Главная / ПРОИЗВЕДЕНИЯ / ОЧЕРКИ И ЭССЕ / Алексей МЕЛЬНИКОВ | КОСМОНАВТИКА. РЕПОРТАЖ ИЗ КОЛЫБЕЛИ

Алексей МЕЛЬНИКОВ | КОСМОНАВТИКА. РЕПОРТАЖ ИЗ КОЛЫБЕЛИ

Photo copyright: pixabay.com

Космонавтика. Репортаж из колыбели

“В мои годы умирают, и я боюсь, что вы уйдете из этой жизни с горестью в сердце, не узнав от меня (из чистого источника знания), что вас ожидает непрерывная радость”, – торопился успокоить замученное проблемой человечество великий калужский старец. Циолковский щедро делился своими открытиями: техническими и философскими. И дабы доходчиво их донести, сделался беллетристом. Великим, но толком, похоже, так и непрочитанным…

Королев, Гагарин, Байконур, могучий голос Левитана “Человек в Космосе!” – всё это было похоже на первое воскрешение великого старца. По густо разбросанным в его калужских конспектах и брошюрах интегралам и логарифмам человек начал карабкаться к звездам. Впервые у него перехватило дух от реальности приобщения к бесконечности Вселенной. Она, эта Вселенная, была практически за окном и искушала всякого, бросающего томный и завороженный взгляд к созвездиям Стрельца и Кассиопеи.

“Я хочу привести вас в восторг от созерцания Вселенной, – писал за своим рабочим столом в маленькой мещанской Калуге простой школьный учитель, – в восторг от ожидающей всех судьбы, от чудесной истории прошедшего и будущего каждого атома. Это увеличит ваше здоровье, удлинит жизнь и даст силу терпеть превратности судьбы. Вы будете умирать с радостью и в убеждении, что вас ожидает счастье, совершенство, беспредельность и субъективная непрерывность богатой органической жизни”.

“Рукою до звезд дотянуться могли…” – это уже запели из телевизора много позже. А сначала: “Прыгал с забора, чтобы полететь”. Десятилетний любознательный малыш “учился летать”, дабы годы спустя научить этому искусству всё Человечество. Не сказать, чтобы “ученики” отличались особым прилежанием. “Народ был хороший и честный, – отзывался много позже об окружающих будущий “отец космонавтики”, – но общего у меня с ними было мало… На меня смотрели так, как законные дети смотрят на незаконных: свысока и снисходительно”. Короче – полетели те, кто смотрели на Циолковского иначе – завороженно, снизу вверх.

57-й год, 61-й. Формулы калужского учителя заработали во всю мощь, обдавая планету жаром реактивных струй. “Востоки”, “Союзы”, “Космосы”, “Аполлоны” завертелись мошкарой вокруг земного шара. “Викинги”, “Венеры” и “Фобосы” устремились прочь – ощупывать космос посолидней. Все ждали “главного” космического откровения, что предрекал седобородый основоположник – решительного избавления от земных невзгод. Как-то: войн, пьянства, эпидемий, очередей за хлебом и керосином, тупого мещанства, равнодушия и лени. Увы…

Быстро не получилось. Все подумали, что не получилось никак. Большой космос “подвел”, “не оправдал надежд”, а потому к началу XXI века был отодвинут на задворки. Только горячие энтузиасты продолжали биться за его еще более, как выяснилось, отдаленный эффект, напутствуя стартующие в ночную тьму махины не столько звонко-героическим “Поехали”, сколько монотонно-будничным “Вперед”.

Казалось, звезды утратили присущий им когда-то дух романтики. И улыбались разве что Нобелевским лауреатам, что в охватившей их ракетной тишине теперь спокойно могли заняться выдающимися астрофизическими открытиями. Ракетно-космическая пауза оказалась плодотворной. Она открыла людям один важный постулат: космос – это больше, чем космические ракеты, Звездный городок, НАСА и т.д. Больше, чем формулы реактивного движения, написанные Циолковским в своей чердачной мастерской по улице Коровинской в маленькой дореволюционной Калуге. Космос – это каждый из нас и все, что нас с вами окружает…

Альманах

***
В детстве, помню, всякий день ходил в школу мимо знаменитого памятника, что в Сквере Мира в Калуге. Циолковский с ракетой. Этакая местная “Ля тур Эйфель” – главная скульптурная достопримечательность “колыбели космонавтики”. Ее с успехом тиражировали сувенирные фабрики и типографии. Молодожены и гости города азартно позировали у подножия монумента. Его обсаживали цветами, окружали щебетаньем малышни, даже сочинили пару-тройку анекдотов про то, почему бронзовый Циолковский так странно вытянул голову в сторону. В общем – все говорило за то, что памятник не только сросся с Калугой, но стал ее лицом.

Подчас ловил себя на мысли, что черты этого (скажем так, сугубо монументального) лица постоянно уплывали от меня. Не улавливались и не откликались в сердце никаким сочувствием. Циолковский был всегда рядом, оставаясь невидимым. Был вечно на слуху, будучи едва ли услышанным. Ежедневно на виду – едва ли различимым. Каждый день я поднимался в школе по истертым ступеням, которые ещё помнили башмаки учителя физики Циолковского. Сидел в тех же классах, где крутил свою динамо-машину он. Дух его витал в нашей школе, но мы, глупые, не умели его распознать. Видимо, он слишком рвался прочь от грешной земли…

***
Как за деревьями люди часто не различают леса, так за пыхтящими ракетами постепенно перестал угадываться великий ум. И когда в начале разрушительных 90-х космодромы потянули за стоп-кран – информационное вето тут же настигло и великого мыслителя. Циолковского все настойчивей стали перемещать в архивы. 100-летгий юбилей несколько поколебал эту нисходящую тенденцию. Хотя полностью воскресить имя выдающегося творца не удалось и ему.

Местный обыватель взял от Циолковского только самое банальное и поместил оное в музей: нелетающие гофрированные дирижабли, старый велосипед, коньки, застежку со львами от давно истлевшего плаща, расстроенный рояль, слухачи, полувертикальную лестницу на чердак, токарный станок с ножным приводом и кое-что из самых известных книжек. Вроде забавных в своей наивности и чистоте “Грез о Земле…”, “На Луне” и проч. Взяли также из Циолковского несколько цитат. Вроде самой растасканной по поводу намечаемых космических маршрутов: “Москва – Луна, Калуга – Марс”.

Новое пришествие Циолковского началось несколько позже. И не со ставшей уже вполне протокольной космической стороны, а – с нетрадиционной и фантастически захватывающей философской. Более того – беллетристической. Изящный намек на необходимость поисков в наших интеллектуальных недрах такого философского бриллианта, как наш великий земляк, был нечаянно дан сооруженной ему на улице Театральной в Калуге задумчивой велосипедной композицией. То ли “солнце на спицах”, то ли все звезды разом… Но все поняли: вот он рядышком, живой, мудрый, романтичный, а еще – и веломан. Короче – свой. Вот бы с кем запросто так, подсев на лавочку, покалякать за жизнь… “Я хочу привести вас в восторг от созерцания Вселенной…”

***
– Папаша, следите за своими детьми! – бросилась в мою сторону со стула смотрительница музея. – По экспонату ходить нельзя! Сломаете ракету!..

Я всегда удивлялся, откуда в музеях берутся такие сердитые дамы. Они всегда кого-то выслеживают. Зло скучают. И всем своим видом источают презумпцию виновности посетителей: за их излишнее любопытство к осточертевшим уже за много лет чучелам искусственных спутников земли; за свою жалкую пенсию, к которой нужно подрабатывать, часами просиживая на продавленном музейном стуле; за окостеневшие в памяти слова экскурсовода «Константин Эдуардович – отец русской космонавтики – построил макет этого дирижабля, изготавливая гофрированные листы на маленьком станке в своей домашней мастерской».

– Настя, выйди из сопла, – выполняя приказ музейной смотрительницы, пытаюсь поймать за ручку свою пятилетнюю дочь.

Дочка шумно топает внутри сопла поваленного на бок ракетного двигателя, радуясь звонкому эху, что гуляет по параболической поверхности ощетинившегося трубопроводами и переполненного тысячами киловатт тяги музейного чудища. Произведено, как следует из таблички, на Воронежском заводе «Химавтоматика».

***

Если в Москве есть Кремль и Царь-пушка, то в Калуге – ГМИК (Государственный музей истории космонавтики) и периодически падающий на спину макет ракетоносителя «Восток». Впрочем, резиденция для царствующих особ в нашем городе тоже имеется. Её перед своим уходом в прошлое построил первый секретарь обкома КПСС товарищ Кандрёнков. Построил – и был снят. Звали Кандрёнкова Андрей Андреевич. Потому его архитектурное детище горожане вскоре нарекли в точном соответствии с партийными святцами – «храм Андрея снятого».

После партийный дворец переименовали в обладминистрацию; потом – на американский манер – в «белый дом». Вскоре очередной губернатор попытался от него отделаться, предложив сей выкидыш партийного зодчества одному из местных вузов. Но тот оказался не нужным и ему.

Короче – харизматичному ГМИКу за отсутствием в калужских правительственных покоях новой архитектурной державности пришлось исполнять обязанности «местного кремля». Неустанно позируя на памятных календарях, открытках и сувенирных магнитах, увозимых с собой из Калуги туристами и командировочными. А также – родственниками из Сибири, Ленинграда и Тамбова, что по прибытии к нам в гости непременно препровождались на экскурсию в музей: смотреть обгоревшую кабину космического корабля, на котором Валерий Быковский живым вернулся с орбиты; игрушечную кабинку на малых колёсиках, в которой собачка Лайка так и осталась вертеться вокруг Земли; межпланетную станцию «Луна-9», что первой из десятка пущенных накануне в том же направлении, не разбилась о Луну.

***

Я не припомню, сколько раз за свою жизнь я побывал в ГМИКе: с братьями, сёстрами, племянниками, своими детьми и чужими, знакомыми и не очень. Был случай – в толпе послов каких-то африканских стран. Или – давным-давно…. Едва всплывает из памяти высокий лысоватый мужчина в длинном коричневом плаще почти до пят. Подступы к музею. Вокруг толпа. Мы ушли с уроков. Или – нас отпустили. Или – не было совсем. Красные цветы. Черные «Волги». Замешкавшиеся свита. Ничего не слышно. Только видно, как высокий мужчина в плаще добродушно улыбается и ждёт, когда его поведут в музей.

Альманах

То, что это был Нил Армстронг, первый человек, высадившийся на Луну, узнали много позже. Просто мы, пацаны, ходили смотреть, как в Калугу после очередного полёта приехали космонавты (была такая традиция). На этот раз – экипаж «Союза-Аполлон». И в нём – высокий человек, запросто шагнувший с Луны сюда, почти под стены нашей школы, что располагалась недалеко от ГМИК.

***

– Николай Григорьевич, расскажите, как вы «вошли в контакт с Гагариным», – прошу чуть ли не в сотый раз старейшего фоторепортёра Николая Павлова рассказать «на бис» мою любимую историю, которую, честно говоря, знаю наизусть. О том, как Николай Григорьевич фотографировал Юрия Алексеевича при закладке первого камня ГМИК. Толпа народу. Дождь. Юрий Гагарин с мастерком. Размешивает раствор. Берёт кирпич и, дабы половчее уложить его в основание строящегося музея… неожиданно поворачивается спиной к фотокорам. Те – в панике: горит бесценный кадр!

– И что вы тогда сделали? – предвкушая повторение коронной байки, в который раз тормошу память потрясающего старика.

– И тогда, – важно приосаниваясь, говорит Павлов, – я вошёл в контакт с Гагариным. Подошёл, тронул его за плечо и сказал: Юрий Алексеевич, повернитесь, пожалуйста, лицом к нам, а то в кадр не попадаете.

– И что Гагарин?

– Представляешь, какой удивительны человек – добродушно извинился и мигом сделал так, как его просили. Мастерком, кстати, орудовал профессионально…

Вот уже полвека Павлов с нежностью разглядывает на своих фото улыбающееся лицо первого космонавта Земли. И всякий раз переводит взор на китель Юрия Алексеевича, получившийся на тех фото из-за дождя почти что в крапинку. Ретушировать не стал. Потому что запомнил его возле строящегося музея именно таким: простым, душевным, в переливающихся каплях июньского ливня…

Алексей Мельников,
Калуга