Зива ЗЛОТНИК | Залманке

Я родилась в декабре 1955 года. В первый день еврейского месяца Тевет, в последнюю свечу светлого праздника Ханука. В Москве в эти дни стояли жуткие морозы. Росла я в простой еврейской семье. Училась в пролетарском районе города, потом поступила в институт. Работала. Рожала детей. В один прекрасный день — 31 января 2010 года — моя семья решила подняться в Эрец Исраэль. 21 июня 2011 года самолет компании Эль Аль вылетел из аэропорта Домодедово в аэропорт имени Бен Гуриона. И началась моя новая жизнь в стране моей мечты, где я начала писать зарисовки и короткие рассказики в Живом Журнале, в личном блоге в 2000 году…

Залманке

Радио на полную громкость

Я живу в Колони Бич, в этом комплексе, уже ровно четыре года. Друзьями я не обзавелась. Характер у меня «тот еще, ты вся в ту породу, в xoxляцкyю», как говорила моя мама, которая родилась в белорусском поселке.

Я полюбила Офира и Кети, я не ответила взаимностью двум приличным мужчинам. А к моему соседу, которому уже 96 лет, еврею из Франции, детскому писателю, который, ко всему прочему, очень похож на моего отца и внешне и в общении — я отношусь очень тепло и уважительно.

В первый месяц нашего соседства он присматривался ко мне. Спросил, сколько мне лет. Сказал, что и его дочери столько же. Потом он увидел мою дочку, и они поговорили на иврите. А потом он зашёл ко мне в квартиру под предлогом, выяснить, как мне живется с мазганом (кондиционером), потому что у него он сломан, а починить стоит дорого. Он увидел, как я живу. Лицо его стало еще больше походить на лицо моего папы, светлые глаза засветились, а сутулая спина чуть выпрямилась, он взмахнул руками, точно как мой отец, и сказал:

— Я плохо слышу, поэтому слушаю радио громко. Тебе не мешает?

— Нет, — односложно ответила я, потому что иврит у меня был…

Ну, а вам я расскажу, почему мне радио не мешает совершенно, а даже наоборот.

הדבר היה ככה.

Моя семья, бабушка, мама, папа и я, жили в новой кирпичной хрущевке. Слышимость — замечательная. За стеной второй комнаты нашей двушки, что служила спальней, и где стоял мой письменный стол, жили люди, которые постоянно ругались. Это очень неприятно. Стена в большой комнате граничила с другими соседями. Они были тихими. А вот на кухне… Наверху жил сосед-инвалид. Он не работал, был дома целыми днями и… включал радио на полную громкость. И вот этот монотонный шум, который сейчас я бы назвала «белым», и напоминает мне тот дом.

Единственный дом, который я любила. Единственный дом, который я вспоминаю с любовью и ностальгией. Вот и сейчас, когда я это пишу, сидя в кресле, в накинутом на плечи пуховом платке, мой сосед, еврей из Франции, слушает радио. А я вспоминаю тот дом, бабушку, маму, папу и то тепло, которого больше нигде у меня не было.

Вот эта улица. Вот этот дом. И самые правые окна на первом этаже — наши. Этот дом —  то место, где меня всегда ждали. Родители ждали меня, стоя у окна, глядя на дорогу. А я видела, как зажигается свет в окнах, как папа идет открывать дверь, а мама — ставить на плиту чайник.

***

Залманке

«Кум цу мир, Залманке. Кум цу мир».  Моя бабушка Мера ז»ל говорила на идиш. Она мне рассказывала, как они бежали… всю жизнь бежали. От еврейских погромов. От войны. Моя бабушка, раскачиваясь в такт словам, прижимала меня к себе. Я до сих пор чувствую это тепло и ту защищенность.

— Кум цу мир, Залманке. Кум цу мир.

И я садилась рядышком, прижималась к ней всем телом и слушала ее рассказ. Каждый раз один и тот же… про баул.

Я вижу ту платформу на вокзале, ту женщину с четырьмя детьми мал мала меньше, тот баул, который у них украли… Единственный баул… единственный, Залманке.

Вижу детские лица Абрашки, Исаака, Дорки и Хайки… Вижу всегда. Что делать: такова моя память.

Когда я с семьёй приехала в аэропорт Домодедово в 2011 с… баулом… С этим баулом… кто-то из проходящих мимо сказал: «Что это такое? А…это евреи…»

Я вдруг выпрямилась, почувствовала тепло тела моей бабушки и смогла преодолеть многое в Эрец Хадаша.

Вчера я увидела фотографии людей с …баулами. с Баулами. Сегодня, зажигая свечи, я буду молиться…

Бабушка

Вы просто не знаете, как я хотела стать бабушкой. И вот, когда у меня появился мой самый любимый ребеночек — Эстер, её родители дали мне опасное задание: зарегистрировать её в гос.структуре под словом ЗАГС, под именем Эстер, в 2010 году….

Дело было так… Я знала, что регистрировать ребенка должны родители. Это ясно и понятно всем, кроме… Но им было некогда. И я — поехала.

В ЗАГСе, когда я подала два паспорта и справку из роддома, мне сказали: «Мамочка, мы не можем зарегистрировать вашу дочь под этим именем.»

Понимаете, да? 2010 год. Москва. Северный округ. Мне уже 54 года. Я уже не помню, что я ответила молодой и симпатичной женщине. Не помню, что, но помню её, как будто это было вчера.

Гос. работник сказала: «Хорошо. Я узнаю у начальства. А вы подождите меня в коридоре».

Я вышла в коридор. Села на длинную лавку, и понимаю, что ничего абсурднее, чем это, со мной в жизни не приключалось…  хотя. Если вдруг это читает сценарист или режиссер, можете забрать для работы. Но перед этим поговорите со мной. Я вам расскажу всё в красках.

Чиновница вернулась быстро, но в моей голове пронеслась почти вся моя жизнь… до того, как меня назвали «бабушоночком».

— Мамочка, пройдемте. Присаживайтесь, мама. Начальство разрешило зарегистрировать вашего ребенка под именем Эстер».

Я вышла из ЗАГСа, держа в руках документы: свидетельство о рождении Эстер етровой и два паспорта: дочкин и зятя, чтоб они все были мне здоровы и счастливы. На улице по-весеннему пригревало солнце. На дворе стоял май, а за углом стояла моя красная «Сузуки-свифт». Я села за руль и…

Сегодня Эстер Петров учится в школе, и по языку иврит у нее 100.

Окна моего дома

Всю жизнь мечтала о балконе. Всегда жила на первом этаже. И внезапно, за четыре года до моей Алии, я переехала в квартиру с балконом! Но не тут-то было. Ровно в 2011, я сняла жильё на… карке, на земле. И прожила там шесть лет. Шесть.

Сейчас я вижу море с балкона, который общий. Но мне и так хорош. А вчера я вдруг увидела окна моего дома. Нет, я не родилась в этом доме. Нет, в этом доме счастья было совсем мало. Но только этот дом, пятиэтажную хрущевку,  я могу назвать моим.

Все остальные места моей глупой жизни были временные и удивительно чуждые мне. Я поняла это сегодня. Здесь и сейчас.

Поэтому возвращаться в мой дом я могу только в воспоминаниях. Мои окна на первом этаже. Моё рябиновое дерево. Мой двор с качелями и столом для игры в теннис. Мой Тимирязевский лес с белками и сторожкой лесника. Мои голубые троллейбусы. Моё метро. Моя зима, которую я любила за то, что в это время года мои веснушки пропадали, и я была красоткой с зелёными глазами, длинными ресницами и тридцать третьим размером ноги.

Я выхожу из ночного троллейбуса. На улице идет снег. А за стёклами больших окон с подоконниками и форточками, с тюлевыми занавесками и шторами темно-бордового цвета я вижу моих родителей. Маленькие фигурки. Они ждут. Меня.

Мама стоит, подперев рукой щеку, в маленькой комнате, где стоит моя кровать, мой письменный стол и мой шкаф.

А папу я вижу в окне кухни. Он греет чайник. Потому что зима. Снег. Сугробы. На улице — только те, кто вышел из промозглого троллейбуса, где никогда не работали печки, и ноги мёрзли так, что дома их приходилось греть возле батареи.

Пока я иду к подъезду, мои родители уже включили свет в большой комнате, в кухне и в коридоре. Отец открыл входную дверь, не дожидаясь моего звонка. Они меня ждут. Я — пришла.

Вся беда в том, что я тогда не знала, что меня никто, никогда и нигде не будет ждать так, как ждали меня они. Мои родители. В моём доме. В моей, так нелепо сложившейся, жизни.

Зива Злотник