Алексей МЕЛЬНИКОВ | Астрид Линдгрен и все, все, все…

Астрид Линдгрен и все, все, все…

К юбилею выдающейся детской писательницы

В мировой литературе есть два сорта авторов: одни создают отдельные книги, другие — целостный мир. Первых большинство, вторых — единственный у каждого. Чаще всего «единственность» такого рода беспредельна — вроде обнимающего огромные сообщества всевидящего божества, дарующего людям веру в счастье. И реализующих эту веру наяву.

Не помню точно, сколько раз я читал и перечитывал того же «Карлсона». Сначала — сам, потом — с детьми, а теперь — уже и с внуками. Если скажу «сто раз» — боюсь, что сильно  преуменьшу. Или — «Пеппи Длинныйчулок». Или – «Эмиль из Лённеберги». Точно знаю, что такие книги не читают. Такими книгами живут. Точнее — созданным в них особым миром, на редкость точно созвучным с миром приобщающегося к нему читателя.

Астрид Линдгрен вспоминала, что когда поставила точку в последнем из рассказов о маленьком Эмиле, то села и  расплакалась. Так плачут люди, когда прощаются с ушедшем детством, понимая, что самое лучшее и светлое в твоей жизни навсегда  останется в прошлом: где-то в стороне, в маленьких уединенных хуторках и отдаленных  селениях, в деревянных домиках, окруженных старыми вишнями и полевыми цветами, в нежных ласках натруженных крестьянских рук отца, в заботливых домашних хлопотах мамы.

Ты осознаешь, что это  лучшее, далеко ушедшее от тебя, самое  заветное и есть ты сам — плод  всепоглощающей семейной любви, той самой, именем которой человек появляется на белый свет и во славу которой он этот белый свет преображает. Великая заслуга Астрид Линдгрен — она сумела  пронизать заветами этой большой любви самых маленьких своих читателей, а заодно с ними — и окружающий их и нас с вами противоречивый мир. Снабдить его скрепками, утрата которых куда плачевный ослабления самых важных государственных сцеплений.

Феномен книжек Астрид Линдгрен, её сказок и легенд — они наднациональны. Даже в самом отдаленном будущем им вряд ли угрожает участь быть переформатированными в какой-нибудь «скандинавский фольклор». Их место — в сугубо классическом репертуаре неизбежного чтения, если не сказать больше — в каноническом его ряду, где-то совсем невдалеке от поучений святых апостолов.

Как известно, святость снисходит на людей мучительно. Так было и с великой Астрид Линдгрен, проповедовавшей на страницах своих книг мир счастливого детства, но прежде полностью испившей чашу поздней  родительской горечи в отношении ранней ее же, родительской, слабости. Когда её собственный первенец Лассе самые ранние годы жизни был отлучен от материнской ласки и воспитывался вдали от самого ему родного человека.

Эта боль ранней детской «недолюбленности» вслед за  сыном Астрид будет преследовать и многих её главных  героев. Того же Малыша у Карлсона, ту же Пеппи Длинныйчулок. Дальним и ближним эхом отзовется во многих её повестях и рассказах. С тем, чтобы сложиться в итоге творчества великой шведской писательницы в молитву во славу главной сердечной привязанности людей — бесконечно глубокой и нежной любви детей и родителей.

Я не помню, чтоб в детстве ставил кого-либо из детских писателей выше Астрид Линдгрен. Не поменял я этого отношения к королеве детства и в более зрелые годы. Никакие сказки народные, ни «полународные», ни западный фольклор, ни восточный, никакие Красные Шапочки, Оловянные солдатики, Шахерезады и проч., даже «Мойдодыр» с «Дядей Стёпой» и «Рассеянным» Маршака не могли в моем детском сердце претендовать на бесконечно доверительное отношение к прочитанному. На роль чуть ли ни полноправных членов семьи. К коим я, а также мои дети, а теперь и внуки всегда с лёгкостью  относили и затейливого Эмиля из Лённеберги, и неугомонного Карлсона с верным Малышом, и «ненормальную» Пеппи с её вполне «нормальными» друзьями Томми и Анникой.

Великие люди всегда несколько больше своих свершений. И редко умещаются в собственных репертуарных  оковах. Той же — доброй  литературной королевы, в кои Астрид Линдгрен произвели ее большие и малые читатели. Великая  писательница не удовольствовалась ролью властительницы в своем жанре, а разнообразила ее уже на финише ролью прямо противоположной — неукротимой бунтарки в жанре совсем, вроде бы, несвойственном для сказочников и добрых литературных фей — в жанре политическом, прослыв в  миролюбивой Швеции одним из самых ярких оппозиционеров, способных не только вставлять шпильки правящим властям, но и, когда совсем прижмет,  отправлять целые правящие кабинеты в аут.

Как это, например, стряслось с блестящим, в принципе, премьер-министром Швеции Улофом Пальме, поплатившимся своим премьерским креслом в первый свой срок пребывания у власти всего лишь за недостаточное внимание к природоохранному вопросу. Тогда, в 1976 году, все говорили, что без влияния эколого-защитной деятельности Астрид Линдгрен дело не обошлось. Великая шведская писательница сумела повернуть власть в собственной стране лицом к вопросам сохранения природы. А значит, как она видимо, считала — сбережения страны. Наверняка ясно осознавая родственность и неразрывность корневой системы личности человека и окружающей его среды.

Интересно, что шведы придумали Нобелевскую премию по литературе, а также — за мир, но самому знаменитому из шведских сочинителей и миротворцев — Астрид Линдгрен — её почему-то выписывать не стали. Что, впрочем, символично — не царское (то бишь — не королевское), как говорится, это дело — получать ордена и медали. Их дело совсем иное —  сторицей вознаграждать своих подданных и щедро  одаривать их.

Алексей Мельников,

Калуга.