НА ПОЗДНЕМ ПАРАДЕ
ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНАЯ ПЕСНЯ
Ах, то не рельсы грохотали
и хохотали грохоча,
не проводницы хлопотали
да причитали по ночам —
составом железнодорожным
неспешно движется зима
и представляется возможным
сойти на станции с ума.
Всё та же русская рулетка:
непреходящая метель,
полуневажная соседка,
полуневлажная постель.
— Давай, подруга, поскучаем,
считая встречные огни,
за железнодорожным чаем,
который вечности сродни…
***
…на похмелье уже не поется,
потому что болит голова.
Жизнь проходит, а что остается? –
на дворе
остается
трава,
и дрова на траве остаются,
сообразно житью-бытию,
и хорошие песни поются,
только сам я
уже
не пою.
Не грусти, дорогая, ей-богу,
над похмельной планидой не стой,
но когда разочтусь по итогу,
эту песню
по памяти
спой.
***
Куда мне до нее? – она была в Париже…
В. Высоцкий
Она уходила.
Она покидала его,
Июльская ночь становилась чернее и глуше.
Еще оседала земля на могиле того,
кто мог обессмертить ее непутевую душу.
Она уходила.
Немилостью божьей – вдова.
Охрипшие тучи по рельсам пространства скользили.
И думалось ей, что Россия постольку жива,
поскольку душа устремляется к небу России.
Она уходила.
Она возвращалась в Париж.
А следом за ней – лабиринтом ночных перегонов –
летела душа, опустившись до уровня крыш,
до верхнего уровня международных вагонов.
***
Памяти Г. Иванова
Мы, рожденные из праха,
презирающие страх,
что мы знаем, кроме страха,
превращающего в прах?
Кроме бедности и боли,
кроме смертного греха,
кроме ветреной юдоли
гениального стиха?..
***
Как будто не спишь,
но при этом боишься проснуться,
как будто бежишь,
но совсем никуда не спеша —
и вот наступает пора, наконец, оглянуться,
и в столп соляной обратится живая душа.
Бывает и хуже: забудешься и обернешься,
душой соляной сатанея в дорожной пыли —
как будто не спишь,
но уже никогда не проснешься,
как будто бежишь,
но уже, не касаясь земли.
***
По синему-синему небу,
по еле заметному следу,
за милой по белому свету
на старом Пегасе поеду.
Поеду по кругу природы
в страну заповедных бессонниц,
откуда глядишь через годы
глазами восточных невольниц.
Поеду горами-долами
туда, где стареешься вчуже,
и зябко поводишь крылами,
которые прячешь от мужа.
***
Есть женщины, которые не блещут,
свои не рекламируют достоинства.
Но даже прозаические вещи
под взглядом их
Поэзией становятся.
Пойди-пойми, какая сила вложена
в нее — такую, кажется, обычную —
откуда эта женщина заброшена
на Землю,
откровенно прозаичную.
Есть женщины — их редко вспоминаешь,
боишься, что ли, в прошлое заглядывать.
И как-то незаметно начинаешь
Поэзию
на прозу перекладывать.
НА БЕРЕГУ
Течет издалека,
неведомо куда,
незримая река –
чернильная вода,
в которую войти,
увы, немудрено –
войти немудрено,
да выйти не дано.
Забвения темней
чернильная волна
и, отражаясь в ней,
чернеют времена,
и тысячи людей
стоят на берегу
у памяти своей
и совести в долгу.
***
Памяти А. Межирова
Холодно, голодно и неуютно —
разве что, горе еще не беда.
Век начинался коряво и смутно
и не кончался уже никогда.
Что остается ему, инвалиду
первой, а также второй мировой?
Он опоздал на свою панихиду
и не избыл темноты вековой.
Над Вифлеемом звезда догорает
и выгорает звезда над Кремлем,
а инвалид на гармони играет
и громыхает своим костылем.
***
В аномально-дичающем веке,
по колена в дремучем снегу,
наши души бредут, как калеки,
спотыкаясь на каждом шагу.
Растеряли свои откровенья
по сугробам отчаянной лжи.
Замерзаю, застыв на мгновенье,
по-над пропастью близкой души.
***
Когда некрепкий сон отпустит веки,
и повседневность станет донимать,
подняться
и пойти гулять по снегу —
без всякой цели, попросту, гулять.
И, самого себя не узнавая,
ни на кого не глядя свысока,
зайти в кафе
и просто выпить чаю,
ладони согревая о стакан.
И в эти непривычные мгновенья
почувствовать оттаявшей рукой,
что человеку,
сверх обыкновенья,
возможно жить счастливо и легко.
***
В угаре любви,
в апогее застолий,
на позднем параде
остывших планет
я вдруг понимаю,
что, Божьею волей,
от жизни уйду,
а от вечности – нет.
Случается то,
что не может случиться
на этой планете
и, как не крути,
живая душа
безотчетно стучится
в Господние двери
на Млечном пути.
Валентин Нервин