Георгий КУЛИШКИН | Цыпа-Ляля

ЦЫПА-ЛЯЛЯ

Светлана Васильевна приближалась к нашему столику походкой, которая возникает у идущих под танцевальную музыку. Она разрумянилась и так светилась изнутри, словно отведала молодильного яблочка. Они – Женька и Светлана Васильевна – поцеловали воздух около щёк, произнесли дежурное «гули-гули». Затем, когда уселись, Женька сказал несколько слов, и румянец на скулах Светланы Васильевны подёрнуло серым, щёки дрябло повисли, а глаза, за миг до того озорные, игривые, запали вовнутрь, приняв в себя застарелую усталость, страх и отчаяние.

— Женечка, котик, если бы я знала, что это против тебя!

— А не против меня – можно?

— Жень, ты же знаешь, на каком я, с моей работой, ржавом крючке у них сижу…

— На крючке? А ты понимаешь, что своей бумажкой нам вот с ним выписала высшую меру?! В твоём акте ни единого слова правды! Ни единого!

— Ни единого, Жень, ни единого… Они детьми клялись, что это им только замылить глаза прокурорской проверке, что никто ни вникать, ни оспаривать… Но я знала, знала, какой грех беру на душу.

— А вот каяться, Светик, будем в другом месте. От писанины твоей гнусной тебе, голубка, и отрекаться придётся письменно.

Она безнадёжно уронила голову.

— Тебя вынудили? – подбирал он мотивы к её покаянию. – Нет! Тебя ввели в заблуждение!

— Ввели, Женечка, ввели! – с новым выражением на лице, какое бывает у девочек, которых уже простили, но которые ещё сохраняют мину принимающих наказание, она сметливо одобрила найденную им поправку.

— Это не ты, это Верлиока совершил подлог! Он представил экспертизе латунные змейки, якобы изъятые у нас.

— Да, конечно. Он изымает, он же даёт на экспертизу.

— И он поставил тебя в известность, что целый контейнер таких же точно змеек был украден на «Обувном».

— Он. А откуда мне, сам посуди…

— Ну, Верлиока! – изумился беспримерной наглостью Женька. И, злобно радуясь, суля воздаяние, похвалил: — Ну, мудре-е-ец!..

— Ой, не напоминай, прошу! – с омерзением воскликнула Светлана Васильевна. – Ещё и пристал, как банный лист! Представляешь? Нет, я сама всю жизнь кошусь, кого бы затянуть в койку. Но с этой косоглазой камбалой…

— Любовь? – словно муху в кулак, с лёту поймал Жека. – Любовь мы ему организуем! Как твоё гнёздышко – ещё за тобой?

***

Поздним вечером мы были во дворе средь стареньких, в серой латаной штукатурке двухэтажек. Из беседки выгнали стайку малявок, расположились. Светлану Васильевну знобило. Женька обнял её, спросил ещё раз:

— Шторки раздвинула? Чуть-чуть? Игродромчик на виду?

— Не придут, — шепнула она, и услышалось, как ей хочется, чтобы не пришли.

— Верлиока? К Цыпе-Ляле? Проследует, как лунатик!

— Не понимаю! – бросила она брезгливо.

— Согласен. Загадочное обаяние! – со всегдашней готовностью прихвастнуть своими знакомцами воскликнул Женька. – И толстовата, и розовая, как порося, и ножки от коленок кривули… И шепелявит, как в детском садике, и так всегда канючит, канючит… Я не я, если она не показала ему синячок в завлекательном месте и не спела, что у неё чистые плостынки, свецкие зулнальцики, а к ней пливели целую толпу этих маленьких целовецьков из цилка. И они всю ноць её кусали, кусали!

— Идиотство! – только и вымолвила Светлана Васильевна.

— То-то и оно, что идиотство! – захихикал Женька. – Но действует!..

И шикнул:

— Тихо!

Впереди вперевалочку, утиным шажком, шла небольшая кругленькая Цыпа-Ляля. За нею, угрюмо озираясь и словно на привязи, — Верлиока.

— Мы к подлузке, — журчал без остановок назойливо-детский голосок. – Там у меня эти маленькие целовецьки всё ввелх дном! Ввелх дном!

— Она всем одно и то же грузит? – с отвращением заметила Светлана Васильевна, когда Верлиока скрылся за дверью подъезда.

— Как и все артисты, — скалился Женька.

Светлана Васильевна норовисто высвободилась из-под его руки:

— А мы чего здесь дожидаемся?

— От тебя, Светик, ничего! Ты уже со всем управилась!

— Я не к тому, — изменила она голос. – Просто сидим тут… как…

— А ты расслабься, тебе понравится! – заверил Женька, и в эту минуту под окнами гнёздышка появился некто тощий, серый, смахивающий на тень.

— Ну вот! – оживился Женька. – Не мог же я вам, ребята, предложить абы что! В приличных домах, как вы знаете, место подглядывающего стоит дороже, чем банального участника. А самые дорогие места, — он указал на стол в беседке, верхом на котором мы сидели, — у тех, кто подсматривает за любопытным!

— Кто это? – с ознобом и тревогой прошептала Светлана Васильевна, наблюдая за тенью, которая запрокинулась, чтобы отхлебнуть из «огнетушителя».

— Это? Это Костик, Цыпин благоверный. Ты не бойся, у него справка.

Тень прильнула к просвету меж штор и время от времени запрокидывалась, всё выше задирая бутылку.

— Жень, что ты задумал?

— Светик, все получают удовольствие!

— Господи, — выдохнула она, — когда это кончится!

— Как он бормотуху допьёт – так и кончится. Уже недолго.

— Жень, эта дура, психбольной…

— Цыпа? Цыпа не дура, отнюдь! У неё всё будет разыграно по нотам. Знала бы ты, какого полёта птицы валялись у Цыпы-Ляли в ногах, умоляя принять отступного!

Когда бутылка задержалась на взлёте, отдавая остатки, ночник за окном погас. Сутулая тень переложила «огнетушитель» горлышком в ладонь, двинулась к крыльцу.

Возник в глубине говорок Цыпы-Ляли, усилился, когда открылась дверь. Без умолку лебезя, она вывела Верлиоку под тусклый светильник. Он блаженно скалился и, похоже, ничего не понял, когда толстостенная бутылка разбилась о его голову.

— Котя! Котя! – истошно завопила Цыпа-Ляля. – Он заставлял твоего пупсюсика! Он его муцял!!! – и, словно помечая нечистого, в две пятерни деранула когтями Верлиоку по щекам.

Тот басовито, по-кабаньи, взвизгнул и с проворством щипача выхватил из кармана книжицу ксивы. Потом, высоко взмахивая ею, с рёвом: «Эмвэдэ-э-э! Эмвэдэ-э-э!» — во всю прыть задал стрекача.

Котя ошарашено вскинул руки и, поняв, что добыча упущена, в огорчении плюнул и отшвырнул в палисадник «розочку», которой так и не довелось погулять у косого глаза и постоять приставленной к кадыку.

— Безрукое ты отродье! – прокуренным, охрипшим от писка баритоном накинулась на него Цыпа-Ляля. – Не мог сразу за шкирку?!

Устало переваливаясь, с грацией медвежонка, поставленного на задние лапы, она направилась к выезду из двора. Котя, подстроившись под её шаг, виновато засеменил следом.

— Задаром подстилалась! Задаром! – больным лающим голосом убивалась она.

Котя в робком стремлении утешить тронул её плечо.

— Не хапай! – огрызнулась она. – Того тваря было бы хапать!

Георгий Кулишкин
Рисунок Елены Величко