СОРТИРОВКА: Георгий Кулишкин

Одной завистливой невестке не давали спокойно спать ботфорты, привезённые для её влиятельной свекрухи с какой-то выставки в Италии, которые та, критически оценивая свой возраст и помня о положении, не носила, но и расстаться с которыми не имела сил.

Дни в мастерской бежали вприпрыжку. Колюня не давал себе выходных, с ним без выходных работал и я. Так промелькнул месяц, и однажды утром Колюня преградил мне дорогу, жестом регулировщика указывая на новый верстак.

Валентина — приземистая, широкоплечая, с подвижным утиным носом и никогда не глядящими прямо глазами — в момент опасности окружает себя облаком удушающего запаха подмышек.

— Ну и что, что краденое? Да, краденое. И кожа, и машинка эта. Все на краденом учились, на краденом работаем.

Изо дня в день рискуя свободой и тратя на меня время, и Сергей, и Фёдор Иванович вели себя так, словно без отдачи брали у меня в долг. И будто бы именно поэтому, не переставая, искали случая сделать мне что-то доброе — как бы отплатить.

Наутро мы разделились: я поехал в райисполком подавать заявку на регистрацию кооператива, а Толик – к энергетикам. Черновик техзадания, который Тоха привёз оттуда, читался, как приговор, ставящий жирный крест на всём том, что под сказочную успешность первых двух шагов успело вскружить нам головы.

Светлана Васильевна приближалась к нашему столику походкой, которая возникает у идущих под танцевальную музыку. Она разрумянилась и так светилась изнутри, словно отведала молодильного яблочка. Они – Женька и Светлана Васильевна – поцеловали воздух около щёк, произнесли дежурное «гули-гули». Затем, когда уселись, Женька сказал несколько слов, и румянец на скулах Светланы Васильевны подёрнуло серым, щёки дрябло повисли, а глаза, за миг до того озорные, игривые, запали вовнутрь, приняв в себя застарелую усталость, страх и отчаяние.

Из старенькой вязаной варежки в шкафу она выудила заветные светло-зелёные пятёрки. Деньгам неоткуда было взяться враз на крупную купюру, и она наменивала, скапливая неприкосновенный запас, по одной бумаженции достоинством в пять долларов.

С утра пораньше, как на работу, на «копейке» Толяныча мы приехали за Жекой. Зябко поёживаясь и прикрываясь руками, открыла заспанная голенькая Маруська.

Война аукнулась и в дворОвые оклики. Голиков – Гольц, Кальченко – Кальц. Неотмываемо прилипло прозвище к Шуйкову. И пустило корни. Шульцем вслед за детворой, назвавшей сына, взрослые окрестили отца, прибавляя – старший. А внук Шульца старшего уже с песочницы был Шульцем.