Алексей МЕЛЬНИКОВ | Сила ненасилия

Толстовство с наших советских школьных лет засело  в уме, как блажь избалованного славой писателя, решившего на старости вложить свой имиджевый (как, впрочем — и финансовый)  капитал исключительно в венчурные проекты, то есть — почти наверняка в российских условиях проигрышные, а именно: гуманности, непротивления злу, антивоенщины, антипоповщины, ненасилия везде и всегда, то есть — снятия, по сути, со всех постов репрессивной полицейско-государственной машины . В итоге — максимально приближаясь к жизни во Христе.

Избивали Толстого за его толстовство усердно, долго и чаще всего со смаком. Начиная с русской церкви, оторвавшей от себя «безумного» графа и жарко молящейся устами того же Иоанна Кронштадского,  за его скорейшую погибель,  и кончая большевиками, мирившимися вроде бы с писательским даром гения, но ставившими ему в довольно хамских ленинских формулировках в непростительную обиду высокомерное его равнодушие к классовой возне и явную брезгливость к назревающим кровавым бойням во имя мирового счастья.

Абсолютный толстовский хит, точнее — хит именно рафинированного толстовства — антивоенный гимн, гимн антимилитаризма, который начал вырабатываться у Льва Николаевича ещё во времена написания третьей части «Войны и мира» и подошёл к своему пику в момент разжигания никчёмнейшей  русско-японской войны, это —  публицистический выкрик писателя «Одумайтесь!» Кстати вырвавшийся из-под гениального  пера ровно 120 лет назад, 8 мая 1904 года. Так что — юбилей…

«Одуренные молитвами, проповедями, воззваниями, процессиями, картинами, газетами, пушечное мясо, сотни тысяч людей однообразно одетые, с разнообразными орудиями убийства, оставляя родителей, жён, детей, с тоской на сердце, но с напущенным молодечеством, едут туда, где они, рискуя смертью, будут совершать самое ужасное дело: убийство людей, которых они не знают и которые им ничего дурного не сделали. И за ними едут врачи, сёстры милосердия, почему-то полагающие, что дома они не могут служить простым, мирным, страдающим людям, а могут служить только тем людям, которые заняты убийством друг друга. Оставшиеся же дома радуются известиям об убийстве людей и, когда узнают, что убитых японцев много, благодарят за это того, кого они называют Богом».

Потом эта «графская блажь»   получит название пацифизма. Его предчувствия обнаружат у Эразма Роттердамского, развитие — у Махатмы Ганди, расширение — у Мартина Лютера Кинги и Андрея Сахарова. Его последователи тут же пополнят тюрьмы сначала  царской России, самозабвенно окунувшейся в русско-японскую войну, а потом — и в мировую бойню. Потом пацифистам уготовят тюрьмы ВЧК, зорко карающей всех, кто не желает убивать себе подобных во имя пролетарской диктатуры. Затем — изоляторы КГБ, бдительно стоящей на страже мирного устрашения ядерными бомбами всех, кто отказывается признавать нас миротворцами .

У нас все эти  пацифизмы, непротивление злу  и им подобные «завихрения» постепенно объявятся вредительскими, а их купель — толстовство — религиозным пережитком. А как иначе,  коли бунтующий граф, как он сам утверждал,  проповедовал его со слов Иисуса, который, как доказывают нынешние иерархи, был не совсем верно понят.  Итог: самой непацифистской и милитаристски ориентированной  страной окажется сегодня Россия — родина как сугубо индивидуального (толстовского) миротворчества, так, кстати — и межгосударственного, зачатого во всеми нынче забытом 1899 году в Гааге по инициативе именно  русского  монарха и именно русского правительства. Верится с трудом, но это было…

«Спасение людей от их унижения, порабощения и невежества — пишет Л.Н.Толстой, — произойдет не через революции, не через рабочие союзы, конгрессы мира, а через самый простой путь, — тот, что каждый человек, которого будут привлекать к участию в насилии над своим братьями и над самим собой, сознавая в себе свое истинное духовное «Я», с недоумением спросит: «Да зачем же я буду это делать?»

Два Толстого у нас так и не соединились: великий сказитель Бородинского побоища и яростный обличитель войны, могучий мыслитель и слабый непротивленец, истинный христианин и церковный изгнанник. Не соединились и, видимо, не соединятся и впредь. Как те две параллельные прямые, что никак не умеют слиться в Евклидовом пространстве. Для встречи их придётся в нашем мире что-то изменить.

Или —  в мозгах, чтобы перенастроить их на неуловимое, но абсолютно неизбежное.  Вспомните из геометрии: при погружении  с Евклидовых равнин в глубины Лобачевского откроется доселе сокрытый для нас мир, без распознавании которого мы выглядели довольно слеповато. Так же и с Толстым: распознавать его и принимать следовало бы не по частям, и не по идеологической диете порциями, а сразу целиком, без купюр и изъятий. Иначе — зря. По другому не подействует.

«Не могут же русские люди серьёзно верить в то, что призвание человека в этом мире состоит в том, чтобы говорить речи в палатках или собраниях или в судах, судить ближних, ловить, запирать, убивать их, или кидать в них бомбы, или отбирать у Них земли, или заботиться о том, чтобы Финляндия, Индия, Польша, Корея были присоединены к тому, что называется Россией, Англией, Пруссией, Японией, или о том, чтобы освободить насилием эти земли и быть для того готовым к массовым убийствам друг друга. Не может человек нашего времени не осознавать в глубине души всего безумия такой деятельности».