Илья Абель | Гротеск на грани реальности

«Деревья умирают стоя» Алехандро Касона.
Сценическая версия театра. Редактор сценической версии Александр Шаврин.
Режиссер-постановщик Юрий Иоффе. Художники Станислав Морозов и София Егорова. Театр на Малой Бронной. Премьера 26 ноября 2016 года.

Известная послевоенная пьеса классика испанской литературы, человека театра и по профессии, и по драматургическому дарованию достаточно известна и популярна в нашей стране. Ее ставили в современной России, по ней снимался телефильм-спектакль.

Это трогательная история ожидания встречи с тем, что, казалось, ушло безвозвратно, наполненная национальным колоритом, не оставляет зрителей равнодушными. Образы бабушки, которая двадцать лет ждала внука, и тех, кто сыграл для нее по заказу дедушки счастливое возвращение его, вызывает у публики ожидаемые эмоции, даря радость переживания искренних эмоций – переживания, сочувствия, тревоги из-за постоянно возможной трагической развязки.

Пьеса, несколько экзистенциальная и одновременно романтическая по своей сути, наполненная сменой настроений героев, игрой в театр и подлинными страстями – заведомо может рассчитывать на успех. Тем более, в постановке Юрия Иоффе, который, как правило, обдумывая тщательно постановку, узнает избранном в очередной раз материале настолько много и широко, что в определенном смысле выступает равноправным соавтором сочинителя пьесы или литературного произведения. Его отношение к тексту всегда уважительно, что большая редкость на театре. И, если он что-то делает для усиления сценического эффекта, всегда оправданного и в духе оригинала, то это идет только на пользу театральному действию.

Так, например, в его режиссерской интерпретации спектакль не заканчивается сакраментальной репликой бабушки, давшей название пьесе Алехандро Касона. Бабушка, рядом с которой тот, кого она сердцем и душой приняла за любимого внука Маурисио и его молодую жену Изабеллу, рассказывает им секрет – домашний рецепт семейного раритета. И, значит, продолжается жизнь, что, прожив несколько счастливых дней рядом с теми, которые выдавали себя за ее близких людей, она обрела спокойствие и смысл своего существования, потому без сожаления может покинуть этот бренный мир, в котором главной радостью был ее внук и письма, которые как бы от его имени писал ей дедушка.

Обычно ближе к финалу спектаклей по названной пьесе Касона нарастает трагизм, однако, Юрий Иоффе выстроил спектакль «Деревья умирают стоя» так, что возникает ощущение, что бабушка сразу понимает подмену (дедушка о ней знает, поскольку сам нанял артистов, чтобы они играли внука бабушки и его жену), но включается в эту вроде бы ложную реальность с темпераментом и с самоотдачей (можно предположить, что она и до того понимала, что письма пишутся не самим внуком, но они стали для нее настоящей жизнью, возродили ее душу.)

Как для спектакля «Маэстро» по Чапеку и для спектакля «Деревья умирают стоя» версию для театра подготовил Александ Шаврин. И снова правильно отметить, что его интерпретация пьесы Касона – элегантна, точна и эффектна. В ней сохранена главная интрига, при том, что пьеса зазвучала в Театре на Малой Бронной так оригинально и выразительно, как будто до этой премьеры ее вообще не ставили в Москве. Нет налета архаичности, нет тяжеловесности и сугубо прямолинейной театральности. Есть легко и простодушно развивающееся действие.

Юрий Иоффе ставит спектакли, которые по хорошей старомодности идут три часа с четвертьчасовым антрактом. (Что, следует заметить, не так часто встретишь в московских театрах – и потому, что нередко идут короткие спектакли без антракта, и потому, что если они в духе большой традиции продолжительны, то кажутся затянутыми, когда артисты больше бенефицианты, чем исполнители ролей.) Но в спектаклях Юрия Иоффе, которые мне пришлось видеть, а «Деревья умирают стоя» – третий, который привелось видеть за недавнее короткое время, столько жизни и достоверности, что продолжительности их не замечаешь. То есть, они длятся в зрительском восприятии ровно столько, сколько требуется именно для того, чтобы рассказать историю тех героев, о которых идет речь в пьесе. И ни секундой (!) больше.

Тут принципиален и еще один момент. Юрий Иоффе точно передает в своих постановках то, что называется национальным колоритом – в костюмах, в движениях, создавая ауру времени и мировосприятия, в контексте которых написан литературный материал. Он не упрощает его, осовременивая до откровенной публицистичности, хотя реалии нашего времени тонко и деликатно вкраплены в действие. Ему не нужно текстом зарубежного автора – в данном случае Чапека или Касона – напоминать о том, что похожие сюжеты есть и в отечественной литературе, в том числе, в драматургии. Режиссер настолько в теме, что буквально растворяется, как будто в авторском тексте со всеми его перипетиями, воссоздавая его с такой степенью правдоподобия, что забываешь, что дело происходит только на сцене и разыгрываемая артистами история – всего лишь вымысел, игра воображения.

Нередко жанр, в котором работает Юрий Иоффе, это трагикомедия, соединение двух разновидностей драмы. И его постановки как раз соразмерны смешному и грустному ровно в той степени, какая нужна, чтобы сохранялось между ними равновесие. Он может трагикомедию доводить до гротеска, оставаясь в координатах реализма. Или в реалистическом действе оставлять место смешному и даже эксцентричному (чего стоит жаждущая любви горничная Фелиса в постановке по пьесе испанского драматурга).

У режиссеров бывает так, что между замыслом постановки и осуществлением ее на сцене театра проходят годы. И Юрий Иоффе в данном аспекте не исключение из правил. Спектакль « Деревья умирают стоя» он собирался поставить 8 лет назад на сцене театра имени Маяковского, а премьера состоялась в конце осени 2016 года в Театре на Малой Бронной.

Краткий сюжет пьесы такой: бабушка ожидает возвращения внука, а дедушка заказывает в актерском агентстве «Ариэль» пару, которая для бабушки должна сыграть внука и его жену. И все бы ничего, в в финале спектакля в родном доме оказывается и реальный внук, который вел беспутную жизнь и теперь возвратился, чтобы потребовать от стариков денег, чтобы откупиться от таких же бандитов, как и он сам.

Тут, в духе католического мировоззрения, свойственного испанской литературе на всем протяжении ее многовековой истории, соединяются в подлинную целостность евангельская легенда о возвращении к отцу (здесь к бабушке и к дедушке) блудного сына с неканоническим продолжением ее, с одной стороны. И характерная в первую очередь для европейской литературы, еще со времен Древней Греции и Рима, ситуация, когда одного героя принимали за другого или он вынужден был выдавать себя за другого. Чтобы не уходить далеко в историю континентальной драматургии, достаточно вспомнить «Двенадцатую ночь» Шекспира и комедии Мольера, хоть «Мещанина во дворянстве», хоть «Тартюфа» или что-то в том же духе. Правда, в пьесе Касоны мотив подмены, узнавания и разоблачения приобретают несколько иной характер, поскольку роли кого-то, не себя, исполняют как бы профессиональные артисты – директор агентства «Ариэль», занимающегося духовной (читай, воспитательной благотворительностью) и девушка, которую он спас от самоубийства, пришедшую по его приглашению для знакомства с ним.

Таким образом, получается трижды театр: театр в театре в театре.

И Юрий Иоффе изобретательно обыгрывает тройную театральность текста Касоны.

В начале первого действия, сразу после третьего звонка, перед первым рядом зрителей оказывается энергичная, деловитая женщина в форменной одежде. Она уверенно осматривает зал, проходит перед зрителями мимо сцены, что-то говорит девушке, которая не нашла своего места. А потом выводит ее на сцену. И только тогда, когда к ней, проходящей мимо, обращается с письмом Виктор Лакирев (дедушка, сеньор Бальбоа), который до того неприметно сидел на откидном кресле у одного из рядов партера, о чем-то переговариваясь с капельдинершей, понимаешь, что уверенная в себе дама на самом деле артистка (Светлана Панина) и театра на Малой Бронной и сотрудница фирмы «Ариэль». (И тут сразу задан ракурс театра в театре). А девушка, которую она провожала в фирму – здесь, на сцену – Ольга Николаева (в том составе, который я видел на третьей премьере), та, что пришла в «Ариэль», та, что потом будет играть Изабеллу, жену Маурисио в исполнении Андрея Рогожина, директора фирмы «Ариэль». И вроде бы начинается еще один театр в театре, вернее, заявка на него. Но не сразу. Пожилой мужчина и девушка прячутся. И перед ними на авансцену выходят пастор, он же норвежский моряк (Сергей Парфенов) и вор, он же охотник (Сергей Кизас – оба артиста из того состава, который я видел в день премьеры). Они обмениваются впечатлениями о проведенном дне, что создает ощущение какой-то фантасмагории, поскольку ясно, что каждый выдает себя за другого (опять мотив подмены). Девушка и пожилой мужчина уже собираются покинуть странноватое заведение, но тут в костюме Наполеона появляется перед ними директор его, артист по жизни и по пьесе. Он жалуется, что театра дает мало вариантов, чтобы заработать на безбедную жизнь (отсыл к современным интервью артистов не педалируется специально, но звучит ясно), и объясняет, что придумал нечто вроде театра, где его коллеги играют те или иные роли в зависимости от того, что оплачивают заказчики. Так что те, кого видели девушка и старик – тоже артисты, а не те, за кого себя выдавали, говоря о том, как прожили минувший день.

И вот это уже близко к тому, что есть третья ипостась театра, потому, что сеньор Бальбоа предлагает директору и девушке сыграть для своей супруги роль внука и его супруги. После некоторого раздумья директор фирмы «Ариэль» соглашается и обдумывет, как лучше все сделать, чтобы не попасть в нелепую ситуацию. А попутно, как и далее в спектакле, дает девушки уроки театрального мастерства, как он его представляет. (Когда до того выходил на сцену дуэт его сотрудников, то, будучи в образе пастора и вора, моряка и охотника, они декламировали демонстративно театрально, наверное, так играли в пьесах Шекспира или Мольера, до них и после них, пока не появилась система Станиславского, как нас убеждают почти век или больше. И те советы, которые директор «Ариэля» дает девушке, которая оказалась тоже в подвале, где офис и склад костюмов его фирмы, а, точнее, агентства, не слишком отличаются от того, что понимали под театром его подчиненные. Однако, сами рассуждения об искусстве, сказанные в образе и со сцены, интересны и любопытны, поскольку дают возможность сравнить то, что говорится с тем, как потом это все преобразовывается в игру актеров в предлагаемых в буквальном смысле слова обстоятельствах. Им постоянно приходится выкручиваться, поскольку постоянно они на грани провала, что достигает трагизма, когда рядом с ними оказывается реальный внук по пьесе, и тоже актер. Выясняется, что вся школа, все наработанные приемы меньше искусство, чем действительные житейские обстоятельства, при этом все же сыгранные на сцене.)

 

Потом, как в истории про Буратино (а Юрий Иоффе ставил по ней спектакль) поднимается мрачный черный занавес, стена подземелья, как старинного замка исчезает, и открывается декорация, которая потом будет неизменной до конца спектакля – большой зал в доме бабушки, супруги сеньора Бальбоа: со столом, где собираются все участники спектакля, с витой лестницей, ведущей на второй этаж, с фортепьяно, за которым время от времени оказываются артисты, с громадным окном в сад, где видна ветка дерева, по которому внук когда-то, шаля, выбирался из дома в юности.

И вот тут уже начинается театр в театре.

Появляются горничные Хеновева (Татьяна Кречетова) и Фелиса (Ольга Вяземская). И только потом, когда зрители подготовлены к ее царственному, величественному появлению, на центр сцены – зала дома – выходит бабушка (Анна Антоненко-Луконина).

(По сложившейся в России традиции роли бабушки и ее супруга играют, как правило, самые авторитетные артисты театров, так называемые, старики, легенды и хранители традиции данного театрального дома. Работать с ними, может быть, трудно, но по тому, как прекрасно ведут роли Анна Антоненко-Луконина, Виктор Лакирев и Татьяна Кречетова, участвовавшие в постановках Анатолия Эфроса, не возникает сомнений, что режиссеру удалось найти подход к ним, основанный на уважении и профессионализме. Антоненко-Луконина и Лакирев ведут свои роли чуть старомодно, в той манере, которая свойственна была советскому театру, что не вступает ни в коей мере в противоречие с жанровой определенностью и ракурсом раскрытия содержания пьесы Касоны, избранному в данном случае режиссером Юрием Иоффе. А Татьяна Кречетова в роли горничной Женевьевы, ничуть не уступает в комичной экстравагантности Ольге Вяземской, в роли Фелисы. То есть, будучи по положению старше ее, чувствует себя на сцене раскованно, весело, перемежая серьезные реплики грустными интонациями, вспоминая о трех беспутных сыновьях-пиратах.)

Кажется, ну, вот, только теперь начался третий театр в спектакле «Деревья умирают стоя», когда как бы профессиональным артистам за плату надо разыгрывать любовь друг с другом, любовь к бабушке, почитание ее. А фокус-то в том, что все это началось уже давно, когда появилась Элен и встречала пожилого мужчину и девушку.

При всем том, что в спектаклях Юрия Иоффе возникает на сцене прежде всего актерский ансамбль и спектакль «Деревья умирают стоя» подтверждает это в очередной раз (здесь участники постановки поют даже торжественно-самодеятельные куплеты в честь приезда внука бабушки и его жены), совершенно очевидно, что все же главное внимание уделено режиссером роли бабушки. И Анна Антоненко-Луконика, показывая смену настроений своей героини, дает представление о сильном, страстном характере любящей, мужественной и стойкой женщины. Она радуется встречи с внуком и как бы его узнаванию, она учит его жену, как надо вести себя с мужем, чтобы не потерять достоинства (и то, как к ней относится сеньор Бальбоа, подтверждает, что бабушка знает, о чем говорит), она чувствует какую-то скрытую тайну отношений Маурисио и Изабеллы, что приближает трагическую и одновременно оптимистическую развязку пьесы испанского автора. Смена ее переживания подтверждена внешне (художник по костюмам София Егорова).

Вот она в глубокого синего цвета платье перед встречей с тем, кого два десятка лет ждала (здесь она хозяйка большого дома, испанка до жестов и мимики, правительница); вот она в сиреневом свободном платье в дни, когда гости уже прижились под ее кровом – серьезная и мудрая одновременно; вот она в черном платье и такого же цвета головном уборе, который одевают на похороны, во время разговора с настоящим внуком, который в программке обозначен, как Другой (Дмитрий Цурский), прощаясь с давней мечтой пережить счастье близкого с рождения человека (это и похороны всех надежд, того, что давало ей силы справляться с возрастом и неизвестностью). Но в том же черном наряде она в конце спектакля оказывается в кругу самых близких людей (полная драматизма сцена), думая об уходе из жизни и о том, что у нее появились близкие люди не по родству, а по сути.

Убедителен и Виктор Лакирев, который словом и делом пытается защитить любимую им женщину, стараясь избавить ее от апатии, тоски, а также и от разочарования от встречи с тем, кто в мыслях ее был для нее самым дорогим и желанным человеком.

Сеньер Бальбова помогает артистам выходить из неудобных ситуаций, когда бабушка задает им вопросы, вспоминая письма внука, написанные другим человеком. Он буквально грудью преграждает путь внуку, чтобы тот не смог нарушить той временной идиллии, которая возникла в его доме с приездом артистов, выполняющих оплаченный им заказ. Он рыцарь и герой, честный, смелый человек, который узнал о прошлом и неприглядном настоящем внука все , что было возможно. А когда тот появился в их доме, не боится сказать, что поступил в юности того правильно, дав ему пощечину, когда баловень взрослых задумал их обокрасть. Он не боится внуку сказать правду: то, что тот сам и никто другой, виноват в той жизни, которая стала для него нормой. И старик не боится мужчины, который выше и крепче его внешне, поскольку им движет любовь к женщине, рыцарство, типично испанский дух, что явлен был еще Сервантесом и не только им. Это гордый и достойный человек, который старался насколько возможно долго сохранить иллюзию в мыслях родного человека. И готов отстаивать ее счастье, несмотря ни на что.

Предпоследней сценой спектакля «Деревья умирают стоя» является разговор бабушки и Другого. Они сидят на стульях друг против друга, что напоминает в какой-то момент декорацию из «Кармен-сюиты» Бизе-Щедрина в Большом с Плисецкой в главной роли.

Другой – нагл и самоуверен. (Надо сказать, что Юрию Иоффе удаются не только положительные, а и брутальные персонажи. В «Маэстро» это был разозлившийся на всех и вся музыкант Каннер, здесь – Другой. Они несчастным и циничны в одно и тоже время. Другой здесь, в пьесе Касоны, не только самодовольный блатяра, а и все тот же ребенок, избалованный подросток, так и не понявший того, что доброта рождать должна ответное чувство, а не эгоизм.)

Пожалуй, объяснение бабушки и внука – самая сильная в спектакле «Деревья умирают стоя». Бабушка слаба, ей трудно расставаться с тем, что поддерживало в ней ощущение жизни. Другой напорист и жесток. Они слышат друг друга. Бабушка относится к внуку все еще как к близкому человеку, но все же не может его простить. В какой-то момент что-то в последнем происходит, он не может справиться с чувствами, он поражен, что к нему отнеслись не так, как прежде. И уходит он со сцене, идя мимо зрительских рядов, кляня последними словами ту, которая любила его больше всего на свете. Но в его выкриках, злых, грубых и мерзких, нет остервенения, а слышны даже плачущие нотки, что свидетельствует о том, что драматический посыл остался в пьесе. Он, человек, который только что требовал денег, чтобы спасти жизнь и банально откупиться от друзей специфического свойства, побежден цельностью натуры бабушки, той гранью ее любви, когда отказ, равносильный смертному приговору, вынужден и бесповоротен.

А после этой сцены, собственно говоря, финал, где бабушка рассказывает фирменный рецепт, поскольку Юрий Иоффе не хочет и это спектакль заканчивать только на печальной ноте, ведь безысходность, тупик – это не его кредо.

Несомненно, что во всех мизансценах спектакля «Деревья умирают стоя» присутствует необходимое количество милых и точных подробностей, без которых не обходится ни один спектакль Юрия Иоффе. (Вот лишь маленький пример – в «Маэстро» служанка роняет на пол поднос и главный герой нагибается, чтобы увидеть в нем отражение, наверное, ее панталон, а в постановке пьесы Касоны горничная смотрится в такой же поднос, как в зеркало, и постоянно пританцовывает, как-то по-особенному издает слова и звуки, что в обоих случаях говорит о любви, но в разных ее проявлениях.)

Не мог спектакль на испанскую тему обойтись без музыкального сопровождения. И Елена Шевлягина подобрала совершенно великолепные фрагменты испанской музыки – томной, чувственной, призывной и даже эротичной в гитарном исполнении лучших современных музыкантов. Музыка здесь есть что-то вроде интермедии, она разделяет большие части спектакля, передавая как национальный дух тех, о ком в нем говорится, так и давая возможность передать течение времени, разделить между собою не только сцены, но и время – дни и недели, настраивая зрителей темпераментностью мелодий, терпкостью их, чуть хмельной и праздничной на особый лад, буквально внося ноту соприсутствия, поддерживая атмосферу испанского дома столь же явно и узнаваемо, сколь и все остальное. И, повторим, ровно настолько, насколько это было нужно режиссеру и театру, чтобы через национальное своеобразие в характерах и выражениях чувств сказать то, что значительнее фольклорного, что могло быть в любом другом месте и в любое другое время, но по-своему, неординарно и возвышенно во всех нюансах раскрытия содержания пьесы «Деревья умирают стоя».

Так сюжет, литературно раскрытый почти семьдесят лет назад, без малого, ровесник режиссера Юрия Иоффе, родившегося через несколько лет после войны, в драматичный для СССР 1948 год, возник на столичной сцене театра, которому тоже 70 лет исполнилось в 2016 году, если брать во внимание только его новую историю без драматичной предыстории ГОСЕТа, естественно и с той мерой достоверности, которая и обозначает настоящий театр. Без котурнов, «страстей в клочья», идеологичности и премьерства. Театр, которому преданно служит Юрий Иоффе.

Постановки «Маэстро» и «Деревья умирают стоя» свидетельствуют о том, что зарубежная классика равноправно присутствует на российской сцене, аутентично в сравнении с первоисточником, в рамках русской театральной традиции и личного включения в нее режиссера послевоенного поколения.

Илья Абель