Дмитрий РАСКИН | Последний шанс Лены Колесниковой

Последний шанс Лены Колесниковой

Мама давно уже оставила свои попытки познакомить Лену хоть с кем-то. Смирилась. Живем как живем, в смысле. Лену оскорбляло это не проговоренное матерью вслух, но легко угадываемое «хоть с кем-то». Она ждала «своего», «того самого», «единственного». Но после сорока перестала. И не трагедия, оказалось. Во всяком случае, не так страшно, как представлялось в юности. А к сочувствию окружающих – не без иронии и самодовольства  сочувствие – она привыкла, есть у нее броня. И все эти шуточки насчет «старой девы» на нее не слишком-то действовали – во-первых, не по адресу, а во-вторых… она не могла так уж четко сформулировать, что именно здесь «во-вторых», но у нее свой мир, и что ей чье-то там мнение.

Лена читает все электронные книги, практически все, какие только есть на Литресе. Бумажные книги теперь дорогие, да и хлопотно, надо заказывать, потом идти за ними на почту, а тут ознакомительный фрагмент – бесплатно и полное представление о тексте. Но если вещь ее действительно увлекла, тогда она, конечно же, покупала. Мама собрала за жизнь хорошую, можно даже сказать, редкую библиотеку, только с какого-то возраста совсем перестала читать. А Лена перечитывает. Мир книг. А услужливый язык подсказывает клише «мир книг и грез». Только Лена поняла однажды – ей не о чем грезить. Ладно. Это свое «ладно» она поняла как некую точку достоинства, как проявление и доказательство своей силы и личностной глубины, но здесь была еще и монотонность ее натуры. В монотонности, ритме, в самой заданности ее жизни оказалась чуть ли не главная опора для нее. Унизительно, да? Но надежно. И за этим покой. Она ценила покой. А обида на жизнь с какого-то времени стала приносить удовлетворение, пусть и получалась пресной. Но будь она острой, Лена понимала, ей стало бы тяжелее, дошло б до мучительного смакования, ее же устраивал такой вот «срединный вариант».

Лена выискивала фильмы и сериалы в интернете. Сознание, что она «выше телевизора», позволяло чувствовать себя сложнее своих «девчонок» в отделе. Правда, желание быть своей для них все же было не менее значимым для нее. Пусть Лена себе и не признавалась в этом. В отделе ее ценили, она же, если словами руководства, «рабочая лошадка». Только нехитрое знание, что на таких, как Лена, как раз всё и держится, почему-то так и не дается «руководству». Но Лена знает свое место, а «руководство» соответственно видит ее «бесконфликтность и беспроблемность». Лена, если что, всегда выйдет на сверхурочную, поработает допоздна, подменит заболевшего и т. д. и т. п. И настолько она порядочная, признает «руководство», иногда до наивности.

Ее органическая неспособность сплетничать и даже слушать сплетни ценилась мужчинами отдела, но затрудняла задачу стать своей для «девчонок». Лена дружила только лишь с Катей Тельниковой. Они с ней после работы вместе могли пойти в театр или на какую-нибудь выставку. К тому же они и жили недалеко друг от друга, и потому удобно и безопасно было возвращаться вечером.

– А ведь хорошая девушка наша Лена Колесникова, – это коллеги, Денис Белянинов и Андрей Куркин, обсуждают ее в курилке.

– Безусловно, – соглашается Андрей.

– Эх, будь я чуть помоложе, – иронизирует Денис.

– Лучше, если б была помоложе она, – Андрей отвечает серьезно.

– Тут не в возрасте дело. И не в фигуре, не в лице, – Денис предвкушает то, что называет обычно своим «сочным разглагольствованием», – а в выражении лица, понимаешь? Эта печать «старой девы», да? А убери ее – и красивое же лицо, да и фигура вполне нормальная. И, опять же, возвращаясь к ее личностным и душевным качествам… такая тебя не предаст ни в большом, ни в малом. А нам всё обаяние с очарованием, всякие там женские ужимки и «изюминки» подавай.

– Интересно, а где и в чём это тебя, рядового инженера без дензнаков, хоть какого-то будущего и  жилплощади, можно вообще предать? – в тон ему отвечает Андрей. – Кстати, насчет «не предаст» я бы не торопился.

– Почему, собственно?

– Потому, что слишком порядочная, чересчур правильная.

– Интересная мысль, конечно.

– Вот представь, – вдохновляется Андрей, – вы с ней учитесь в институте где-нибудь в шестидесятых ли, в семидесятых, она твой комсорг. Скорей всего, что так, она же порядочная и правильная. А ты чего-нибудь такое выкинул: комсомольское поручение проигнорировал, субботник ли прогулял.

– Вполне вероятно, – несколько польщено хмыкнул Андрей.

– И комсорг Лена Колесникова на собрании, где разбирают твое дело, ставит на голосование «исключить!». А вот она твой комсорг где-то так годах в тридцатых.

– Все понятно, тогда Лена предложит резолюцию «расстрелять!», – улыбается Денис.

– И не потому, что она плохая. Как раз хорошая, честная, правильная. Просто тогда честно и правильно было именно «исключить» и «расстрелять».

– Есть в ней какое-то… э… благородство, что ли – задумался Денис. – Помнишь, Палыча нашего выкинули, – это бывший их завотделом. – Мы на следующий же день забыли о нем, и все. Сосредоточились на новом начальнике, так? А она до сих пор общается с ним в соцсетях.

– Трогательно, конечно, но не отменяет всего моего выше сказанного, – Андрею, кажется, не понравилось покушение на выстроенную им схему.

– Слышала б нас бедная Лена, – пожал плечами Денис. И тут же, почти серьезно. – А мне ее как-то жалко, хорошая же она. – Застеснявшись немного. – Каждое создание божье все ж таки имеет право на толику счастья. – Бросив окурок в урну. – Ну пойдем, что ли, продолжим «создавать материальные ценности».

Лена вернулась с работы, мама суетится вокруг нее, подает ужин. Ужинают они долго и не без торжественности, их неказистый быт за годы обзавелся, оброс ритуалами. Так по пятницам (сегодня пятница!) горячее должно быть в «тарелке с розочками», а чай в «детской кружке». И все выходные Лена будет пользоваться только ею. Это, конечно, не та кружка, что была у нее в детстве, но Лена купила себе более-менее похожую. Видимо, здесь такая попытка ощутить себя хоть сколько-то маленькой в выходные. И эту жалость к самой себе она принимала за утонченность и богатство своего внутреннего мира.

Лена уже догадалась, мама сейчас собирается с духом, дабы начать разговор «насчет знакомства». Удивилась, конечно, ведь все потенциальные ухажеры, каких могли предложить мамины знакомые или знакомые знакомых, были давно уже исчерпаны, но облегчать маме задачу не стала. Пусть себе собирается с духом. Вообще-то она думала, что мамины потуги принудить ее к «знакомству» в диапазоне от заискивающего «Леночка, ну сходи ты в компанию, развлекись. Ни к чему ж не обязывает» до сварливого, требовательного «Ну и до чего ты у меня так дома и досидишь, до климакса? Так уже скоро. Поздравляю» давно уже в прошлом.

– Леночка, – мама наконец-то собралась с духом, – я тут встретила однокашницу, Любу Фролову, может, ты даже помнишь, я тебе как-то рассказывала про нее… И у нее сын, помнишь, я говорила?

– Мама! – выкрик Лены капризный, злой, подростковый. Кажется, магия «детской чашки» уже начинает действовать.

– Илья, Илюша… я его еще вот таким помню, – мама показывает  рост сына своей подруги, где-то метр от пола.

– Надеюсь, он сколько-то изменился за это время? – язвит Лена.

– Мне кажется, Леночка, он бы тебе подошел.

Мама так и не поняла за все годы, как оскорбляет Лену это ее вкрадчивое «он бы тебе подошел». Потому как за этими четырьмя словами угадывается стареющий мужичок, лысенький, толстенький, с хитрецой и самодовольством, его выставила жена, а жить где-то надо, потому он согласен даже на старую деву в хрущевке с матерью за стенкой.

– Он разведенный. –  И далее мама испуганной скороговоркой. – Но алиментов платить не надо, ребенок вырос уже, и квартирка своя есть, то есть освободится скоро, красивый и даже очень, завсекцией, если я, конечно, правильно называю, в общем, менеджер в «Ашане». – И совсем уж испуганно. – Но по образованию филолог, просто жизнь сложилась так, но зато зарплата…

Поиздевалась над «Ашаном», над секцией «Ашана» (надо бы над каждой в отдельности, кстати, сколько их там всего?), засыпала упреками в ограниченности и родительском эгоизме, «надеюсь, ты хотя бы не скажешь, что внуков заждалась уже?» Понимала, конечно, что пойдет знакомиться с этим Илюшей, куда ж деваться… Но привычка дергать, упрекать мать. Да что там привычка! Содержимое жизни. Вне его, наверное, и немыслимы столь значимые для Лены монотонность и заданность жизни. Пропади оно пропадом, конечно! Их склоки, дрязги, мелкое тиранство длиною в жизнь? Мама занудна, жестока, не сознавая собственной жестокости, Лена жестока сознательно. Но когда доходит до темы «знакомства», у нее есть преимущество перед матерью – она, Лена,  несчастна.

Лена готовится: «чистит перья», «наносит боевой раскрас» – ее самоирония уверенно пользуется подобными штампами. И вдруг мысль – а надо ли ей? Это надо маме, это вообще надо. Но вот именно ей? Допустим, появится в доме мужчина, и что, она действительно станет счастлива? Может, хватит уже обманывать саму себя?! Но неужели и после замужества продолжатся все эти крики и склоки? Только теперь она уже будет сварливиться, чувствовать себя бездарной и старой от дрязг не только с мамой, но и с мужем?! Будет и на него копить обиды и совершенно по-детски мучиться от того, что никак не может подняться над обидами? Но даже это лучше, чем одиночество, да? Секс ей не нужен. Ее небогатого опыта было вполне достаточно, чтобы понять – он действительно ей не нужен. И сочувствие того же Дениса Валерьевича (это Денис Белянинов, Лена всегда называет по имени-отчеству всех, кто хоть немного старше нее) раздражало. «Леночка, как же так? Вы все одна и одна». Неужели она должна найти себе кого-то и заниматься сексом, чтобы было приятно Денису Валерьевичу?

Но одиночество! Встречи, отношения, замужество, чтобы оставить за спиной одиночество? Впрочем, вопрос слишком уж риторический. Потому что никакого замужества у нее и не будет. Да и встреч тоже.

Илья оказался, мягко говоря, не настолько красивым, как живописала мать. С бородой. Ей никогда не нравились бородатые. И роста среднего. Ее же «тот самый» должен быть на голову выше и обязательно в галстуке. И манеры. Ну не те манеры были у Ильи. Он какой-то несобранный, что ли. А ее «тот самый» должен быть подтянутым. Что-то в нем жалкое есть, при всем его уме и эрудиции, а «тот самый» должен быть сильным и жалеющим ее, Лену.

«Тот самый» по сути был некоей, не побоимся слова, тантамареской, такие когда-то были у пляжных, курортных фотографов – картонные, с вырезом для головы. Каждый, кто за эти двадцать пять лет пытался знакомиться с Леной, вставлял свою физиономию в этот вырез, и становилась очевидной его несуразность, и проступал настолько нелепый комизм соискателя. Но, в отличие от фотографа, Лена не собиралась радоваться: «Замечательно! Так! Подбородочек чуть влево, так!» У нее подразумевалось: «Опять не то. Ну что ж это такое! Следующий». Только отвергнутый, не прошедший кастинг вряд ли даже подозревал, что, оказывается! это его отвергли и высмеяли. И, скорее всего, долго бы потешался, если б узнал вдруг такую правду. А никакого «следующего» и не было. (Через год-другой новая попытка знакомства.) Теоретически этого Ильи просто уже не должно было быть. Но вот появился. И снова «не он». Как она, в общем-то, и предполагала. Нет, он приятный, интеллигентный, интересный. Хорошо, конечно, что нет в нем самодовольной пошлости, натужного остроумия, непробиваемой самоуверенности или же имитации таковой – нет того, к чему она так привыкла в мужчинах. Но ведь этого все-таки мало, чтобы… не ее тип, она это хотела б сказать себе? Нет ограниченности всех тех мужчин, что радуются каждой своей сентенции, мнят свой жизненный опыт, свои воззрения, взгляды на жизнь чем-то немыслимо ценным и неимоверно значимым. Нет тяжеловесного самоуважения и угрюмой амбициозности тех, что никак не могут отвлечься от своего «статуса», от успешности, преуспеяния или в чем там еще повезло им в жизни… Нет и того оценивающего взгляда, каким окидывали ее все знакомившиеся с нею. Жаль, что у него совсем не тот тембр голоса, что должен быть у «того самого». Хороший, добрый человек, это видно. Но искры-то нет! Что, неужели эту самую искру могут высечь только высокий рост и изящный галстук? Это смешно. Тогда скажем так: «Но сердцу не прикажешь». Тогда уже получается тонко и одухотворенно.

Илья пригласил ее в театр. Ей очень понравился спектакль, а ему нет. Его же «рецензия» была разгромной. Лену кольнуло, еще бы, неуважение к ее вкусу, поджала губы. Но он говорил настолько увлекательно, остроумно, умно и так мягко обошелся со вскрывшемся по ходу их спора непониманием ею целого ряда довольно простых для него вещей, что Лена, пусть, в общем-то, и осталась при своем мнении, увлеклась тем, как он низвергает понравившеюся ей постановку. К немалому собственному удивлению, да?

Он провожал ее домой. Они пошли пешочком, не торопясь. Он умел хорошо слушать. Она не ожидала. Тот, в кого она влюбилась на третьем курсе, отвечал ей взаимностью, потому что она – зеркало, и ему нравилось свое отражение в нем. Это она уже потом поняла. Но неужели Илье, такому умному, необычному, она действительно интересна? Странно даже.

Она расспрашивала его о нем. Ей не было так уж интересно – поймала себя на этом. Это нехорошо. Она понимала, что нехорошо, неправильно. Но она постарается «настроиться на него». Та самоирония, с которой он говорил о себе. Мягкая и не наигранная. А его юмор, правда, она не все здесь понимала, не все и не сразу. Ну да, она же «деревянная» немного, знала это за собой.

Уже расставшись, уже в лифте вдруг: «Ему идет седина. Он красиво седеет». Перед сном она сняла с «того самого» галстук.

Когда она поняла, что влюблена? Могла бы понять и раньше. Мама о чем-то уже догадывалась. Только молчала, боялась вспугнуть. Но не выдержала, сказала однажды: «Ты, Леночка, так расцвела». Лена резко ее отчитала, накричала даже. Но слово запало в душу, показалось настолько значимым. «Расцвела». «Так расцвела». «Расцвела так».

Картонка «того самого» решительно скомкана. «Надо же! Какая великая победа над собой!» – иронизирует Лена. Робеет перед этой открывшейся вдруг свободой.

Перемену в ней почувствовала и Катя Тельникова. Сколько раз набивалась к ней «посекретничать», но Лена не могла говорить о своей любви ни с ней, ни с кем бы то ни было. Не могла, не хотела. И что ей теперь девчонки ее отдела, для которых она так и не стала до конца своей! Да, да, она впервые стала действительно независимой от мнения сослуживцев.

Катя Тельникова не удержалась, поделилась своими подозрениями с «девчонками». И вот уже Андрей Куркин с Денисом Беляниновым рассуждают в курилке в том духе, что рады за Лену, конечно же, но… как-то все же нелепа влюбленность старой девы, которая к тому же с каждым годом все интенсивнее закрашивает седину.

Как странно, Илья, специалист по Данте, а занимается мороженными мясопродуктами, сколько бы сам он ни бодрился, ни острил: «Супермаркет не так уж и сильно отличается от ада». Повторял: «Я там вроде бы как Вергилий». (В его остротах была толика самодовольства, и он, как правило, лишь имитировал самоиронию, но Лена этого не понимала.)  Полна им до краев. Любить вот так безоглядно, всецело. Не ожидала от себя? Тогда, на третьем курсе, она все же «оглядывалась», при всей ее страсти было много самолюбия, она примерялась к любви, примеряла к себе любовь, была интересна сама себе в любви, а сейчас любит. Была интересна себе самой в «неудаче своей любви», а сейчас любит.

Да, чувства Ильи спокойнее. Он великодушен и снисходителен. Даже специально усиливает свою снисходительность. Ей показалось даже, что он прячется за эту свою снисходительность. От чего вот только? Его любовь к ней наряду с… с его жизнью, книгами, друзьями, с его взрослым сыном, наконец, а у неё только он. Ну и пусть! Так даже всамделишнее, подлиннее. Он звонит ей каждый вечер. Собственно, вечер теперь и есть ожидание его звонка. И всегда тревожно: вдруг звонка не будет. По каким причинам? За час до звонка она начинает придумывать причины, по которым он не позвонит.

Испугалась. Неужели того, что вне монотонности, заданности своей жизни, без  ерунды, требухи жизни, вне своих любимых обид на жизнь ее как будто и нет? Или же просто не поверила себе, вдруг ее любовь споткнется о какую-нибудь его дурную привычку – о невымытую им за собой тарелку, об оставленный на полу носок? То есть она способна разлюбить его за носок?! Как просто и унизительно, но лучше знать о себе это. Если это действительно правда, то лучше все-таки знать. Но в силах ли она сделать это неправдой?. А может, она поняла вдруг, что эта ее любовь настолько больше и глубже ее самой, что она не справится, сорвется, все вообще исказит? Не заметит, как начнет подгонять любовь под свою неказистую мерку? Страх казался непреодолимым. Впрочем, у нее еще есть время…

Дмитрий Раскин