СОРТИРОВКА: проза

Запахи сухого осеннего леса. Сначала только запахи. И шорох чьих–то шагов. Маленьких шагов, неуверенных. Старые кроссовки бело-синие, потертые, шнурки – носик у одного оторвался. Завязано намертво, не научилась, как развязывать–то потом… Здесь так все желто, без красного. Нереально, лимонно, будто картина какая–то странная. Чихнула, что ли слегка, и – вновь запах живой осенний и листья те живые уже чуть с крапинками коричневыми на тропинке и на деревьях вокруг. Мальчик какой–то сидит на корточках в куртке зеленой… Оборачивается. Узкое лицо, с большими серыми глазами, бледные веснушки. Нет, она с ним не знакома:
– Варь, вот здесь, смотри!
– Кто ты?
– Не знаю. Ты лучше смотри, просто смотри. Вот сейчас.

Что-то настойчиво снилось, оставляя по себе тревогу и – ничего в памяти.  Это мама никак не могла пробиться. - Какая ты светленькая! – изумился, когда она пришла, одолев завесу. - Я потом потемнела, уже в Харькове… - сказала она, но не та, которую видел, а взрослым голосом последних её лет и откуда-то сбоку – словно бы мы вместе глядели на неё, почти ещё девочку, по-бабьи накушканную, в сером толстом шерстяном платке, старом, в катышках по ворсу, в тёплых «лыжных» штанах и резиновых чунях поверх какой-то обуви, похожих на глубокие калоши, и в ватнике, большом, с мужского плеча, изрядно послужившем спецовкой кому-то, кто работал с железом и смазками. Платформа вся в буграх и колчах от стоптанного в лёд снега подрагивала, как земля под бомбами, и казалось, раскачивает толпу, приступом берущую вагоны.

Я хотел бы работать шлифовщиком линз,
Меня наставлял бы Спиноза,
Он бы всё рассказал о комплексе «ИНЗ»,
Синдрому сродни виртуоза.
Я хотел бы мячом быть в ногах у Пеле
На радость ревущей торсиде,
Ещё самолётиком в мёртвой петле,
Лидийским быком на корриде.

Что меня неизменно поражает в связи с Джоан Роулинг, так это обилие взрослых людей, которые считают, что книжки про Гарри Поттера изменили мир. Что это великая литература, затмевающая все, и мир никогда уже не будет прежним. Я немало читала и слышала именно от взрослых про выдающесть Гарри Поттера. Помню, Борис Борисович много тысяч лет назад рассказывал мне на мои вопросы о книжках, что Лев Толстой нудный, поэтому БГ его никогда не читал и не читает, а «Гарри Поттер» великий, поэтому БГ его читает запоем, ночи напролёт, и не может остановиться. В общем, вы, как хотите, мне странно.

Спросите у профессора Кардыша о шизофрении и о разных там паранойях, он вам такое расскажет! Как ухватится за излюбленную тему, да за любимого конька, да такие интересные случаи припомнит, — прямо заслушаешься. Всякую подробность выложит, ну и, конечно, своё мнение явит. А как же, на любой диагноз у него свой взгляд. Докторскую степень не зря получил, заслуги его немалые, самый он на симпозиумах завсегдатай, и статьи его в научных журналах печатают. Не мудрено, что и с лекциями любит выступать, учит молодых психиатров, так сказать, уму-разуму. А вот о том, какой такой с ним с самим психический недуг приключился, толком сказать не умеет. Да и сомневается, болезнь ли это… Что ни говори, уж такая невероятная история вышла с профессором, что её ни в какие рамки психиатрии не втиснешь. Всякое разумное объяснение напрочь отшибает.

Ногу надо было задирать высоко. Не просто высоко, а так, как это делает караул перед Мавзолеем. Чеканить шаг. Пройти медленно и строго. Доложить громко и чётко. Урок НВП* в десятом классе начинался с прогона сквозь строй… то есть с построения. На каждой линейке была своя жертва — дежурный по классу. Тоскливое тошнотворное ожидание экзекуции начиналось уже накануне вечером. Мысль металась в тщетной надежде найти выход. Опоздать? Зайти к медсестре? Потерять сумку и якобы долго искать?

Звонок из Шамбалы
Суровые будни провинциального редактора
Укусила пчёлка собачку
Из глаза, зелёного и круглого, всё никак не выкатывалась слеза. Она застыла, сама зелёная и круглая, и блестела, как лысина главного редактора.
Главный редактор был человеком талантливым, даже очень. Он хотел изменить если не мир, то толстый литературный журнал, и желательно дней за пять.
– Что мы, не боги, что ли? – эта мысль выкуклилась и висела блёклой бабочкой-капустницей на его мощном лбе Сократа.

В некотором царстве, в некотором государстве шла девица, не то чтобы царица, но и не простая девчонка. Талия у ней тонкая, мониста на шее звонкие, а на плече коромысло, и на нем пара ведер повисла. А в одном ведре была не вода, но плескалась там всяческая беда. Беды, бедочки и бедищи, числом – многие тыщи. Разные были беды: мелкие обиды, плохие погоды, трудные годы, любовные сети, непослушные дети. Вредное начальство и дорожные пробки, а также характеры: злой, жадный, робкий. Но, как ни странно, Вода-Беда коромысло не тянула почти никогда. Расходилась по чужие уши, изливала свою душу. Слезами исходила на любые жилетки, и деньги собирала золотые нередко. Беда на всех делилась – ведро легче становилось. В беде пожалеть – дело святое, лишь бы не с тобой приключилось. Правило это простое. Ведро с Бедой плескалось тут и там, потому бадья была всегда полупуста.

Дело было весной.
Еду по Москве.
В машине звучит радио.
То и дело повторяется один и тот же навязчивый текст.
– Вы можете дописать «Евгения Онегина», написать «Маленькие трагедии», – призывает реклама, сравнивающая ужасы домашнего ареста в собянинской Москве с Болдинской осенью Александра Пушкина.
Однако ж «Онегин» давно дописан.
Добавлять к маленьким трагедиям наши, те, что побольше?
Нет, не буду.

Сегодня очень печальная дата для еврейского народа. В этот день началось уничтожение киевских евреев в Бабьем Яру.  Сначала повсюду вывесили приказ: "Все жиды города Киева и его окрестностей должны явиться в понедельник 29 сентября 1941 года к 8 часам утра на угол Мельниковской и Дохтуровской (возле кладбищ). Взять с собой документы, деньги, ценные вещи, а также теплую одежду, белье и проч. Кто из жидов не выполнит этого распоряжения и будет найден в другом месте, будет расстрелян". Потом собравшихся евреев гнали через город к Бабьему Яру.