Елена Добровенская | Звонок из Шамбалы

Елена Роальдовна Добровенская родилась в Хабаровске. Окончила филологический факультет Хабаровского государственного педагогического института. Работала на Краевом радио и в Союзе театральных деятелей, в библиотеке имени Петра Комарова. Лауреат премии «Звёзды дальневосточной сцены» за пьесу «Потерянный дом». Автор книг «Летающие люди», «Яблокопад», «Остров Где-то-тут», «Превращуля и азбука», «На огромном корабле», «Так начинался джаз», «Тайна перелетного кота». Стихи и сказки входят в дальневосточную хрестоматию для дошкольников и младших школьников. В течении многих лет была ведущей авторской программы «Остров Где-то-тут», которую создала на Хабаровском радио. Автор пьес для театров и сценариев, в том числе для Хабаровского телевидения, где был снят фильм «Мой мир». В соавторстве с разными композиторами написала больше сотни песен для театров, детских коллективов и ансамбля «Дальний Восток». Член Союза Писателей России. Работает в журнале «Дальний Восток».

Звонок из Шамбалы

Суровые будни провинциального редактора

Укусила пчёлка собачку

Из глаза, зелёного и круглого, всё никак не выкатывалась слеза. Она застыла, сама зелёная и круглая, и блестела, как лысина главного редактора.
Главный редактор был человеком талантливым, даже очень. Он хотел изменить если не мир, то толстый литературный журнал, и желательно дней за пять.
– Что мы, не боги, что ли? – эта мысль выкуклилась и висела блёклой бабочкой-капустницей на его мощном лбе Сократа.
Ну ладно, не на лбе, а на лбу! Порой Ёлке казалось, что у него два лба. Когда он орал, начиналось небольшое землетрясение, падали рукописи и авторы. Иногда, упав, авторы поднимались с пола с головокружением и, бессильно грозя слабыми кулачками, уползали навеки.
Впрочем, некоторые из них писали анонимки. Анонимки часто были талантливее, чем их рукописи. Одну такую Ёлка запомнила. В анонимке хорошим языком филологически подкованного автора были перечислены все недостатки редакторов журнала, начиная с их неправильного расположения в материнской утробе. Видимо, писавший с  особым вдохновением автор думал, что у всех редакторов была одна общая мать, которой сделали-таки кесарево сечение. И вот сейчас Ёлка никак не могла заплакать и  глядела на орущего и брызжущего слюной Главреда, который орал что-то невнятное на итальянском, а может, на испанском? Но это был точно не французский.

Когда возникла пауза, она умудрилась выдавить:
– У меня в отделе всё в порядке!
И всё-таки заплакала. Она любила читать, но в последнее время всё чаще в памяти застревали не сюжеты и не филологические игры и языковые достоинства текстов, а песенки примерно такого содержания:
Мама сшила мне штаны
Из берёзовой коры,
Чтобы попа не чесалась,
Не кусали комары!
Посреди важных бесед или заседаний, не вспоминая авторов книжки, в которой была напечатана песенка, сидела и твердила, как попугай: «Мама сшила мне штаны…». Вот и сейчас, когда Главред налился малиновым цветом и стал похож на закат, а зелёная (в цвет глаз) штора забилась в истерике, она, глядя прямо в лицо малиновому лысому мужчине, внятно и чётко, разделяя слова на слоги, продекламировала:
– Ма-ма сши-ла мне шта-ны Из бе-рё-зо-вой ко-ры, Что-бы по-па не че-са-лась, Не ку-са-ли ко-ма-ры!
Малиновый мужчина охнул, согнулся напополам, как от сильной боли, и бежал из кабинета. А Ёлка испугалась.
– Уволят к чёртовой матери! – тоскливо подумала она, а потом ничего, развеселилась. Ветер стих, штора пришла в себя, Ёлка подошла к окну и вспомнила, как тётя Варя доила козу. Местный драматург, умудрившийся опубликоваться во Франции и к этому времени уже благополучно обитающий в Москве, писал ей: «Только не о деревне! О чём хочешь, а о деревне – ни-ни! Это сейчас не актуально, не модно».
Люди писали мистические триллеры и всем миром, в основном провинциальным, клепали сценарии сериалов. Тётя Варя доила Козу. Коза была удивительная и смахивала на корову – во-первых, она тоже давала молоко, во-вторых, характер у неё был на редкость спокойный – не блудливый и не бодливый.
Тут приятные размышления Ёлки прервались,  потому что в кабинет (маленький совсем такой кабинетик) вошла дама с каменной улыбкой на ярко накрашенном лице.
– Всё, добра не жди, – Коза испарилась из светлых мыслей Ёлки. Ей захотелось стукнуть молотком по крашеным губам и разбить каменную улыбку посетительницы. Дама шагнула к столу, заваленному рукописями. Лёгким движением она извлекла из объёмной сумки (вмещается булка хлеба, бутылка и три книги) объёмистую рукопись. Губы шевельнулись, и начался камнепад.
– А не вы ли это Алёна Игоревна? – сурово вопросила дама.
– Не, я Ёлка, –  чуть не пискнула Ёлка, но вспомнила, что она при исполнении, что лет ей уже… Она привычно забыла о своём среднем возрасте, и что Алёна Игоревна – это именно она и есть, в чём ей и пришлось признаться.
– Мне вернули рукопись, – тяжело выговорила дама, упирая на слово «мне». Ёлке сильно  захотелось к Козе. – Тут написано: «рукопись журнал не заинтересовала»! Дама надвинулась и нависла над редактором выдающимся бюстом.
– Шестой, – слабо бормотнула Ёлка.
–  Что-о-о?
– Размер, – погромче выговорила Алёна Игоревна.
– Немедленно! Ведите! Меня! К Главному! Редактору!
И Алёна Игоревна поплелась вместе с дамой к Главреду. Когда они постучали и зашли, Главред, он же Ник.Ник пил кофий (да, знаю, кофе – он, и пишется «кофе»). Но что же я сделаю, если это правдивое повествование, а Ник.Ник. пил именно кофий?
– Гав! Гав! Гав! Гав! Гав! – любезно поздоровалась дама. Камнепад превратился в лавину. Ёлка узнала много нового о себе. Лысина Ник.Ника стала зелёной. Явственно запахло весной. Запела птица. Зелёный свет становился зловещим.
– Прямо светофор какой-то, – мелькнуло в голове у несерьёзной Алёны Игоревны.
Главный редактор, всё ещё зеленея, доверительно положил руку на плечо внушительной дамы и, преданно глядя ей в глаза, проговорил: «Мама сшила мне штаны из берёзовой коры, чтобы жопа не чесалась, не кусали комары….»
У дамы закатились глаза. В ужасе она поглядела, ища поддержки у омерзительной редакторши. Но та, ни секунды не задумываясь, с тёплым оттенком в голосе и с выражением чтеца, выговорила:
– Укусила пчёлка собачку
За больное место…. за пятку.
А собачка стала тут плакать:
Как же я теперь буду какать?
Дама повернулась и бросилась к двери. Больше в редакции её никогда не видели. А Алёна Игоревна пошла себе работать. Разложив восемь рукописей, написанных, как под копирку, где рифмующим не терпелось сообщить о том, что город – часовой, тайга шумит, как море, а свечи плачут, Ёлка опять вспомнила Козу. Коза дружила с кошкой Муркой и звалась Нюркой. Они часто вели беседы, а Ёлка подслушивала и подглядывала, лёжа в кустах, как партизан.
Однажды её застукала тётя Варя, жуткая матерщинница, и так виртуозно отматерила, что бедная журналистка почти плакала.
– Не взяла диктофон, дурища! – ругала она себя последними словами. Тётя Варя была единственным человеком на Земле, мат в устах которого казался цветущей сакурой, а не грязными булыжниками. Она была неграмотной, а когда ругалась, вплетала в свою речь такое количество прибауток, пословиц, поговорок и частушек, что было ясно: сочиняет на ходу, поёт, как птица.
Светлые воспоминания опять прервал стук в дверь. Зашёл длинношеий юноша и кинул на редактора томный взгляд.
– С кем, с кем я могу поговорить о духовном?
– Наверное, он давно не ел, – подумала Ёлка, – надо чаем напоить, а то упадёт ещё. После каменноулыбчивой дамы все люди казались ей милыми и приятными. Читать мысли юноши было тоже легко и приятно. В голове у него была полная каша из Карлоса Кастанеды (А-а-а, «точка сборка» сознания! Опять! Опять!), Ошо («В ту ночь я умер, и я возродился. Но человек, который возродился, не имел ничего общего с тем, который умер») и даже из «Розы мира» Даниила Андреева (а вот это уже интересно! Мальчик всерьёз читал «Розу мира»!).
Надо сказать, что Ёлке нравился Даниил Андреев. Почти так же сильно, как Коза. Она перестала читать мысли юноши и  завела с ним трепетную беседу.
– Скажите, – самым светским тоном спросила она, – вам нравятся козы?
Молодой человек, которого звали Дима, поперхнулся чаем (из лепестков суданской розы с мелиссой лимонной, собранной в полнолуние, когда звезда с звездою говорит), прокашлялся и протянул молодым баском:
– Э-э-э-э…
– Наверное, он не хочет говорить про коз…. Странно… а мне показалось, что мы так похожи, – подумала Ёлка.
И торжественно произнесла:
– При рождении человек податлив и слаб. Умирая – твёрд и крепок. Травы и деревья гибки и податливы при жизни, а умирая, становятся сухи и ломки. Поэтому твёрдое и сильное идёт стезёй смерти, а податливое и слабое – стезёй жизни.
– А козы? – шёпотом спросил мистик Дима.
В этот волнующий момент дверь распахнулась и в кабинет ворвался человек с всклокоченной неровно растущей рыжей бородой и безумным взглядом провидца. Простирая к ним руки с траурной каймой под ногтями, бросив перед тем на пол грязный заляпанный рюкзак и благоухая козлом (не козой, прошу заметить), он воскликнул:
– Лес амурский у нас знаменит,
Виноградной лианой повит!
А в лесу я – единый поэт.
И поэтому я знаменит!
А? А? Гениально? Сам знаю! Дайте гению сотню! Я верну! Верну!
Казалось, что глаза его цыганские сейчас упадут на пол рядом с рюкзаком, так он ими ворочал.
Дима вздрогнул всем длинным телом и в первобытном ужасе достал 500 рублей, которые тут же исчезли в широкой лапе гения. И гений, парадоксов друг, испарился. А дух козла  остался. Пришлось открывать форточку.
– Прости, – сказала Ёлка Лао-Цзы, который с любопытством наблюдал за всем происходящим. Мудрец улыбнулся.
– Тут-тук-тук, – раздался стук. – Это я! Вы мне назначили!
Зашла девушка в красном пальто. Дима неловко стал прощаться. Солнце катилось яблочком по синему блюдечку неба. Рабочий день стремительно катился к финалу.
– Скоро лето! – подумала Алёна Игоревна, делая вид, что она – дама.
– Стихи о любви! – звонко сказала девушка, сняв пальто. – Или вам лучше о природе принести?
Лао-Цзы вздохнул.
– Я пойду к Козе, – сказал он и ушёл.
Дверь тут же распахнулась. Сияя золотой лысиной, свежий, как одуванчик, зашёл Ник.Ник. Солнцем была его лысина, и песня росла в его глазах! Он ласково улыбнулся симпатичной девушке, подмигнул и выдал:
– Укусила пчёлка собачку
За больное место…. за пятку.
А собачка стала тут плакать:
«Как же я теперь буду какать?»
И ещё раз подмигнув, отправился за Лао-Цзы. И теперь Ёлка точно знала, что её не уволят. Что в воздухе уже вовсю пахнет летом, а значит, скоро она поедет к Козе!

Звонок из Шамбалы

Надо сказать, что Ёлка была совой. Нет, не из «Гарри Поттера». Из Хабаровска. Она могла лечь в 4 утра, но встать утром не было у неё никаких совиных сил.
Встанет и бормочет:
– Я – чайка, я – чайка!
А потом очухается немного и продолжит:
– Я – жаворонок, я – жаворонок!
А глаза, что характерно, закрыты. По дороге на работу она медленно просыпалась и открывала один глаз. Если окружающая действительность радовала её, тогда Ёлка открывала второй глаз и говорила:
– Здравствуй, мир! – и обнимала земной шар.
– Здравствуй, Ёлка! – говорил Земной шар и снисходительно похлопывал её по сонному тёплому плечу. Но если действительность не нравилась ей, то она так и ходила злющей одноглазой пираткой. Придёт на работу, нахохлится и сидит, пузыри пускает. А иногда ещё крикнет, забывшись: «Ух-ху! Ух-ху!»
Что поделать, сова….
Вот и этот декабрьский день не радовал. Провалившись в сугроб у дороги и набрав полные сапоги снега, она шла, задумчивая такая, как три тополя на Плющихе. Только разделась и вытряхнула снег, как раздался гром небесный телефонного звонка.
– Да, – отрывисто рубанула Сова.
Тёплый бархатный голос, то ли низкий женский, то ли высокий мужской, обволакивая её и качая на лодке интонаций, пропел:
– Здравствуй, дитя моё!
Ни на секунду не задумываясь, Ёлка ответила:
– Здравствуй, бабушка! А почему у тебя такой большой голос? Может, ты оперная певица? О, какой восхитительный смех прозвучал в телефонной трубке!
– Я с Шамбалы…
Голос сделал большую мхатовскую паузу, но Ёлка не оценила.
– Надо говорить: «из Шамбалы», – проворчала она.
– Как ты, дитя моё? – продолжил великолепный голос, будто тот, кто был на том конце провода, не слышал ворчания.
– Да так всё вроде ничего, – ответила Ёлка. – Международная ситуация только беспокоит. Вы бы там в Шамбале пошевелились, пока мы тут все не вымерли.
Голос с вкрадчивой интонацией прошелестел:
– Не имеем права вмешиваться….
– А чё звоните-то? – невежливо перебила Ёлка.
– Рукопись хотим прислать, дитя моё, – мёд в голосе засахарился.
– Присылайте через астрал, – согласилась Ёлка и повесила трубку.
Настырно зазвонил телефон. Наивные! Они не знали, что сегодня не только третий глаз Ёлки не функционировал, но и второй был прочно закрыт! И вид-то зловещий такой! И голос-то замогильный…
– Кто говорит? – спрашивает.
А это не слон, это Шамбале неймётся рукопись прислать.
– Ты чего это трубку бросаешь, дитя моё? – сказал голос, который намазали горчицей.
И тогда Ёлка ка-а-ак откроет второй глаз, ка-а-ак откроет третий! Ка-а-ак пошлёт лучи шамаханские в ихнюю Шамбалу!
– Ёпт! – воскликнул голос грубого помола.
– Приятно осознавать, – медовым голоском проворковала Ёлка, – что в Шамбале тоже наши!
И повесила трубку. И работать начала. Потому что в жизни, товарищи, всегда нужно много трудиться. Особенно, если ты в Хабаровске живёшь.

Мероприятие

Воистину, это самый поганый черт дернул Елку согласиться выступить на мероприятии (слово-то какое мерзкое, казенное) по поводу дня рождения Пушкина.
Пригласила ее институтская дама, так напирая на необходимость присутствия, что Елка внезапно и совершенно неожиданно для себя согласилась. Речь дамы была очень забавной, потому что она не выговаривала букву «р».
Выглядело это так. Дама (взволнованно): Здгавствуйте!
Елка (сухо, оторванная от рукописи): Здравствуйте!
Дама (с энтузиазмом): Алена Игогевна?
Елка (предчувствуя плохое): Да.
Дама (почти в экстазе): Только Вы можете нам помочь! Гечь о Пушкине, Пушкине!
Елка (в ужасе): Я не пушкинист.
Дама (хохоча): Вы — поэт, поэт! И Вас гекомендовали!
Елка (вяло отбиваясь): Я занята, занята!
Дама (хищно): Ну всего-то пагу слов о Пушкине, Пушкине!
Продолжался этот диалог еще минут пять, после чего Елка дала слабину и согласилась сказать пару слов о Пушкине, Пушкине! И вот наступил день выступления. Подойдя к родному институту, она увидела невероятно разношерстную толпу, что называется, от двух до девяноста. Тонкошеий юноша, прильнув влюбленно к микрофону, тянул тягуче, гнусавя: «Ты — это все, ты — Пушкин, это все!»
Елка нервно хихикнула, вспомнив Довлатова. В этот момент у тонкошеего юноши был резко выхвачен микрофон.
– Ага-ага, – закашлял в микрофон древний старик невеликого роста. – Кхе-кхе…. раз-раз… – Глаза у старичка налились свекольным соком. Потом он побагровел весь. – Пушкин! – кашляя и плюясь, заорал свекольный старичок. – Россия гордится тобой!
Елке стало страшно.
– Сейчас он лопнет! – подумала она, – и темно-бордовые брызги разлетятся в разные стороны!
Но старичок и не думал лопаться, он самозабвенно орал. Елка тоскливо огляделась, но все лица вокруг были чужими и если кого и напоминали, то разве что персонажей Босха.
– Я знаю тут только одного человека, и тот – памятник, – печально подумала Елка. – Бедный Пушкин.
– Пушкин – бессмертен, – интимно прошептала в Аленино ухо толстая тетенька.
– Не возражаю! – ответила Елка и начала бочком-бочком выбираться из толпы. Перекрестившись на памятник Пушкину, толстая тетенька цепко схватила Елку за руку, та рванулась и позорно бежала. Выбравшись из бесноватой толпы, она нос к носу столкнулась со старым знакомцем – слесарем Ивановым.
– Слава Богу! – хором воскликнули оба и, взявшись за руки, очень быстро удалились в сторону Амура.

Гений

Уж до того страшно стало Елке – ни в сказке сказать, ни топором окно в Европу прорубить. Она, простая русская баба, не выучившая даже до победного конца ни одного языка, кроме родного, встретила на своем пути гения. Он был мрачен и слегка ковырял пальцем в носу, породистом, как соседский дог. Вот хорошо, что Елка часто с гениями общалась до этого случая, а то ведь так ненароком и затянет, глядишь, в бездну, которая звезд полна или… ээээ… в породистую ноздрю.
Глянешь утром: где ты, Елка? А Елки больше нет, вышла вся. А тут, глянь, пустыня на его лице верблюдами полна. Села Елка на самого маленького верблюда, да и поехала куда глаза глядят. В светлое, так сказать, будущее. А вы, ежели ее вдруг там встретите, передавайте от меня привет. Скажите: скучаю очень!

Заветы тети Вари

Нашу деревню, в которой не перевелись еще настоящие русские бабы, смело можно было бы назвать «Заветы тети Вари». Варвара Ивановна, которую все зовут тетя Варя, полнехонька жизнью до краев, а ее изящный трехэтажный мат поутру разбудил бы даже толстокожего бегемота, но эти животные в деревне пока не встречались. А если бы какой-нибудь неосторожный бегемот все же задремал бы в речке, утром, услышав рев тети Вари, он бежал бы, сломя голову до самой Африки, подвывая от первобытного ужаса. Трудно поверить, что у такой громкоголосой женщины, так нещадно матерящейся, нежнейшее сердце, в котором есть место не только для мужа и детей, но и для всех жителей Осиновки, как они сами прозвали свою «Осиновую речку», Хабаровска, России и, может быть, даже для бегемота, так что бежал бы он зря. За свою немалую жизнь тетя Варя не обидела ни котенка, ни ребенка, ни даже мужа дядю Васю, который, впрочем, ужасно ее боялся.
Так иногда случается в жизни, – настоящей русской деревни уже нет, а настоящие русские бабы остались. И кусочек Елкиной души всегда оставался там, в деревне, где звучит острая, с перчиком, частушка, в которой нет ни грамма пошлости, где звезда с звездою говорит, а люди жалеют и говорят, любя: «Городская…»

Елена Добровенская 
Художница Александра Надёжкина