Кира Грозная | БУДНИ ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА

КИРА ГРОЗНАЯ. Русский писатель, журналист, редактор. Публиковалась в журналах «Дружба Народов», «Звезда», «Урал», «Аврора», «Новая Юность», «Зинзивер», «Бийские огни» и других. Автор пяти изданных книг. Лауреат премии Правительства Санкт-Петербурга в области журналистики (2019) и литературной премии им. Н. В. Гоголя (2018), финалист Всероссийской премии искусств «Созидающий мир» (2020) в номинации «Лучшая проза». Главный редактор журнала «Аврора» с 2014 года. Член Союза писателей Санкт-Петербурга, Союза журналистов Санкт-Петербурга и Ленинградской области. Живёт в Санкт-Петербурге.

БУДНИ ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА

ТРУДНОСТИ ПЕРЕВОДА

Иногда мне кажется, что редактор и автор самотека говорят на совершенно разных языках.
Раньше в редакции было сотрудников, как в старой анекдотической задачке – «полтора землекопа», но недавно у нас с Ильей Бояшовым появилась молодая помощница Даша, и теперь есть кому вести переписку с авторами. Даша разбирает почту, пересылает рукописи нам с Ильей, а авторам шлет ответы: «Уважаемый автор, ваше письмо получено…» Стандартная форма, уведомляющая, не обнадеживающая.
Последствия не замедлили проявиться.
Звонок в редакцию. Жизнерадостный женский голос:
– Здравствуйте, это я… У меня изменилась электронная почта! Записывайте!
– Извините, а…
– Ну, это я – помните, вы согласились напечатать мои рассказы!
– Я??
– Ну да! А у меня адрес изменился. Вернее, появилась электронная почта, у меня ее не было! Я вам отправляла рассказы из салона красоты. Знаете, вдруг написала два рассказа. С пылу, с жару! И думаю: почему бы их не напечатать? Я как раз в этот день стрижку и укладку делала. А у них там интернет есть.
Я что-то мямлю, знаками зову Бояшова, в растерянности.
Дама:
– И вот сегодня рано утром звонят мне из салона красоты: пляшите, говорят, ваши рассказы будут печатать! Я сразу дочке позвонила. Она говорит: «Мама, давай заведем тебе электронный адрес – лучше отправлять банковские реквизиты для получения гонорара со своей личной почты!» Так что теперь у меня адрес есть! Записывайте!
Я (постепенно прихожу в себя):
– Вы знаете, в салоне красоты ошиблись: это был стандартный ответ, подтверждающий, что ваша рукопись получена. Мы пока не успели прочитать ваши рассказы, тем более принять решение. Это всегда длительный процесс… Знаете, пришлите рассказы вновь, уже со своего адреса.
Женщина (с ужасом в голосе):
– Что, ВСЕ ЗАНОВО??

СТРАННЫЙ ГОСТЬ

Однажды в редакцию пришел очень странный человек. Я работала в одиночку. Осенний вечер, темень страшная, а у нас – двор-колодец, офис на первом этаже. И так жутковато прозвучал стук в окно.
Что-то заставило меня впустить позднего посетителя. Какая-то его уверенность, властность – в стуке, в интонациях, в силуэте. Я открыла железную дверь, и в офис энергично ворвался незнакомый хмурый человек с бородкой.
– Вас интересуют старые выпуски журнала «Аврора»? – рявкнул он с порога.
– Да, конечно… интересуют…
У нас не все номера сохранились в архиве, поэтому мы их иногда покупаем у своих старых читателей. Или получаем от них в подарок.
Посетитель (победным тоном):
– У меня есть первый выпуск журнала «Аврора» за 1937 год!
Тут я поняла, что кто-то кого-то недопонимает. Журнал «Аврора» издается с 1969 года, о чем я и сообщила гостю.
– Ничего-то вы не знаете, – снисходительно бросил он. – Сидите здесь… А-а, понятно: интересуетесь только тем, что деньги приносит!
Я решила благоразумно промолчать.
– В 1937 году уже выходил журнал «Аврора» – предшественник вашего! Впрочем, об этом мало кто знает, – изрек посетитель.
– Почему?
Посетитель (мрачно и торжественно):
– Все расстреляны!
Повисла пауза. Наконец, я спросила, состроив максимально заинтересованную, даже нетерпеливую физиономию:
– Ну, и где журнал?
– В надежном месте! С моей работой, знаете ли, приходится подстраховываться.
– А кем вы работаете? – поинтересовалась я.
– Кем надо! – отрезал гость.
Да, не лыком шит!
Я:
– Так вы мне журнал-то покажете?
Он:
– Хорошо, пришлю вам PDF-версию!

СТРАХОВКА

Когда-то нашей основной (и единственной) продукцией был журнал «Аврора», а теперь мы издаем еще и книги, и постепенно налаживаем продажи по всей России.
И вот готовим с коллегой, редактором-составителем одного из наших сборников Алексеем Груздевым большую партию изданий для отправки в Московский Дом Книги. Оформляем курьерскую доставку. Обсуждаем страховку: желательно, чтоб страховая сумма максимально соответствовала реальной стоимости товара… а то мало ли…
Тут же родился сюжет. Раскрыто преступное сообщество издателей, которые на дороге нападали на логистов, портили свой собственный товар и получали по страховке сумму, равную стоимости товара.
А то постоянно переживаешь: будут распроданы издания или нет. А тут – гарантия!

ПЕРВЫЙ СНЕГ И ВЫГОРАНИЕ

На Петроградской стороне впервые за зиму выпал снег. Наш облезлый двор-колодец сразу стал таинственным, неуловимо изменился, как в ужастике.
Снег – это хорошо. Будто что-то разрядилось. Я доползла до официальной зимы с кучей завершенных проектов – изданных книг, выпущенных журналов, отработанных грантов – и в полнейшем выгорании. В ночь снегопада приснилось, что мой напарник или, как он себя называет, «подельник» Илья Бояшов жизнерадостно говорит:
– Видишь, как у нас все хорошо! Только денег пока маловато! Давай откроем большой издательский дом. Заявим бренд, придумаем название, производное от наших фамилий.
А я уныло огрызаюсь:
– Идея неплоха, но от фамилий «Грозная» и «Бояшов» мне только ГРОБ на ум приходит…
Пожалуйста, не загоняйте себя до такой степени, чтобы даже во сне ваш юмор был черным!

ПОЛЕЗНАЯ ВАКАНСИЯ

Весенним утром так трудно заставить себя отправиться на работу, в наш двор-колодец, куда солнечные лучи забредают только в самых исключительных случаях. Я ехала в офис и думала: как трудно самой себя дисциплинировать! Особенно если полжизни тебя «дисциплинировали» другие.
И давай мечтать: вот разбогатеем с Ильей (когда, наконец, это произойдет?) и откроем новую вакансию! Пригласим в наш маленький коллектив сотрудника со специфическими обязанностями.
Чтобы он звонил мне в 9:30 утра (специально на его звонок какую-нибудь мерзкую мелодию поставлю) и орал:
– Твою мать, почему до сих пор не на работе?!
Это будет меня здорово бодрить и дисциплинировать.
Пока в пробке стояла, вообще размечталась: пусть он, этот новый сотрудник, периодически является в офис, грохочет в железную дверь, потом выносит ее, вбегает, стучит ботинком по моему столу и кричит:
– Где новый выпуск, падла? Че-го? Какое – «через неделю»? Что это за лепет, ваще? Мы как – будем работать или глазки строить?? Чтобы завтра же была верстка! Лично проверю! И смотри у меня – чтоб вычитанная, без единой огрехи!
Пусть в отчетные периоды этот сотрудник звонит в организацию-грантодатель и говорит нашему куратору:
– Уважаемая благодетельница, как там моя лентяйка? Все ли сдала? А в срок? Та-ак, опять в последний день!? Я с ней разберусь… И как – сильно напортачила? Что-о? В расходнике у Хрямзина опечатка?? О-о, подождите, валидол достану… В завершающем материале 0000,1 полосы не хватает?.. Дорогая, уважаемая, штрафуйте нас смело! Я у нее, вертихвостки, из зарплаты вычту. Все! Больше я ее выкрутасы терпеть не намерен… Выгоню к чертям! Что… просите не увольнять? Исправится, думаете?.. Ладно, все равно получит, можете не сомневаться. С дружком своим на пару, с собутыльником. Редакторы, понимаешь, хреновы!
А ещё пусть этот незаменимый коллега проводит «дни открытых дверей» для авторов отклоненных рукописей. Выслушивает нецензурные жалобы в мой адрес и ведет (если писать умеет) реестр обвинений главного редактора: в снобизме, удушении свободного слова, формализме и (самое страшное) соцреализме. А после этого вызывает меня «на ковер» (мой собственный), орёт, сквернословит и топает ногами.
Где только найти такого работника?

ОБ ИСКРЕННОСТИ ЧУВСТВ

Посмотрела французский фильм «Duelles» (2018), в российском переводе получивший дурацкое название «Материнский инстинкт». Помимо того, что фильм утонченно страшный сам по себе (нет, спойлеров не будет), в нем есть еще и живущие своей обособленной жизнью ошарашивающие моменты.
– Тео… Вчера, когда ты был в школе, с Максимом случилось несчастье. Он умер.
– Это значит, что его зароют в землю, и я никогда его больше не увижу?
– Да. Хочешь, сегодня не пойдем в школу?
– А можно мне поиграть с машинками?
Страшная детская искренность в проявлении чувств. И в отсутствии их – тоже. Маленький герой фильма Тео пока не очень расстроен произошедшим: он ведь еще не успел соскучиться по своему другу. Но когда Тео обнаружит, что его любимый игрушечный кролик оказался в гробу Максима, он устроит истерику на похоронах. Потому что это его кролик, которого ему уже не хватает (мальчик привык брать его в кровать, когда засыпает).
Поведение Тео родители не находят «нормальным», они шокированы. Но ведь реакция, по сути, естественная, ребенок имеет на нее право. Пока он маленький. По мере социализации у ребенка остается все меньше прав и появляется все больше «долгов».
Моя бабушка вспоминала:
– Умерла прабабушка, а я лежу на печке и слюнями мажу уголки глаз: стыдно, что не плачу.
Это поведение социализированной сознательной девочки, которая уже понимает, что «должна» горевать, ведь у нее умерла родственница, «надо плакать».
С долженствования такого рода начинается и книга Ирмгард Койн «Девочка, с которой детям не разрешали водиться». От лица маленькой героини автор рассказывает, как классная дама буквально потребовала от детей, узнавших о смерти престарелой директрисы, бурных проявлений горя.
«Нос у фрейлейн Кноль покраснел и распух, и голос тоже: «Дети, произошло огромное несчастье – наша любимая директриса, наша всеми бесконечно уважаемая фрейлейн Шервельбейн скончалась». И она шмыгнула носом, чего мне никогда не разрешают делать за столом. Сначала все затихли. А потом некоторые дети уронили руки на парты, опустили головы и заревели во весь голос. У Траутхен, сидевшей передо мной, тряслись плечи, и репейники в ее волосах тоже дрожали.
«Дети, бедные дети, – сказала фрейлейн Кноль, – не надо так отчаиваться», – и всхлипнула. Это было ужасно. Мне тоже захотелось что-нибудь сделать. Я подняла руку и спросила: «А отчего, собственно, она умерла?» Я часто слышала, что в таких случаях спрашивают именно так. Честное слово, я не хотела сказать ничего дурного. Но фрейлейн Кноль сейчас же заявила, что я черствый ребенок, раз я не плачу, и что мне лучше было бы подумать о том, что я больше никогда в жизни не увижу фрейлейн Шервельбейн. «Дети, вы чувствуете сейчас величие смерти, никогда больше вы не увидите фрейлейн Шервельбейн». Тогда некоторые дети опять громко, на весь класс, зарыдали. Руки мои покрылись гусиной кожей, и я смогла только тихо сказать: «Но ведь я ее вообще никогда не видела». И это действительно правда. Потому что мы только еще переходим в третий класс, а фрейлейн Шервельбейн была ужасно старая и очень долго болела, поэтому мы знаем только ее заместительницу – фрейлейн Шней. Из нас одна Элли видела фрейлейн Шервельбейн и рассказывала, будто та шла, опираясь на палку. У нее были стеклянные глаза, и она трясла головой. (…)
Всем детям разрешили в субботу организованно пойти на похороны. Им велели надеть белые платья с черными бантами, в руки им дадут букеты белых роз. Одной только мне запрещено идти с ними, потому что я кощунствовала перед лицом смерти».
Эта книга написана о неискренности общества, о том, как естественное поведение ставится в один ряд с асоциальным. На самом деле, никому не надо, чтобы о нем неискренне скорбели и натужно горевали. И горюющему человеку все равно, все ли знакомые страдают вместе с ним. Несчастье, как и счастье, в декларациях не нуждается.

УЙТИ НАВСЕГДА

Однажды мне приснился сон, в котором я должна была «уйти навсегда». Почему – не обсуждалось. Просто наступила моя очередь.
Оказалось, существует стандартная схема: мне дали адрес, я пришла, просочилась в лазейку в стене на задворках промзоны и вынырнула в каком-то учреждении без капремонта, похожем на советскую поликлинику.
Вокруг мелькали деловитые люди – кто в белом халате, кто в костюме: это были «сопровождающие». Со мной провели беседу, уточнили, готова ли я уйти. Я ответила, что готова. Все мои вещи – шубу, сумку с документами – просто выкинули наружу. Я не могла ничего взять с собой, кроме надетого на мне: рыжего свитера (который уже лет десять как выброшен), кожаных штанов и зимних ботинок.
Мне выделили комнатку, тесную, но с удобной кроватью и прикроватной тумбочкой, на которой своевременно появлялась еда. Это был мой перевалочный пункт.
Вскоре меня спросили, хочу ли я «посмотреть в перископ», то есть на экран, на котором я могу увидеть, что происходит дома. Как родные и близкие меня ищут, сходят с ума, обращаются в полицию и т. д. Я отказалась. Из всех близких во сне я представляла только маму (причем видела ее молодой). Было очень жалко ее, а также журнал, редакционный офис и особенно почему-то – страничку обо мне в Википедии. Представила, какую белиберду там напишут про мое исчезновение, и чуть не заплакала. Вдруг дошло, что «там» все прожитое-нажитое обнуляется. Меня успокоили: у всех так.
Я спросила, как это произойдет. Как именно я уйду? Мне объяснили: я буду катиться по крутому, почти отвесному желобу, и выпаду, как герои книги Николая Носова «Незнайка на Луне», в некий мир, который находится то ли внутри нашей планеты, то ли в другом измерении. Но… я боюсь высоты и крутых горок!.. Да, но «там» меня ждет совершенно другая жизнь, где «у всех все хорошо». А если я не хочу, чтобы было тупо «хорошо»? А хочу мою жизнь?
«Халаты» и «костюмы» начали раздражаться, вот-вот скажут прямо: «Так зачем ты пришла?» Через какое-то время мне стали намекать, что я задержалась в этом «отстойнике» – мое место уже требуется кому-то другому. Пора определяться: либо туда, либо сюда…
Проснулась в полной неопределенности, перед этим успев подумать: может, и правда, остаться?
Так уж ли интересно жить в мире, где «всегда у всех все хорошо»?

ЧУДЕСНОЕ ВОКРУГ НАС

Тот, кто живет с открытыми глазами, видит вокруг себя много чудесного.
Сижу в клинике, жду сына после процедуры. Забегает полицейский в маске и громогласно спрашивает:
– Есть тут владельцы автомобилей, припаркованных на тротуаре? Пять минут вам даю! Потом все машины увозим.
И выбегает.
Выглядываю на крыльцо. Любому автомобилисту интересно, чем дело закончится. Увезут – не увезут? Бывает, найдешь на лобовом стекле «штрафной» машины телефонный номер, кого-то успеешь выручить… Смотрю – полицейский уже сам всем звонит, орет в трубку:
– Нет, блин, не прохожий я, а блюститель порядка! Пошевеливайтесь!
Через некоторое время опять выхожу. На широком тротуаре – припаркованные машины, эвакуатор и этот блюститель порядка, весь заведенный, ругается, трубит на все четыре стороны:
– Да ну вас всех к черту! Деньги, что ли, лишние? Меня бы жаба задушила! Не нужна машина – ходи пешком!
Спешащим к своим машинам автовладельцам он говорил, сделав горделивый жест в сторону транспортного средства:
– Дарю!
Все благодарили доброго полицейского. Есть, значит, чудесное вокруг нас?

ЦОЙ ЖИВ!

Мой сын, который играет на гитаре, однажды заметил: все современные российские гитаристы обучаются на аккордах Цоя – на чем же учился играть Цой?
И я вспомнила, как услышала о гибели Цоя. Мне было неполных пятнадцать. Я лежала в детской больнице с тяжелым заболеванием сосудов. Старшие мальчишки самовольно включили телевизор в столовой, все собрались там и на каком-то канале нашли репортаж о смертельном ДТП «последнего героя». Медсестры остановили просмотр и прогнали нас в боксы. Дети устроили яростный бунт. «Перемен требуют наши сердца! – орали мы. – Цой жив!»
Фраза «Цой жив!», повторяемая всею молодежью огромной страны, очень скоро стала крылатой. И для нынешнего молодого поколения он по-прежнему жив.

«ПЕТЕРБУРГСКИЕ МОСТЫ»

Сколько чувств поднимается в душе при словах «Петербургские Мосты»! Это давнишний поэтический фестиваль, уже давно ставший Международным.
В 2003 году я пришла в литературное объединение известного петербургского поэта, филолога и культуролога А. Г. Машевского в Фонтанном Доме (там находится музей Анны Ахматовой). В ту же весну впервые присутствовала на чтениях наших поэтов на «Петербургских Мостах». Поэты читали стихи по центральным городским библиотекам, в маленьких битком забитых зальчиках, где в воздухе, вместе с запахом старых книг и неубиваемой плесени, витало таинство причастности. От литобъединений участвовали наиболее яркие, дерзкие и сильные поэты. После чтений отправились выпивать.
На будущий 2004-й год, когда Машевский оглашал список счастливцев, выдвигаемых на «Мосты», мой друг, поэт Владимир Бауэр, вскинулся: «А Грозная?» – «Грозной пока рано», – чуть улыбнувшись, отвечал мэтр. Я была абсолютно согласна с ним.
Уже через год, в 2005-м, и я выступала на «Мостах». Мы сговорились с Еленой Литвинцевой, что свое последнее стихотворение я прочту «провокативное», а она в своем первом эту тенденцию подхватит.
И вот, прочитав пять или шесть стишков, я напоследок выдала:

Скоро кончится осень. Кружит золотая листва.
Как красив и трагичен отживший огонь листопада!
Я опять умираю, и кругом идет голова
От того, что кончаем не вместе, а надо бы, надо!..

Из углов зашептались: «Какой кошмар, бесстыжая молодежь!» Мне было почти тридцать; впрочем, инфантильные люди всегда выглядят моложе своих лет. Когда я, пунцовая, с вызывающей физиономией села на место, вышла Лена Литвинцева и прочла:

И возраст, и осень. Красив и трагичен рассвет.
Кидает то в сладкую негу, то в мутную реку.
Мы долгие годы, а кажется – тысячи лет
Уже не кончали, как должно кончать человеку.

Бард-рокер заставит поверить, что «ты не один»,
Но вера такая – лишь краткий триумф листопада.
Средь ярких дубов и призывно багряных осин,
Попробуй, свое отыщи долгожданное НАДО…

В этом месте несколько старых дам, черных, как вороны, встали и демонстративно покинули зал.
На следующий год я читала уже что-то посерьезнее. И так – девять лет подряд. Все серьезнее и серьезнее. С тем самым «таинством причастности» появился и страх: вдруг сочтут, что я не поэт, а самая обыкновенная гопница. И будут долго бить ногами. Когда-то больше всего хотелось, чтобы меня заметили – и меня заметили. И тогда стало хотеться нравиться. Производить впечатление не противной, бранчливой и вульгарной девицы, а умной, сдержанной и интеллигентной дамы. К тому же я сама начала работать в редакции.
В последний раз на «Мостах» мы, «машевцы», читали в библиотеке имени Маяковского после «кушнерианцев» в 2013 году. В 2014-м я получила тяжелую травму – порвала ахиллово сухожилие – и «Мосты» пропустила. А со следующего, 2015-го года «Петербургские Мосты» уже имели совершенно другой формат: фееричный, карнавальный, торжественный. И с той поры, и по сей день на «Мостах» читают, в основном, приезжие гости. Петербургские же поэты, выращенные в маленьких зальчиках пыльных библиотек, воспитанные в традициях акмеизма – нигде.
Все мы, когда-то эпатажные, неуклюжие в своих попытках «поразить» и шокировать, давно засветились в «толстых» журналах, издали книги, а кто-то уже больше пишет прозу. Но тот воздух, то головокружение, те «Петербургские Мосты» нам никогда не забыть.

ПЛОДЫ САМОИЗОЛЯЦИИ

Во дворе типового блочно-панельного дома на Комендантском аэродроме кипят нешуточные страсти. Невидимая мне женщина уже полчаса орет осипшим голосом, в котором сквозят отчаяние и бешенство:
– Я тебя попросила купить курицу! Ты что купил? Ты что, урод? Ты похож на своего отца! Один раз в жизни я о чем-то попросила! О курице! А ты что купил?!
Вероятно, это они – печальные последствия самоизоляции.

О СФЕРЕ НАВЯЗАННЫХ УСЛУГ

Сейчас все больше пишут в соцсетях, что в результате пандемии так называемая «сфера навязанных услуг» отвалится от нас, как грязь с ботинка. Хотелось бы верить, что я сама смогу выбирать, чего купить, и прекратятся назойливые звонки, требующие немедленно пройти «бесплатную» диагностику сосудов или зубов, а то и сбросить с себя лет десять.
«В ваши годы, Кира Анатольевна, кочевряжиться! После сорока пяти никакое омоложение не поможет», – пугает в трубку голосок беспардонной одноклеточной дряни.
Хорошо, хоть автоклуб заткнулся – я пять лет платила за его мифические услуги. Бесплатный эвакуатор, вызываемый в случае поломки авто, либо не приезжал, либо обходился в стандартную стоимость, а с одной из «бесплатных парковок», положенных мне как члену автоклуба, мою машину однажды забрали на штрафстоянку.
Особенно усердствовали продавцы косметики. Когда-то я попалась на удочку магазина «израильской косметики». Кто к ним попадал, промахнувшись дверью, не уходил без покупки минимум в 50$. Будь даже он – пенсионерка или студентка. И потом приходил к ним вновь, и «копил баллы» на пожизненную красоту и здоровье. Я накопила на скидку в 15% и радовалась, что сэкономлю аж 10$ рублей на покупке шампуня… Который на самом деле стоит 5$.
А еще баночка грязи из Мертвого моря по цене черной икры. Крем для бритья по цене электроэпиляции…
Дурь заразна, поэтому даже мой экономный супруг на это велся.
Зарплаты у нас тогда были невысокие, – но ведь на разводки как раз и попадаются бедняки, которым врут, что теперь они будут «экономить» деньги и «вкладывать в себя». А вдруг с этим навязанным товаром кто-то несведущий примет их за людей состоятельных?
Вот такие бессовестные эти разводилы. Тьфу на них!
Магазин тот обанкротился – жаль, что еще до пандемии. Было бы приятнее, если бы сейчас. Но они ведь не единственные. Например, полжизни назад я выкинула целую заплату на крем для «увеличения груди». Муж смеялся целый год.
А еще крем для сокращения морщин на 15%… Но ведь ясно, что пятнадцать процентов своей морщины вы никогда не увидите невооруженным глазом. Убрать морщины можно только лазером. Но зачем? Многие известные люди принципиально этого не делают. Ванесса Редгрейв, например, сказавшая, что главное ее достояние – прожитая жизнь. И этот достойно уважения!

ШТОРМОВОЕ СУДЕНЫШКО

Журнал «Аврора» – издание непростой, даже трагической судьбы. Но большую часть его истории я знаю только из прессы: журналу стукнуло полвека, а я работаю в нем всего двенадцать лет. Правда, и того, что я запечатлела, хватило бы на целый авантюрный роман!
Мой покойный предшественник-главред пил запоями и имел долги перед несколькими банками. Текучка кадров при нем была велика; временами шеф оставался в коллективе совершенно один, сам с собою. Всякий раз, когда он выходил из штопора и возвращался на работу, его сотрудники, теперь уже бывшие, не получившие оплаты за свой труд, прямо при нём выносили из офиса оборудование и инвентарь.
Я была членом его команды с 2009 года, Илья Бояшов пришел в коллектив тремя годами позже. Раз в шесть-девять месяцев мы укладывали главреда под капельницу, чтобы реанимировать его и сохранить на плаву кораблик-журнал. После лечения он несколько месяцев держался, а потом все повторялось.
Однажды главред позвонил мне и голосом, от страха буквально белым, попросил выяснить, за что его вызывают в суд. Пришла повестка, она лежала на столе в офисе, и бедняга косился на нее, как на мерзкого паука.
Вызвать в суд могли за что угодно – с таким-то количеством долгов и неисполненных обязательств! Я позвонила в суд, выяснила: шефа приглашают на торжественное вручение уведомления о штрафе за пребывание в вытрезвителе. От радости главред тут же сплясал в своем кабинете.
Потом он умер, и коллеги выбрали главным редактором меня (в нашей общественной организации это должность выборная), как самую молодую и двужильную. Начался самый странный и непростой период моей жизни: пришлось осваивать почти неизвестную сферу деятельности, добывать деньги на проект, чем я никогда не занималась, а со всех сторон сыпались «долговые» письма и платежные требования. Вдобавок одна мадам, проработавшая у нас три месяца стажером, объявила себя и. о. главного редактора и организовала рейдерский захват редакции. В нем участвовали обманом завлеченные ею известный лысый драматург, теперь уже покойный, и долговязый петербургский поэт.
В чем был смысл захвата редакции убыточного издания, мы поняли позже. Самозванка еще при жизни главреда подала несколько заявок на гранты, указав в сметах суммы по пять-семь млн рублей, и уже мысленно «осваивала» эти деньги.
Захват не удался, исход рейдерской группы из редакции напоминал бегство. Например, замок из железной двери был вывинчен, а рядом лежал новый, нераспечатанный, с полным комплектом ключей, – его мы и установили, не потратившись на замену замка. Свои личные вещи самозванка также бросила в редакции. У неё имелась генеральная доверенность, которую я собиралась отозвать официально – она её забыла на своем столе. Зато не забыла украсть винчестер со всей информацией с рабочего компьютера, но это выяснилось позже.
Мы с коллегами в присутствии полиции составили акт об однократном грубом нарушении трудовой дисциплины, и самозванка была уволена по статье.
С тех пор я одолела не менее тридцати правительственных грантов, и теперь понимаю комизм ситуации. По всем заявкам энергичной самозванки из различных инстанций через какое-то время пришли отказы. С пометкой: «Неправильно оформлены документы».
Не так это просто – подать на правительственный грант. А уж получить его…

НЕСОСТОЯВШИЙСЯ ПИСАТЕЛЬ

Когда мне было двадцать семь лет, я захотела встретиться со своим родным отцом Сергеем Ивановичем.
Причины носили глубоко личный характер. Да и вообще – много ли наберется тех, кому было бы неинтересно встретить, пусть даже в зрелом возрасте, никогда не виденного биологического отца?
Разумеется (хотя это могло и не разуметься вовсе), я спросила разрешения у мамы.
Моя мама – непростой человек. По характеру и по взглядам на жизнь. Она могла счесть мое желание увидеть этого отца, Сергея, предательством по отношению к другому отцу – Анатолию, уже пять лет как покойному, к тому мужчине, который меня вырастил и воспитал, и от которого мне достались девичья фамилия и отчество. Мне не хотелось расстраивать маму. Сказала бы: нет – и на этом бы все и закончилось.
Но мама вдруг разрешила:
– Привет Сергею от меня передашь!
И я позвонила по номеру, который помнила наизусть. Это был телефон моего покойного деда Ивана, с которым я тоже встретилась в зрелом возрасте – в двадцать лет. По инициативе деда. «Ох, забыл я тебя, – сокрушался Иван Алексеевич, седовласый красавец под девяносто, в прошлом директор торга, а ещё раньше – герой войны. – Был молод, амбициозен – и забыл! А жаль: сейчас была бы у меня любящая, заботливая внучка! Вон ты какая!..»
Получив отпущение грехов у «забытой внучки», дед вскорости умер.
И вот спустя семь лет я звонила по бывшему дедову номеру и разыскивала отца. Могла ли об этом помыслить моя мама, когда уходила от Сергея Ивановича в никуда, беременная на пятом месяце, оставив в квартире мужа всё: замечательную библиотеку, сапоги и каракулевую шубку, подаренные директором торга?
Честно скажу: ни о чем таком я не думала, набирая по памяти номер (хотя обычно у меня плохо с запоминанием чисел). Меня волновало только одно: страдал ли мой отец когда-либо паническими атаками.
Откуда они вообще свалились на мою голову, атаки эти? Наверняка от этого Сергея Ивановича, которого матушка до сих пор за глаза называет не иначе, как «блистательным подлецом»!

Отцу передали, что его разыскивает «дочь от первого брака», и он перезвонил мне. И примчался почти сразу же.
И вот я сижу в машине с незнакомым человеком, седеющим мужчиной в старомодных больших очках, с немногочисленными зубами, попорченными, ё-мое, «Беломором». Это в нулевые! Сидим в той же самой машине, которую запомнила моя юная мать: это «жигули-тройка», когда-то предмет гордости директора торга. Садясь в машину, я заметила, что под пузом у нее ржавая бахрома.
Сергею Ивановичу, как выяснится позже, чужды условности. Он – доктор наук, много работает, занимается оборонными и конверсионными проектами и не бедствует. Просто ему удобно курить «Беломор» и ездить в ржавой «тройке».
– Молодец, что нашла меня, дочка. Тот, кто не интересуется своими корнями, неправ.
У него глуховатый, энергетически выхолощенный голос. Говорит он степенно, аккуратно расставляя слова. Такой человек не совершает необдуманных поступков… Где же «блистательный подлец»? Впрочем, был ли он?..
– Тут можно курить? – выдавливаю из себя.
Он улыбается:
– Знаешь, машины бывают хорошие и плохие…
…Сейчас скажет: у меня такая дрянная машина, что в ней можно курить!
– …Хорошие машины – в которых можно курить. А плохие – в которых нельзя. Кури на здоровье!
Я закуриваю. Искоса посматриваю на чужого (или все-таки родного?) человека. А он берет мою прядь волос, закрывающую левое ухо, и отводит сторону… Мне кто-то когда-то сказал, что самое некрасивое место у меня – уши. Они большие, и, хоть и не оттопыренные, но удлиненные кверху, и кончики у них отогнуты!
Но отец, похоже, остался доволен увиденным. Он смеется, и его удлиненные, нелепые уши смеются вместе с ним.

Конечно, у Сергея Ивановича нет никаких панических атак. Нет и не было никогда. Он вообще не знает, что это такое.
Тем не менее, спустя пять лет он будет исправно навещать меня в клинике неврозов. И даже принесет туда выпивку.

Познакомившись, мы стали большими приятелями. Продолжалось это несколько лет.
Однажды приехали вместе на дачу к родителям моего мужа, где отдыхало все наше большое семейство, и так там надрались, что моя бедная мама до сих пор вспоминает об этом с содроганием.
Не скажу, что я относилась к Сергею Ивановичу с большим пиететом. Что вообще чувствовала, что это – мой отец. Привязалась ли? Возможно. Беспокоилась ли, если мы долго не созванивались? Да. Но…
С Отцом – тем, другим, который умер – у меня были совсем иные отношения. Он был авторитетом, почти кумиром. Отец и должен быть таким для дочери…
То, что я чувствовала, что проживала вместе со своим биологическим отцом, отпечаталось в прозе того периода.
«Эдуард тем временем, тупо бычась, рылся в карманах, не находя в них денег. В брюках у него завалялись несколько мятых сотен и полтинников, в кейсе – россыпь мелочи. На столе красовался приличный счет на пять с половиной тысяч рублей. Лена с пьяной иронией наблюдала уже привычное для нее зрелище.
– Уходи по-тихому, – прорычал Эдуард, разминая кулаки с покривленными суставами на столешнице. – Я сам разберусь.
Лена вместо ответа сунула руку в верхний правый карман его рубашки и выгребла оттуда пачку тысячных купюр.
Эдуард с интересом посмотрел на девушку.
– А ты – ушлая баба, – констатировал он.
– Я спасла твою честь, – парировала она.
– Действительно…. Еще шампанского! Хамы!»
(Кира Грозная, рассказ «Пора в дурдом», журнал «Наша улица» №138 (5), май 2011).
Это – о совместных развлечениях отца и выросшей дочери, ну-ну.

Потом я взрослела, завязывала с вредными привычками. А Эдуард, то есть Сергей Иванович – болел. Мы перезванивались, правда, не так уже часто. В 2015 году он перенес операцию по ампутации ноги.

В декабре 2018 года мы с мамой пытались поздравить его с юбилеем: под Новый год Сергею Ивановичу исполнялось семьдесят лет. Не смогли дозвониться. По той же причине не поздравили и с Новым годом…
К Рождеству всполошились все их общие одногруппники, которые благодаря социальным сетям нашлись и заново сроднились в последнее десятилетие.
Маме удалось дозвониться в институт, где мой отец работал раньше. Оказалось, что Сергей Иванович умер в декабре, немного не дожив до своего юбилея.
За два месяца до того мы говорили о творчестве, о литературных журналах. Сергей Иванович вдруг принялся расспрашивать, чем я занимаюсь, хотя раньше особо этим не интересовался. И я вдруг узнала, что он является горячим поклонником Якова Аркадьевича Гордина, читал все его книги. И, главное, что сам Сергей Иванович всю жизнь мечтал писать исторические романы!
Наверное, это единственное, что я узнала об отце, что он счел нужным о себе рассказать. Это было то личное и творческое пространство, в которое он меня допустил на пороге смерти.
И это не просто человек – это несостоявшийся писатель ушел из жизни. И моей жизни, и вообще.

Есть одно-единственное совместное фото. Нас сфотографировали мои родственники тогда, на даче. Перед тем, как мы безобразно напились.
Вечная память тебе… папа? Папа. Несостоявшийся (но наверняка хороший) писатель…

Кира Грозная