Евгения СОКОЛОВ | Из моих детских воспоминаний

ИЗ МОИХ ДЕТСКИХ ВОСПОМИНАНИЙ

Однажды отец приезжал к нам с фронта в Ташкент на побывку. Один день с семьёй плюс дальняя дорога. На память об этом у меня на всю жизнь осталась трещина на языке. Его я почти откусила, взывая ко всем прохожим военным, после папиного короткого пребывания с нами: «Папа!» При этом подбородок мой лежал на раме окна подвала, где мы обитали в ташкентской эвакуации. Пока язык не зажил, мама кормила меня только манной кашей.

В войну и после войны помню у нас дома коричневую кобуру, орденские планки, какие-то плексигласовые планшеты, обрывки парашютного шёлка… Со всем этим хозяйством я играла.

После фронта отец из армии не демобилизовался, работал в Наркомате Обороны, что и поныне под названием Министерство Обороны находится на Фрунзенской набережной. Место работы называлось — ГАУ. Это слово часто произносилось в нашем доме, эту аббревиатуру помню всю жизнь. Расшифровывалось как «Главное Артиллерийское Управление». Отец был специалистом по поставкам лесоматериалов для нужд артиллерийских войск страны. Его довоенное образование — Лесотехнический институт.

«Мы не от старости умрём, от старых ран умрём». У многих после войны такой старой раной была язва желудка, хворь, приобретённая на фронте. По ночам его мучили язвенные боли. Лечить язву желудка в те годы не умели. С работы папа приезжал не раньше 10 часов вечера, какой уж там режим питания… В советских учреждениях после войны было принято работать до ночного времени, через пару лет Сталин эту практику отменил. Однажды папа бежал с трамвая домой по тёмной улице и не отдал честь встреченному офицеру… тот нажаловался в военкомат, папу туда затаскали, как-то наказали. Я папу очень любила и жалела.

В ГАУ работал до 1948 года, до наступления проклятого времени борьбы с космополитизмом. Офицер-фронтовик был уволен — тогда это называлось «по сокращению штатов», но касалось только евреев. И полгода был без работы в стране, где не было безработицы. Демобилизоваться, то есть уходить из армии, не хотел, надо было кормить семью. Семён заканчивал школу, надо было думать о его высшем образовании (Семён, смеясь, называл его верхним). После того, как полгода пробыл без работы, уехал служить на военную базу в городок Балаклея Харьковской обл. (путинская армия как раз сейчас его бомбит). Мне Балаклея запомнилась, как украинское царство репчатого лука. Там папа опять жил на сухомятке… Помню летнюю нашу поездку туда, чтобы навестить папу и подкормить его.

Потом папа подал рапорт, чтобы перевестись поближе к семье, к Москве, — разрешили на военную базу в Ярославле. Там и умер после очередной операции на желудке, сделанной скоропостижно, без маминого согласия. Вызвали её, когда он уже был при смерти. Мама всю жизнь корила себя за то, что мы не уехали с папой из Москвы на места его службы. Сберегли комнату в Ростокино и с ней московскую прописку, а папу потеряли.

Я рассказывала уже, как мама везла тело отца на военном грузовике из Ярославля в Москву. Она бы отморозила ноги, если бы не солдат, водитель грузовика, который дал ей валенки… Помню, что гроб с телом отца стоял на столе в нашей комнате и как тянулись к нему родственники и соседи для прощания. А Сёмку послали наменять деньги, чтобы раздавать нищим на кладбище. И я тревожилась, потому что брата долго не было.

Похоронен отец на Востряковском кладбище, линия 41. Первые годы после его смерти мама каждое воскресение, и зимой, и летом, ездила на его могилу. Когда брала нас, то приглашала раввина читать молитву. Непонятно говорила: «Надо позвать еврея». Там давно уже и сама мама лежит. Семён поставил им хороший памятник.

Евгения Соколов