«Новый Континент» Американский литературно-художественный альманах на русском языке
У отца Тристрама Шенди, героя романа Лоренса Стерна «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена», было две главные семейные обязанности: заводить часы и вторая обязанность, во время выполнения которой отец однажды забыл завести часы. С этого момента Лоренс, как заметил один из его первых биографов, начал писать свой будущий роман.
Через много лет после своего рождения, автор стал пастором, затем пастором-землевладельцем, то есть перебендариумом, потом на короткое время участником политической жизни Йорка на стороне вигов, затем знаменитым в Европе писателем, но роман так и не дописал, затратив на его создание семь лет. Известны годы опубликования первых девяти томов произведения: с 1760-го по 1767-й. Это, скорее всего, произошло потому, что произошло именно так, а не иначе. И еще потому, что автор решил отправить первые два тома в продажу. И уж, конечно, не в результате обнаруженного значительно позднее «хаотичного характера художественной структуры романа, отмеченной ослаблением традиционной последовательности синтагматического повествовательного ряда и преобладанием эстетики “фрагмента”, угасания и дисперсии сюжетной линеарности». Из чего наиболее понятной является «эстетика фрагмента». Но тоже не до конца. В конце концов, с сочинением Лоренса Стерна вообще всё не очень понятно. И это, осмелимся предположить, лишь одно из его величайших достоинств.
Жизнь автора тоже загадочна, но не в такой степени, как его первый и главный роман, широко известный в мире знатоков и любителей выдающейся литературы. Фрагментарно она выглядит так: биологические зачатие Лоренса в тот самый момент, когда его отец вспомнил, что забыл завести часы; годы переездов вместе с семьей с места на место; гибель одного за другим его младших братьев и сестер; выживание самого Лоренса, единственного из детей; потеря отца, сражавшегося несколько лет в составе армейских частей Мальборо и скончавшегося на Ямайке от желтой лихорадки; поступление в Кембриджский университет; приобретение специальности священника; получение с помощью Жака Стерна, дяди Лоренса и каноника Йоркского собора, прихода в Йоркшире; содержание на земле прихода гусей и коров, торговля сыром и маслом, урожаями мяты; женитьба на йоркширской дворянке, женщине странной, не очень умной и в конце концов вообразившей себя Богемской королевой, что вынудило Стерна жить не вместе с ней, а в некотором отдалении. Проживание, словом, не слишком разнообразное, вполне себе священнослужительское, церковно-приходское и, на первый взгляд, не очень творческое: за 21 год такого проживания Лоренс написал всего две проповеди, каковые и были напечатаны. Стерн принял непродолжительное участие в местной парламентской борьбе на стороне вигов: таково было первоначальное название английской либеральной оппозиции, полученное ею в 1679 году и в переводе с шотландского означавшее «погонщики кобыл».
Вместе с тем, помимо приходских обязанностей, парламентской борьбы и торговли продуктами сельского хозяйства, работа шла совсем иного толка. Работа внутренняя, продолжавшаяся семь лет и завершившаяся на начальном этапе созданием первого и второго томов сочинения о Тристраме, фамилия которого Шенди, то есть «человек с придурью», если перевести с йоркширского на русский, и окруженного людьми, каждый из которых с еще большей придурью, чем Тристрам. Он взялся за перо, чтобы с помощью Лоренса Стерна, очень подробно описать всю свою жизнь с момента зачатия, а людям, которые его окружают, ничего подобного даже в голову не пришло: по жизни у каждого столько забот и проблем, что не до жизнеописаний. Хозяйство, работа, семейные склоки, измены, встречи, расставания, чтение молитв, отъезды, приезды, мыши, тараканы, мебель, беседы, еда, радость, тоска, жизнь, смерть.
В первый день нового 1760 года два тома романа поступили в продажу в столице Англии. Цену назначил в письме от 23 мая 1759 года, отосланного из Йорка книготорговцу Роберту Додсли, сам автор:
«Если первый том будет иметь успех (в чем критики в здешних широтах ни секунды не сомневаются), то выиграем от этого мы оба. Книга наверняка будет продаваться; что же касается других ее достоинств, то мне о них не пристало ни думать, ни говорить; судить о них не мне, а Вам – свет же установит истинную цену нам обоим… Издай Вы ее сейчас, второй том будет готов к Рождеству или даже к ноябрю. Чем вызван такой перерыв, Вы поймете, когда прочтете книгу. Полагаю, что формат должен быть таким же, как «Эссе об искусстве изобретательного мучительства» у Миллара, те же шрифт и поля… Окажите мне любезность — отпишите, когда придет рукопись. Какую, по-Вашему, следовало бы поставить цену? А впрочем, проще будет сказать, во что оцениваю ее я сам, — в 50 фунтов, будем надеяться… Остаюсь, сэр, с величайшим уважением к Вашим добродетелям, Ваш покорнейший и нижайший слуга Лоренс Стерн. P. S. Пишите мне на имя Йоркского пребендария в книжную лавку мистера Хинксмена, Йорк. Некоторые из лучших здешних ценителей уговаривали меня выпустить рукопись в свет notis variorum (с разнообразными примечаниями (лат.). — в них, слава Богу, недостатка нет, однако я счел за лучшее отдать ее в мир в чем мать родила, — если, конечно, Вы захотите ее приобрести… Это мы обсудим в дальнейшем…» Указанную в письме цену (50 фунтов) легко конвертировать по курсу 2005 года; получится чуть больше 3500 сегодняшних фунтов за один том. Посему, вывод может быть такой: если цена в письме Стерна обозначена правильно, то, значит, первые тома романа «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена» стоили и тогда больших денег, не говоря уж о том, сколько стоят эти издания сегодня.
Книготорговец Роберт Додсли, поступил, однако, весьма осторожно, приняв отпечатанный в Йорке тираж на комиссию. И через несколько недель понял: продажи пошли. Все экземпляры быстро раскупили, пришлось допечатывать, а затем еще раз, но уже большим тиражом. И в скором времени в Йорк пришло из Лондона письмо Стерна: «Мои меблированные комнаты все время переполнены знатнейшими вельможами, которые наперебой стараются оказать мне внимание – даже все епископы прислали мне поздравления, и в понедельник утром я отправлюсь к ним с визитами. На этой неделе я обедаю с лордом Честерфильдом и т.д. и т.п., а в следующее воскресенье лорд Рокингем возьмет меня ко двору». И видим мы в этом письме элементы значительного преувеличения не без юмора в них, и хорошо это чувствуем, но нет никакого преувеличения в том, что среди прогрессивной лондонской интеллигенции Лоренс Стерн быстро занял не последнее место. Художник Рейнольдс высказал желание, чтобы писатель позировал ему для портрета, который два с половиной века оставался самым лучшим, а другой художник, Хогарт, предложил себя в качестве иллюстратора следующих томов «Тристрама Шенди».
Не менее восторженно встретила роман талантливого перебендариума, бывшего парламентария, а ныне известного прозаика, и континентальная Европа. Во Франции прочитали первые тома великие французские просветители. Вольтер сказал, что на той стороне Ла-Манша появился «второй английский Рабле» после первого – Свифта. А Дидро, согласившись с Вольтером, написал: «Эта книга столь взбалмошная, столь мудрая и веселая, — настоящий английский Рабле… Это всеобщая сатира – иного понятия о ней дать невозможно».
Были и такие значительные люди, которые роман читать начали, тут же бросили, сильно расстроились по поводу зря потраченных денег и стали утверждать, что, по известной нам формуле, перед глазами их оказался «какой-то сумбур вместо литературы». Где наш привычный классицизм с его солидными вельможами, громоздкими словесными периодами, привычной банальностью и тяжким морализаторством? Невзлюбили и некоторые критики Стерна за то, что он позволил себе на всем пространстве своего романа множество всевозможных отступлений, каковые вроде «ни к селу, ни к городу», хотя и не было такого выражения в их лексиконе. Не распознали люди гениальной игры писателя, его иронии, не обратили внимания на выдающиеся словесные портреты действующих лиц во всех девяти томах, на то, что автор – настоящий знаток истории, философии, мастер обширного цитирования, умеет тонко подмечать человеческие недостатки, и «мораль» его не лежит на поверхности: она в «мнениях» Тристрама о «торжестве разума и человечности», при всей абсурдности некоторых утверждений Шенди. Он, «человек с придурью», эту свою характеристику постоянно оправдывает. Он, можно сказать, при всяком удобном и неудобном случае просто «стебается», хотя до рождения глагола этого еще много-много-много лет впереди.
В своем романе Стерн не излагает жизнь Тристрама Шенди. Писатель тщательно и объёмно воспроизводит ее с момента зачатия до пяти лет. Жизнеописание «человека с придурью» он собирался продолжать. Можно предположить, что, продлись «фрагментарная история» Тристрама хотя бы лет до 50, понадобилось бы тогда еще не меньше 90 томов с подробным воспроизводством каждого дня существования этого джентльмена и всех его мнений. Назревала своего рода художественная бесконечность с гигантским количеством отходов, отъездов, вставок и отступлений во все стороны. С непознаваемостью всего этого хаоса, каким является сама жизнь. С теми подробностями, которые навевают нам более свежие воспоминания об «Улиссе» с его главной в ХХ веке «законченной незаконченностью».
И в более организованном сюжетно «Сентиментальном путешествии по Франции и Италии», более всего популярном в Европе, Стерн не совсем кратко кое-что сказал о себе, о неповторимом духовном мире личности и окружающей эту личность природе, о «человеке с некоторой придурью», открыто заявившем, что может быть и так в его «внутренней вселенной», и он об этом догадался, и догадался гениально. (Социологических опросов тогда не проводили. Социология была лишь в самом зачатке; по улицам Лондона не ходили молодые девушки с накладными ресницами и опросными листами. Однако, наверняка, не один его современник не отказался бы родиться с той же «гениальной придурью».) И он же, вдохновленный Стерн, ироник и сентименталист, изложил от имени Тристрама Шенди, какие захватывающие трудности ожидают читателя при прочтении романа о ежедневной жизни всех его героев в течение пяти (шести?) лет:
«В текущем месяце я стал на целый год старше, чем был в это же время двенадцать месяцев тому назад; а так как, вы видите, я добрался уже почти до середины моего четвертого тома – и все еще не могу выбраться из первого дня моей жизни – то отсюда очевидно, что сейчас мне предстоит описать на триста шестьдесят четыре дня жизни больше, чем в то время, когда я впервые взял перо в руки; стало быть, вместо того чтобы, подобно обыкновенным писателям, двигаться вперед со своей работой по мере ее выполнения, – я, наоборот, отброшен на указанное число томов назад. – Итак, если бы каждый день моей жизни оказался таким же хлопотливым, как этот… – А почему бы ему не оказаться таким? – и происшествия вместе с мнениями потребовали бы такого же обстоятельного описания… – А с какой стати мне их урезывать? При таком расчете я бы жил в триста шестьдесят четыре раза скорее, чем успевал бы записывать мою жизнь… – Отсюда неизбежно следует, с позволения ваших милостей, что чем больше я пишу, тем больше мне предстоит писать – и, стало быть, чем больше ваши милости изволят читать, тем больше вашим милостям предстоит читать».
«Наши милости», подобно сотням и тысячам таких же, читают, быть может, не с такой неутомимой интенсивностью, однако некоторые обнаруживают в себе желание взяться за прочтение этого бесконечного романа о человеке, существование которого на этом свете началось в момент пропущенного отцом завода комнатных часов. С этого же момента Лоренс Стерн, еще не взявшись за перо, завел другие часы – отсчета новых и бесконечных возможностей в развитии самой литературы. На «Сказку о белом бычке» легла несмываемая печать вечности. Великая состоялась игра в слова, в их чудесную расстановку; она же и продолжается. У Стерна в его романе нет, как такового, «потока сознания», но есть его очевидные предпосылки. Его современники верно угадали в его творчестве «нового Рабле, Свифта, Сервантеса». А в ХХ веке знаменитые авторы широко применили его достижения, угаданные прозорливыми современниками. Фрагментарная «шендиана» прочитывается в произведениях Джеймса Джойса, Вирджинии Вульф, Уильяма Фолкнера и многих других с продолжением и развитием «потока сознания» в наше время. И тут надо вспомнить, что писала о его творчестве Вирджиния Вульф, и ей не возразить: «В этом предпочтении извивов собственного сознания путеводителю с его изъезженными большими дорогами Стерн удивительно близок нашему веку. В этом внимании к молчанию, а не к речи, Стерн — предшественник современных писателей. Поэтому-то он и гораздо ближе нам сегодня, чем его великие современники ричардсоны и филдинги». И стоит несколькими выразительными чертами подчеркнуть, что говорил Джеймс Джойс: «Я не мог бы написать эту историю в традиционной манере… Но я хочу рассказать историю этой странной семьи на новый лад… Элементы у меня точно такие же, как и у любого другого романиста: мужчина и женщина, рождение, детство, ночь, сон, брак, молитва, смерть. Во всем этом нет ничего парадоксального. Только я стараюсь построить много планов повествования, объединенных одной эстетической задачей. Вы читали когда-нибудь Лоренса Стерна?»
Словом, дело его живо и творчески продолжается. И биография самого Лоренса Стерна продолжается. С изысканием в ней всего того, что не было разыскано раньше. День за днем, час за часом. Биография английского писателя-модерниста XVII века физически закончилась в 1768 году… О нем Генрих Гейне, восхищенный созданием автора и пораженный его творческой отвагой, в «Романтической школе» писал:
«Но младшая дочь Мнемозины, розовая богиня шутки, быстро подбежала и, схватив страждущего мальчика на руки, старалась развеселить его смехом и пением, и дала ему вместо игрушки комическую маску и шутовские бубенцы, и ласково целовала его в губы, и запечатлела на них все свое легкомыслие, всю свою озорную веселость, всю свою остроумную шаловливость».
Владимир Вестер