Суд совести

О новом романе Давида Гая “Линия тени”*

Признаюсь, в отличие от некоторых обычно начинаю знакомство с новым литературным произведением с аннотации. Интересно, что такого нового, необычного предлагает нам автор? А по прочтении: насколько текст романа или повести соответствует сделанной им заявке?

Перевернув последнюю страницу, могу с уверенностью сказать: да, Давид Гай художественно полностью реализовал задуманное.

Итак, аннотация.

“Это роман об одиночестве, питающем творчество, о сбывшихся и иллюзорных надеждах, итогах долгой жизни в серых и ярких тонах. Это роман о видениях прошлого, предстающих в одеянии горести безмолвным и отчужденным укором.

В центре “Линии тени” – судьба русского писателя-иммигранта, обитающего в Нью-Йорке. Написанный от первого лица, роман исповедален, хотя автор сразу предупреждает: он и главный герой – вовсе не одно и то же. Перед читателями разворачивается история пожилого человека, настигнутого онкологическим заболеванием. Действие романа на фоне борьбы за выживание перемежается реминисценциями, воспоминаниями о прожитом-пережитом в России и Америке, философскими размышлениями о странностях бытия. Автор не щадит протагониста (а значит, и себя) – и в этом смысле повествование предельно откровенно и безжалостно. Будучи в неизвестности относительно исхода лечения, готовясь к худшему, герой судит себя судом совести, не находит оправдания некоторым поступкам, заново их переосмысливает.

А судьба тем временем готовит неожиданный виток – он попадает к знаменитому на весь мир бразильскому целителю и невольно предчувствует крах его деятельности. И здесь же, в Бразилии, героя ждет поздний взрыв страсти, короткая, как судорожный глоток воздуха, любовь…”

Роман, как выше сказано, – исповедален, а исповедь требует предельной откровенности. Авторская откровенность нередко и впрямь жестока по отношению к самому себе, не щадит самолюбия, уничижительна (чего стоит начало повествования в больнице, когда герой роняет на себя “утку”, или когда испытывает муки, напрочь забыв имя создателя “Улисса”). В то же время читатель предупрежден: автор и протагонист – вовсе не одно и то же, не надо их путать, (далее цитата из вступления к роману) “далеко не всегда протагонисты бывают положительными личностями, весьма часто – существа малоприятные и порой даже отталкивающие, как в некотором смысле обитатель выстроенного автором жилища – пожилой, не самый веселый, хотя и не зануда, женолюб, и в преклонные года не избавившийся от всё еще неистраченной, обременяющей страсти, к тому же обладатель странной, не слишком востребованной профессии сочинителя, он не обрел спокойной старости, ибо не вошел в достойный сговор с одиночеством, хотя живет один; подверженному хворобам, завидовать ему не приходится, так что если вы ненароком забрели к нему на огонек в расчете на приятное времяпрепровождение и паче чаяния не нашли оного, не огорчайтесь – всегда можно уйти, захлопнув за собой дверь”.

Я дверь не захлопнула и с всё возрастающим интересом знакомилась с судьбой писателя-иммигранта, для которого черствый хлеб чужбины слаще дыма отечества.

В романе жизнь героя представлена в разных срезах – начиная с детства человека, родившегося в первый год войны с немцами. Чего только с ним не происходило: такое редко у кого можно прочесть. Одна только сцена лицезрения “телевизора” под станционной платформой буквально захлестывает жалостью к 11-летнему неиспорченному мальчишке, вовлеченному старшими пацанами в гнусное действо подглядывания за женщинами… А от похорон соседа – выпускника военной академии, по пьяни прыгавшего через могилы и пропоровшего себе живот – мороз по коже… Так наш герой впервые услышал слово “кощунник”…

Давид Гай мастерски, словно кинорежиссер, монтирует перемежающиеся во времени и пространстве эпизоды. Метод монтажа – его конёк. Для меня самыми сильными моментами стали внутренние монологи Даниила (так зовут героя) в течение трех дней после операции по поводу редчайшего вида онкологии – рака аппендикса. Биопсия обнаружила озлокачествленные клетки. Герой размышляет о жизни и смерти, примеряет на себя путь, кажущийся неизбежным, думает о самоубийстве и отбрасывает тягостные мысли. Он намерен бороться…

Роман написан до нашествия коронавируса, издан с самый разгар пандемии. В книге об этом ни слова, это особая тема, не жалующая нетерпения и спешки, однако сам текст, тревожный и взыскующий, напоминает нам о бренности существования, о душевных безднах. В этом смысле он весьма актуален.

Ключевой момент романа, своеобразный контрапункт в многоголосье тем, – спор героя с внуком. Юный Костик живет в Москве, куда, не выдержав испытания Америкой, вернулся сын героя и вполне преуспел в нефтяной компании. Внук навестил деда в Нью-Йорке и между ними разгорелась словесная баталия. Приведу фрагмент.

“Как-то вечером после ужина я невзначай спросил, ходил ли Костик на несогласованные демонстрации и митинги. Сам не знаю, зачем спросил – просто вырвалось. Внук живо отреагировал:

– Полгода назад друзья уговорили, вышел с протестом на Пушку. “Он нам не царь” акция называлась. Против коррупции, бедности и неравенства, нечестных выборов, кажется, против чего-то еще. Путина требовали в отставку отправить. Свинтили меня и друзей, в ментовке протокол составили, дескать, блэт нэвэльный – опять во всем Навальный виноват. В общем, зашквар. Влип, короче. Папаша выручил, надавил по связям, меня домой отправили, протокол изъяли.

– Мне ничего не сообщили, – посетовал я.

– Волновать не хотели. Дело-то ерундовое. Я с этим, дед, завязал. Никому не нужны протесты наши, народу по барабану. Я шарю в этом.

– Почему по барабану, Костик? Если не молодежь, то кто протестовать будет?

– Дед, ты странный. Трем четвертям населения на политику насрать. Им чтоб жратва была дешевая и водка. Смотрят на государство как на дойную корову, сами же ни на что не способны. Ни на какой бунт. Они за что хошь проголосуют: Крым забрали –уря! Крым вернули – опять уря! Отстой, шлак, безнадёга. Я спросил себя, когда из ментовки вышел и с папашей суровый разговор поимел – он не знал, что я на Пушку двинулся: портить себе будущее из-за этих тупых, ничтожных людишек – увольте, у меня другие цели и задачи. Сын твой, мой папаша тогда классную фразу выдал: “Народ для государства как трава для козла: сочную сожрет, сухую вытопчет”. Я сожранным или вытоптанным быть не желаю.

– Послушай, Костик. Один ученый американский эксперимент над собаками проводил…

– Как Павлов? – спросил внук.

– Ну, да, примерно так – условный рефлекс вырабатывал. Павлов по звонку мясо собакам давал, а американец – удар током и был уверен, что когда запертых собак переведут в открытый вольер с низкой загородкой, они, едва током их ударят, со страха разбегутся к чертовой матери.

– И что дальше происходило?

– А ничего – псы никуда не сбежали, валялись на полу и жалобно скулили. Ни один даже не попытался перепрыгнуть загородку.

– Ты, дед, к чему клонишь, не пойму?

– А к тому клоню: человек чувствует себя беспомощным, когда его постоянно пугают, давят, третируют, приучают к мысли, что любое действие, любое движение обязательно к наказанию приведет. Воля его ослабевает, пропадает желание вообще что-либо делать – только тихо поскуливать, овладевает им глубокая апатия…

– Ты прямо мои мысли читаешь, я не умею, как ты, красиво излагать, но посуди сам: выходит, власть мудро поступает, что по головам лупит всех недовольных, сажает направо и налево, страх народу прививает. Лучше иметь три четверти, а то и больше, населения безропотного, беспомощного, на все согласного, чем недовольных, протестующих, бунтарей.

– Но такое население ни на что не способно! С таким населением из бедности и нищеты не вырваться…

– И не надо! Власть такое положение вполне устраивает. Лишь бы бунтов не было.

…Я сделал глубокий вдох, как на приеме у терапевта. А Костик вовсе не прост, я его недооценивал, точнее, не имел возможности по-настоящему оценить – рос он без меня. Да, циничен, презрителен, с амбициями, но не дурак, знает, кто силу в стране имеет, с кем отношения налаживать. Мне все это не может нравиться, но кто меня спрашивает…

– Прежде некоторые надежды возлагал на нынешнее поколение, сравнивал с предыдущими – что за люди выросли? Человек, строго говоря, не может резко меняться. Он такой, какой есть. Хуже или лучше его обстоятельства делают. Так вот, укрепился я, Костик, во мнении: постсоветский человек хуже советского. Да-да, не делай круглые глаза. У нас мечты были, надежды, пусть и иллюзии, мы верили, что жизнь в лучшую сторону качнется, только не знали когда, и уж совсем не думали, что коммунизм так скоро рухнет. Рухнул – и что взамен? Казалось, миллениалы, те, кто немного постарше тебя, начнут действовать. Увы, мизерное количество хоть что-то изменить пытается, на улицы с протестами выходит, их сажают, сроки немыслимые дают ни за что, остальным же наплевать, у них, как у моего внука Костика, другие цели… А вокруг ложь несусветная, лгут сверху до низу в открытую, не стесняются, ложь нормой стала, особенно в телевизоре…

– Мы ящик не смотрим, мы айфоны и айпеды смотрим… Послушай, дед. В школе нашей элитной классный мужик Лев Моисеевич преподает, влюблен в русскую словесность, литературную студию ведет. Я репу чешу: почему как знаток русской литературы, так непременно еврей?.. Так вот, два года назад мы Грибоедова изучали, Лев Моисеевич провел опрос в классе: кем вы себя видите в будущем – Чацкими или Молчалиными? Дед, ты не поверишь – 85 процентов Молчалиными хотят стать. А ты говоришь…

– Меня нисколько не удивляет. Он дойдет до степеней известных, ведь нынче любят бессловесных… Был такой мальчик, Джельсомино его звали. Знаешь такого? Не знаешь… У мальчика был очень звонкий голос, который с лёгкостью мог все разрушать. Мальчику приходилось часто молчать, чтобы его не ругали за испорченные предметы. Однажды попал он в необыкновенное государство, где всё было устроено наоборот. Если человек правду говорил, его наказывали. Этой страной пират правил, придумавший законы о том, что надо непременно лгать. Долго тебе сказку пересказывать не стану, скажу лишь, что однажды мальчик стал петь около дворца пирата. Здание от звонкого голоса разрушилось. Злой правитель сбежал из государства, а народ начал говорить только правду. Так вот, где тот звонкий голос?..

– Хорошо рассуждать, живя за кордоном, в безопасности, впрочем, относительной, – внук скривился в намеке на улыбку. – Ты бы попробовал жить у нас, где выбора нет – либо ты с нами, либо против нас, но самому по себе тебе не дадут спокойно существовать, сам по себе, независимый, ты нежелателен и даже опасен. Твой сын, мой папаша, я про него всё знаю и понимаю, он горой за нынешнюю власть, поскольку кормится с её руки – я не в прямом смысле, но по сути это так. Что внутри у него, он один знает и редко делится, поскольку боится… Несмотря ни на что, я хочу карьеру делать в своей стране, обрасти связями, занять положение, демонстрировать лояльность власти, а как иначе?!

– Смотри, дружок, не прогадай, не потеряй время даром – вдруг звонкий голос объявится и пирату крышка вместе со всей его обслугой, а ты у разбитого корыта останешься… Я тебе искренне не желаю такой участи…

– Не объявится. Неоткуда ему взяться. А если вдруг случится такой герой, ему вмиг голосовые связки подрежут, не сомневайся. Некоторые, которые на Пушку ходят с лозунгами, думают – так продолжаться не может, скоро зашквар этот кончится. Наивняки! У меня с них бомбит! – незаметно перешел на птичью речь. – Всё только начинается! Агриться не на кого, рил ток, потому я ливаю с Пушек и других мест стрёмных… Эх, дед, оторвался ты от России, не поймешь, что у нас всё всерьез и надолго.

Диалог этот происходил почти три года назад, ещё даже не маячили события в Хабаровске, массовые народные выступления в Беларуси. И путинское обнуление еще не состоялось, хотя к этому всё шло. Как бы теперь оценивал ситуацию юный Костик, что бы отвечал ему дед?!

Суд совести – ради этого, собственно, и сочинялся роман. Вместе с героем мы осмысливаем некоторые его поступки, за которые ему стыдно, вместе с ним не находим им оправдания. “…Отчего случается такое: среди ночи или в разгар дня толчком и обмиранием в груди рождается томящая, неотпускающая боль, и мы начинаем жить с ощущением ее постоянного присутствия. Она словно доносится из детства, когда мы еще способны плакать и чисто любить, когда незащищенная душа не обросла коростой и ложь воспринимается совершенно противоестественной; свившая гнездо внутри нас взрослая боль напоминает о непоправимом, об утрате по нашей вине невозвратно-дорогого, о недовершенном и несостоявшемся, она то замолкает на время, то буравит насквозь, и не унять ее доводами рассудка и самоуговорами. Мысли кружат и кружат, черные и смутные: можно ли что-то изменить и поправить вокруг, можно ли изменить и поправить нас самих, свыкшихся с земным мельтешением? А неминучая боль-древоточец продолжает жить и угрызать – наша неотвязная память, наш беспощадный прокурор”.

Бразильская часть романа вобрала в себя многое: тут и попытка героя получить импульс выздоровления у знаменитого целителя Жоао, которому поклоняются тысячи и тысячи страждущих, и неверие в его магическую силу, в силу чего душевный раздрай, и внезапная любовная страсть, ничем не закончившаяся, но наделившая робкой надеждой, что всё будет хорошо… И криминальная развязка – арест и длительный тюремный срок Жоао, оказавшегося сексуальным хищником, насильником, торговцем детьми. Думаю, документально точные описания преступлений целителя станут откровением для его почитателей, с успехом лечившихся у него (таковых немало).

Удивительный роман издал известный журналист и писатель, автор более 30 художественных и документальных книг Давид Гай. Казалось, в фабуле нет ничего сенсационного, душевные муки онкобольных описывали и прежде. Однако суть “Линии тени” гораздо глубже, в нём достаточно полно отразились борения нашего турбулентного времени, и в этом мне видится главная заслуга автора.

Невольно вспоминается фраза Карла Юнга: “Лучшее, что мы можем сделать в политическом, социальном или духовном смысле, – не проецировать на других свою тень”. Последуем мудрому совету философа.

Марина Тюрина-Оберландер, Вашингтон

*Гай Д. Линия тени. – СПб.: изд. “Алетейя”, 2020, 232 стр.

Желающие приобрести книгу с автографом автора могут сделать заказ по телефону 646-270-9615