Елизавета АЗВАЛИНСКАЯ | Абрикосовый шнапс

Елизавета Азвалинская  

Родилась и выросла в Одессе. Закончила филологический факультет Одесского университета и вскоре по окончании переехала в США. В США обосновалась и живу в Филадельфии.

Тяга к писательству заявила о себе ещё в детстве. Сколько помню себя, всегда что-то писала и сочиняла. В Америке работала программистом, финансовым консультантом в одном из крупных банков, занималась бизнесом, инвестициями и даже серьёзно увлеклась нумерологией. Вела семинары по нумерологии, давала частные консультации. Но судьба упрямо, как умеет только она, подводила меня к литературному творчеству, так или иначе предоставляя возможность работать со словом.

Так, на протяжении нескольких лет я вела рубрику по нумерологии в ежемесячном журнале «Здоровье», который продавался в каждом русском магазине на восточном побережье Америки. Сотрудничая с журналом «Партнёр», писала статьи о наиболее заметных людях в русскоязычной комьюнити. Но вместо статей получались рассказы, в которых героями были эти люди, а сюжеты вращались вокруг историй из их жизни.

В литературу вошла с благословения Михал Михайловича Жванецкого, который прочитал несколько моих ранних рассказов и просто сказал: пишите, у вас хорошо получается.

Публиковалась в американских русскоязычных литературных газетах и журналах: «Вестник», «Чайка», «Русскоязычная Америка», «РиЖ». Вышел в свет сборник рассказов под названием «Кредитная история и другие рассказы».

Добавлю ещё к своим достижениям двух дочек и замечательного внука.

АБРИКОСОВЫЙ ШНАПС

Вопрос: «Может ли коренная одесситка стать полноценной американкой?»

Ответ: «Да». И ещё раз «да». Однозначно.

Маргоша успешно прошла этот путь, и что это за процесс, узнала на собственном опыте. Начинается с наблюдения, когда вдруг замечаешь, что высокие каблуки с джинсами не рифмуются, блёстки и стразы не всегда украшают праздник, а умело приглушенный макияж неожиданно придаёт сексапильность. Затем идёт стадия проб и ошибок. И, конечно же, компромиссы…

Компромиссы начались ещё раньше, с выбора имени. В поисках английского эквивалента Маргоша перебрала немало имён, помня, что имя – это судьба, как ещё говорили древние греки. Margaret. Marjorie. Megan она сразу отвергла. От них доносилось британской чопорностью, непонятной одесскому темпераменту, и это, как форшмак по чужому рецепту, вызывало лёгкую неприязнь. Пришлось согласиться на имя, которое легко пишется и легко произносится. Так в Америке она стала Ритой.

Но это ещё не всё. Главное, нужно время. Зима, весна, лето, осень… и так по кругу. В этих кругах промелькнули резюме, интервью, карьера, развод, стилист, макияж и кратковременно психоаналитик. Словом, пару десятков таких кругов и voila – она превратилась в айтишницу Риту, свободную и успешную женщину. А если принять во внимание, как взлетела цена на жильё, то можно казаться себе обеспеченной. Когда-то по случаю ей удалось купить небольшое кондо в Манхеттене. Приобретение оказалось очень удачным и даже логичным, ведь должно же в чём-нибудь повезти, особенно если не везёт в личной жизни.

И тут, когда жизнь вошла в привычную колею, любовь, как в песне, нагрянула нежданно. Поначалу, может быть, не любовь, а увлечение. И удивление, ибо Макс почти вписывался в образ мужчины её мечты. И неважно, что образ со временем потускнел, а мечты снизошли до реальности. Внешне он походил на состоятельного римского сенатора, а понимающий взгляд и мешки под глазами наводили на мысль, что многообразием жизнь его не обделила. Макс легко переходил с русского на английский, разбирался в винтажных винах и фондовых рынках и очень красиво ухаживал.

Всё вокруг сразу преобразилось. На работе предвиделось повышение, Макс покорял остроумием и манерами. В Нью-Йорк он недавно попал из Чикаго. О прошлом в Чикаго мимолётно упоминал как о прочитанной главе и, начиная с чистого листа жизнь в Нью-Йорке, проникновенным взглядом давал понять, что лист с её появлением уже перестал быть чистым. О себе он почти не рассказывал, отвечал на вопросы изречениями античных философов, так изящно и с таким выражением, что леди сочла бы их откровением. Стараясь ему соответствовать, Рита тоже хотела чувствовать себя леди, но помогало другое. Все эти годы она становилась американкой и теперь пожинала плоды. Любопытство она укрощала демократичностью взглядов и уважением к личностному пространству, вспоминая, что жить нужно здесь и сейчас и наслаждаться моментом. Оглядев себя в зеркало перед выходом на свидание, она загадочно улыбалась. Первым красавицей её назвал дядя Саша, когда ей было три года. Это было давно, но дяде Саше стоило верить. Дядя Саша знал даже Талмуд и вообще умел видеть то, что другие не замечали.

Они гуляли по Центральному парку, иногда забредали в Сохо и, проголодавшись, находили приют в каком-то уютном маленьком ресторанчике. Вино всегда выбирал Макс. Сделав глоток, она мечтательно поглядывала на бокал, отмечая, что он наполовину полон.

Отношения развивались по весеннему сценарию, когда первым робко проклёвывается подснежник, потом расцветают нарциссы с тюльпанами. Примерно ко времени, когда зацветает сирень, Макс носил титул бойфренда.

Рядом с ним она млела от счастья. Счастье заглядывало в глаза, нежно касалось руки. Но в душе нарастала тревога. Какой-то древний инстинкт твердил, что счастье бывает капризным, оно не должно быть бесхозным, пора бы его приручить. И, конечно, старым проверенным способом. Тут сами собой вспоминались рецепты борщей, пригодились секреты бабушкиной шарлотки.

Макс приручался, но всё же не приближался, словно выдерживал джентельменское расстояние. Он доверительно обо всём рассказывал, но что-то недоговаривал, щедро нашёптывал комплименты и горстями рассыпал намёки о будущем с привкусом многоточия. Всё это волновало, интриговало и будоражило. Впрочем, изредка возникал вопрос: если её бойфренд в банном халате с видом патриция роется в неё в холодильнике, почему должно оставаться загадкой, что у него на уме?

Внешне всё шло прекрасно, вокруг сверкали отблески счастья, но что-то не складывалось. Леди бойфрендам не варят борщей, свободным американкам комфортно без обязательств. Тогда кто же она? Тут и открылось, что «роза пахнет розой, хоть розой назови её, хоть нет». Прав был Шекспир, она всегда оставалась Маргошей. Картина нынешней жизни оказалась написанной на холсте, на котором когда-то было написано что-то другое, и теперь это всё проявлялось, размывая портрет успешной айтишницы Риты. И зачем притворяться?. Вспоминались знакомые с детства лица. Ах, эти одесские женщины! Острые на язык, с насмешливыми глазами, не признававшие никаких диет и жизнерадостные без медитаций, вот они понимали Маргошу, они тоже хотели женского счастья, понятного и простого, как спелый херсонский арбуз.

— Тю… – говорили они. — Бойфренд? Это же приходящий мужик.

— И что это за любовь-морковь? А как насчёт, чтоб всерьёз и надолго?

Если бы… Ах, эти если бы… Похоже, сослагательное наклонение придумали для того, чтобы как-нибудь объяснить, почему в жизни всё происходит не так как задумано.

Если бы в тот день в Гринвич Виллидж не выплыла чёрная туча и не сорвался дождь, если бы рядом не обнаружился ресторанчик, и если бы так некстати у Макса не зазвонил телефон…

С непроницаемым лицом ветерана внешней разведки он терпеливо  выслушивал то, что казалось тирадой, мимоходом вставляя короткие междометия. Весь его вид выражал безразличие, только чуть приподнялась левая бровь и еле заметно дергалась скула.

— Похоже, что кредиторы, — подумала Маргоша, переместив взгляд на передвижения официанта.

— Моя бывшая, – сообщил Макс, дав, наконец, отбой.

Макс заслуживал восхищения. Как старый одесский портной он умел из любой неприятности выкроить что-то прелестное. Тотчас же изменившись в лице, он наполнил бокалы и выпил за счастье, которое встретил в Нью-Йорке, до этого в его жизни был только опыт. Следом вспомнил что-то забавное и предложил подсластить непогоду самым шикарным десертом. Дождь ещё слегка моросил, взгляд из окна уткнулся в унылую лужу.

— Мадам Кац, вы не там ищете, — замечал дядя Саша соседке по даче. – Вам же нужен мужчина для жизни.

Макс из находки превращался в загадку. Маргоша пыталась его разгадать. Она вслушивалась в его интонации, стараясь что-то прочесть между строк. Но разгадать Макса не получалось, словно он балансировал на невидимой грани. Он был щедр ровно настолько, чтобы не слыть скупым, ни в чём не геройствовал, но проходной балл набирал. Все его недостатки уравновешивались достоинствами. Он галантно придерживал дверь, заботливо набрасывал ей на плечи пиджак и обволакивал шармом, словно пел серенады. Макс был непотопляем, он отовсюду выныривал и сверкал, как бриллиант на солнце, но подтвердить, что бриллиант настоящий, не смог бы даже спектральный анализ. Чем больше Маргоша приглядывалась к нему, тем больше запутывалась. То ей казалось, что она привередничает, то опять накатывали сомнения. Но больше всего терзала неопределённость. «Быть или не быть?», — спрашивал Гамлет. «Он это или не он?», — спрашивала себя Маргоша. Ответа никто не знал.

Когда всё рациональное, поддающееся анализу было исчерпано, Маргоша вспомнила, что есть мироздание, которое всё видит и слышит. По совету из интернета, она настроилась на волну и чётко сформулировала вопрос. Дав мирозданию время подумать, она ловила обрывки случайных фраз, вглядывалась в очертания облаков, вслушивалась в чириканье птичек.  Но Макс оставался в своём амплуа. Очаровав мироздание, он успел заручиться поддержкой. В результате мироздание делало вид, что не слышит и молчало, как партизан.

Тут Маргоша вспомнила дядю Сашу. Вернее, она его никогда не забывала, он в ней не чаял души. Дядя Саша был свой человек, из тех, кто уходит, но всё же не покидает, продолжая приглядывать сверху. Кому же довериться как не ему?

«Может, Бога и нет, но жить нужно так, как будто он есть», — любил повторять дядя Саша. Но что он знал о Манхеттене и фондовых рынках? Зато дядя Саша знал много разных историй. Он рассказывал их как сказки, но, как в Торе, в них в них сквозили скрытые смыслы и таился какой-то подтекст. И ещё дяде Саше нравилось его имя. Поэтому одну из историй она всё же запомнила, хотя остальные забылись.

— Представляешь, — рассказывал дядя Саша — когда Александр Македонский завоевал Иерусалим, он прямиком на коне и в доспехах направился в храм. В те времена чтобы необрезанный грек вошёл с оружием в храм, считалось кощунством. Но он же завоеватель! Кто же ему запретит? Только один мудрец на входе сказал ему так: «На коне ты можешь завоевать весь мир, но ты не сможешь его удержать». Александр задумался и повернул назад. И никогда порог храма так и не переступил. Евреи тоже в долгу не остались. За это они увековечили его имя. С тех пор, в отличие от Нестора, Минелая и прочих, еврейских мальчиков стали нарекать Александрами.

— Ну, что ты не понимаешь? — дядя Саша разволновался,  — у всех же свои имена. Где ты слышала, чтобы раввина звали Иван Иванович, а папу римского Иосиф Абрамович?

Как-то ночью глянув в звёздное небо, Маргоша решилась. Она в подробностях описала Макса и, излив свою душу, взволнованно попросила: «Дядя Саша, дай знак! Тебе же оттуда виднее…».

Усыпала она с лёгким сердцем, мысленно представляя сон как нейтральную территорию. Ей почему-то казалось, что всё прояснится во сне. Но утром её ожидало разочарование. Ей ничего не приснилось. Как после такого страстного обращения дядя Саша мог не откликнуться? Она пол-утра слонялась по комнатам, чувствуя себя обиженной девочкой и недоумевая: как же так получилось. Дядя Саша не смог? Или не захотел? Или всё, что здесь происходит, выглядит с высоты ерундой? Как всегда, оставалось рассчитывать на себя. И в ней пробудилась решимость. Нужно очистить своё восприятие, отстраниться, посмотреть на всё с нового ракурса. Первое, привести себя в форму… пробежка, потом медитация. Тут ей на ум пришла Изольда Аркадьевна, которая всю жизнь занималась йогой, но однажды выпила коньяка и поняла, что это ничуть не хуже. Вслед за Изольдой Аркадьевной Маргоша решила пойти от противного. Вместо привычного смузи она глотнула шампанского и настроилась завтракать в ресторане.

Что-то подсказывало ей, что сегодня всё должно быть наоборот. Долой макияж! И к чёрту всё элегантное! Она долго рылась в вещах, пока не наткнулась на то, что искала. Вот они, любимые рваные джинсы и выцветшая футболка. Обе эти реликвии давно просились на тряпки, но сегодня им выдавался случай ещё раз себя показать. Когда Маргоша вышла на улицу, было уже за полдень. Куда же податься для новизны ощущений? Она огляделась по сторонам. Кажется, где-то неподалёку открылась новая забегаловка.

Кафешка сверкала новенькой вывеской и надеждой, что Манхеттен её заметит, признает и народ повалит голодной толпой. Пока аншлага не наблюдалось. С чувством первооткрывателя Маргоша переступила порог. Её проводили к столику и вручили глянцевое меню, ещё не захватанное руками. Молоденький официант — сразу видно, что новенький — неумело её приветствовал и сходу выпалил, как учили:

— Наш фирменный коктейль «Абрикосовый шнапс» — и затараторил, словно боялся споткнуться — … в состав входит водка, ликёр…

—  А давайте… – легко согласилась Маргоша, — только добавьте водки. Двойную порцию… или нет, лучше тройную.

Надо же, абрикосовый… она листала меню, и ей почему-то вспоминалась дача. Небольшая, совсем не гламурная дача на Фонтане у самого моря, где прошло её детство. Всё, что росло на крошечном дачном участке, как в старом одесском дворе, умещалось и уживалось. Весна начиналась с белых нарциссов и охапок жёлтых тюльпанов. В мае цвели пионы. А с июня клочок земли превращался в небольшой фруктовый заводик. В центре высилось дерево, усыпанное белой черешней. Но без лестницы не добраться. Зато на крышу террасы сами ложились ветки с тёмно-красной крупной черешней. Бывало, залезешь на крышу – и вот тебе урожай. К августу созревали сливы и сочные белые персики. Была ещё яблоня, но яблоки пролетали мимо, они созревали поздно, когда с дачи уже съезжали. Вишни и груши не было, эти росли у соседей. Вот, кажется, всё.

Официант вернулся с коктейлем и застенчиво улыбнулся. У него на бейджике значилось имя «Alex».  Ах, дядя Саша… Ну почему?…

Сладковатый вкус скрадывал количество алкоголя. Она потягивала коктейль, совсем не чувствуя, что пьянеет. Абрикосовый аромат навевал что-то знакомое. И с каждым глотком, как от щепки в огонь, разгорались искры воспоминаний.

… Ну конечно, забыла! Было ещё абрикосовое дерево, оно росло в углу у забора. Тяжёлые ветки перегибались через забор и спелые абрикосы летели на улицу прямо под ноги прохожим. Там ещё стояла скамейка. И устроившись на скамейке, дядя Саша рассказывал:

— Когда-то давно в Городком саду была небольшая эстрада. По воскресениям там собирался народ. Любой желающий мог выйти и исполнить свой номер: спеть, станцевать… кто что умел. Публика была темпераментной, но деликатностью не отличалась. Это были простые люди – торговки, биндюжники, рыбаки, — привыкшие выражаться смачно и обстоятельно. Они приходили сюда отдохнуть душой, посмотреть на людей и себя показать. Они щедро раздавали аплодисменты, но так же щедро улюлюкали и свистели, если их разочаровывали.

Однажды на эстраду вышел прилично одетый немолодой еврей, совсем не артистической внешности. Немного стесняясь, он направился к музыкантам, тоже любителям, и они зашептались. В первых рядах у эстрады переминалась Маруся, торговка рыбой с Привоза. Поблизости озирался Жорик, известный задира и хулиган. «Мадам, вы цветёте и пахнете», – подмигнул он Марусе. «А шо вы хотели, шоб я увяла и воняла, как тухлая рыба?» – зарделась она. Обменявшись любезностями, оба остались довольны.

Между тем музыканты вступили и послышались звуки популярной в те годы песенки. Певец приготовился и… с первых же нот почудилось что-то неладное, словно на взлёте что-то случилось, но самолёт ещё не набрал высоту, и это прошло незамеченным. В первом куплете исполнитель опять сфальшивил. Но в припеве даже ухо, на которое наступил медведь, не могло не расслышать, что фальшивые ноты сыпались, как горох. По толпе прокатился ропот. Музыканты в недоумении переглянулись. Но певец ничего не замечал. Он продолжал выводить рулады, перепрыгивал из октавы в октаву и делал это с таким упоением, словно каждая спетая нота наполняла его блаженством. Зрители заволновались. Маруся, оскорблённая варварским исполнением, топнула ногой и решительно свистнула. Жорик её поддержал. Одесса не терпит фальши, призыв подхватили. Свист раздавался со всех сторон. Но певец игнорировал признаки недовольства. Прикрыв глаза, словно от удовольствия, он добрался до следующего куплета. Это вызвало возмущение, на эстраду полетели огрызки яблок, переспелые персики и мятые помидоры. Перепуганные музыканты перестали играть. Наконец, словно очнувшись, исполнитель замолк. С лацкана его пиджака стекал помидорный сок. Положив конец этому безобразию, народ кое-как успокоился. Но певец оставался стоять. Он опустил глаза и смущённо проговорил:

— Да, я не умею петь, но очень люблю… И мне очень хотелось спеть… – он помолчал и, глянув поверх голов, добавил уже без смущения — зато у меня прекрасный шляпочный бизнес, который приносит стабильный доход. У меня есть жена и дети. И я их всех вывел в люди. У меня чудесные внуки. И внукам мне тоже есть, что оставить. Ну так я не умею петь. И что? – и совсем осмелев, обиженно выдал. – Ну так свистите… если вам очень хочется!

Публика от неожиданности замерла. Никто не знал, как на это отреагировать. Сотни глаз смотрели на этого человека, мозги переваривали услышанное, что-то соображали, сопоставляли, примеряя его слова на себя. Да, в Одессе не терпят фальши, но в Одессе прекрасно знают «за жизнь». И все эти люди знали не понаслышке, что будней в ней больше, чем праздников. Отсчитывались минуты, толпа продолжала молчать. Но во взглядах что-то менялось. В них невольно проскальзывал то ли оттенок признания, то ли налёт уважения. А может, немного и того и другого.

Тройная порция водки незаметно сделала своё дело. Воображение разыгралось настолько, что Маргоша представила, как следующим номером на эстраду выходит Макс. Глянув на публику, он принял эффектную позу и вслед за вступившими музыкантами запел песенку герцога Мантуанского из «Риголетто». «Сердце красавицы…» звучало без единого промаха, раскованно и беспечно. Изящные жесты, поворот головы, уверенный взгляд коварного обольстителя… Макс на глазах преображался. Он настолько сливался с ролью, что стирались границы – где хитроумный герцог и где настоящий Макс. Это был полный триумф. Публика рукоплескала. Верди тоже остался доволен. Макс долго раскланивался, пожиная аплодисменты. И если бы эти аплодисменты могли превратиться в деньги, Макс уходил со сцены почти олигархом.

Стряхнув остатки видения, Маргоша глотнула коктейль. Во рту ощутился вкус нерастаявшей льдинки. На лице появилась гримаса. Она разочарованно заглянула в бокал, удостоверилась, что он пуст и как-то легко успокоилась. «Нет так нет, – подумала она. — Ну и ладно». И зачем-то потёрла ухо.

— Умница! – шепнул дядя Саша сверху. – А арии пусть распевают в Оперном театре.

Елизавета Азвалинская