«Новый Континент» Американский литературно-художественный альманах на русском языке
ЧУЖАЯ МУЗА
Всё приготовил к работе и сам приготовился. Сказку, думаю, напишу. Из глаз искры летят. Лев перед прыжком. Лань, готовая сорваться в галоп. Таксист, ныряющий последним на жёлтый. Фигурист, задержавшися в тройном тулупе. Жизнь протекает не мимо, а прямо по тебе. Готов, словом, изложить очередную историю на потеху друзьям. В полной уверенности, что именно она воодушевит их на подвиги гражданские, на воздвижение памятников нерукотворных, на слово ёмкое, на дело важное.
Сижу. Думаю. А не думается, вдруг понимаю! Сидеть получается, думать нет. Музы нет. Задерживается где-то. И только хочу, воспользоваться таким удобным отсутствием и встать из-за компьютера, вижу, влетает в форточку. Садится – сидит. Волосы длинные, сиськи, крылышки, туника, всё, как полагается. Незнакомая только.
— Ты кто? — спрашиваю.
— Я – Муза поэта Десницкого, — говорит. И глаза у неё грустные-грустные.
— А здесь как оказалась?
— Скучно, — говорит, — с Десницким. Мне наши сказали, тут весело…
«Надо же, — думаю, — слава впереди меня бежит».
И поработал я с чужой Музой. Ну как, поработал – не до работы было. Говорили много, чему-то смеялись. Коньяк пили. А чего не посмеяться после коньяка без сухофруктов и орешков! Улетела довольная. Улыбалась даже.
Своей я так и не дождался. Так и не сотворил ничего разумного, доброго, вечного. Вот разве что…
На поляне растут грибы,
Им на нас с тобой наплевать.
Пока стала ты близкой, родной,
Превратились они в дубы.
И дубам на нас наплевать,
Им неведомы страсти, ничто.
Они — будущие шкаф и кровать,
А ещё есть дубы на гробы.
И туда пакуют людей,
Что прошли свой путь до конца.
Всех пакуют – святош и блядей,
И с лицом людей, и без лица.
Ну, а Грише на стихи плевать,
А поэзии на Гришу — нет.
Потому что он пишет херово,
В сторожах сам, а не поэт.
Наплевать всем на всех – тоска.
Вон растительность даже плюётся,
Если Гриша пишет стихи
И рифмует с грибами дубы…
Наутро я узнал, что поэт Десницкий застрелился. Наверно, от полового творческого бессилия. Одно понял определённо. У каждого своя Муза должна быть. Персональная. Любимая. Заряжённая на сотворчество круглые сутки. Иначе о большой литературе и поминать не стОит. Так, одна маленькая будет…
ЗАПАХ
Старый Вахо запер гараж и пошёл домой. Весь в предвкушении борща Сары. Вообще-то «запер гараж» — это слишком просто я повествую. Это была большая и многогранная работа. Сначала нужно было убрать с путей ворот весь хлам, которым старик забавлялся на протяжении дня. Потом уравновесить створки так, чтобы встык они оказались. Потом предстояло опустить большую деревянную щеколду и повесить большой железный замок. И наконец – приспустить на уже запертые ворота наполовину работающие жалюзи. Их выбросил сосед, а Вахо не дал добру пропасть. Хоть и наполовину.
В гараже Вахо делал тумбочки, которые заказал ему хозяин одной домашней гостиницы. Десять штук нужно было сделать, а сделал пока две. Не особо ладилась работа – всё время старика что-то отвлекало. То Гугуш с домино придёт, то Бесо – с пивом и нардами. Клуб какой-то, а не гараж! Но сегодня было не так. Полтумбочки сделал. И притомился. И проголодался.
И вот заходит он в свой подъезд в предвкушении борща Сары. Вообще-то «в предвкушении борща Сары» — это слишком просто я повествую. Сара — его благоверная, честно вынесшая от Вахо всё, что только можно было от мужика вынести. За борщ и удержался рядом старик. А его так и покидало по стране в поисках идеала. И все бабы вроде были идеальными, а чего-то всё равно не хватало. Оказалось, борща Сары…
В подъезде пахло рыбой. «И кто это по субботам рыбу жарит!» — недовольно поморщился старик. Он ещё не понимал, что весь запах ещё впереди. На родном третьем этаже у Вахо перехватило дыхание. Запах был такой, что его можно было резать кусками и красить. Нет, запах был такой, что его можно было брать руками. Поджечь можно было этот запах. Не то! Запах был такой, что его уже можно было есть!..
Вахо поперхнулся. Сара открыла мужу и – обратно на кухню:
— Иди, руки мой!
На столе дымился борщ. Красный, как конь из «Купания красного коня». Наваристый. Из наваристости нахально выглядывают куски мяса, которые даже жевать не нужно – тают во рту. А во рту – запах соседской рыбы! И в носу! И в ушах. И в глазах тоже рыба. Хотел Вахо выкашлять её, не получилось. И борщ пахнет рыбой. И Сара рыбой пахнет!
— Я вашей рыбы маму… – зашёлся в негодовании Вахо. – Я маму того, кто поймал её. И маму того, кто её, маму, жарил. И папу тоже я. И море, где эту рыбу поймали!..
Сара ничего не понимала.
А старик уже бежал к двери – продраться сквозь запах жареной рыбы и вернуться в гараж. Туда, где пахло опилками и его «Примой»…
Ашот Газазян
Картина художника Рубена Арутчьяна