Сергей Плышевский | Икра

В стену постучали. Это шеф – хочет, чтобы я зашёл. Открываю дверь в его кабинет. Физиономия довольная.
– Куда едем, сэр?
– Не называй меня сэром! Едешь ты один.
– Опять в Москву, что ли?
– Это уж ты сам думай. Через Москву, скорее всего. Праздники скоро. Народ икры хочет. Мухомор вчера намекал.
– Так это на Камчатку надо… во Владике только рыба в открытой продаже.
– Знаю. Слетай на Камчатку на недельку. Килограмм 30-40 прихвати.
– Шеф пассанул по столу подписанное задание на командировку и требование на спирт.
– Если будет время, заскочи там к вулканологам, подпиши с ними договорчик на следующий год, надо сохранять контакты.
– Да запросто. Сегодня проверю, что с билетами и скоординирую даты.
– И до отъезда закончи аннотацию к квартальному отчёту в первом отделе.
– Я уже почти закончил, писанина вся сделана, жду только последних данных анализа с контроля качества, через день-два вставлю циферки в текст, и всё будет готово.
– Ну и отлично.
– Тогда я пошёл?
– Действуй. И – да, вернуться нужно до праздников, иначе зачем весь этот деликатесный десант…
– Слушаю, сэр!
– И не называй меня сэром! Иди.

«Сэр» появился после нашего с шефом путешествия на симпозиум в Штаты два года назад. Словечко будоражило память достойного мужа от науки и блата и неудержимо манило за пределы Союза. Славный начальник относился к разряду «сами всё предложат и сами всё дадут», но с безграничным апломбом и с неустойчивым женским характером. Если бы вздумалось рисовать на него карикатуру, я бы изобразил нечто подобное конферансье из кукольного концерта Сергея Образцова.
Покупке билетов предшествовало оформление командировки и получение аванса. Кроме того, планировалось посещение «полицай президиума» – получить пропуск в погранзону в городском УВД. Это занимало несколько дней. Пропуском являлся приличных размеров штамп на командировочном удостоверении, на котором оттискивали круглую гербовую печать. Без такого пропуска не продавали билеты в пункты, расположенные ближе 30 км от морской или сухопутной границы – Владивосток, Благовещенск, Петропавловск-Камчатский…
– Опять в дальние края? – спросила меня строгая тётечка из отдела пропусков.
– Ага, руководство по икре соскучилось… Заодно и планы следующего года с вулканологами обсудим.
– Меня, если что, не забывайте, – в её глазах вспыхнули маленькие красные икринки.

В кассах Аэрофлота толпились умеренно. И даже новшество тех времён – система прямого бронирования через Москву «Сирена» – работала. Стыковка через столицу представлялась наиболее удобным вариантом – прямые рейсы из Свердловска на Камчатку отсутствовали. А через Владивосток или Хабаровск надо записываться на бронь и потом приходить за результатом.

Да и по времени получалось удачно – от Свердловска до Москвы 2 часа лёту, а от Москвы до Петропавловска – около 9 часов. Билет «туда» надо брать с разрывом, чтобы в Москве купить камчатский дефицит, а обратно – без разрыва, чтобы не оттаяла рыба и икра в багаже. Рейсы из Москвы на Дальний Восток уходили вечером, чтобы прибыть утром следующего дня, а из Свердловска в столицу имелось несколько утренних вылетов на любой вкус.

Ещё несколько дней прошли в сборах и организационных мероприятиях. В один из таких дней, если бы заглянуть в мою лабораторию, можно было наблюдать любопытную картину. На столе красовались две 5-литровые пластиковые канистры с бесцветной жидкостью, засургученные с оттиском печати «предприятие почтовый ящик №….», а ещё за электрической «Оптимой» сидел  молодой кандидат наук, печатающий письмо в адрес института вулканологии. В письме, в частности, содержались такие слова: «раствор индикатора не горюч, не взрывоопасен, не токсичен и опасности для перевозки воздушным транспортом не представляет».

То и дело в комнату заходили сотрудники института, мялись, для вида курили в вытяжной шкаф с задумчивым видом, но я им объявлял стоимость продукта, получал авансы и записывал почтовые адреса, куда отправлять посылки с икрой. Потому что всё это количество переть с собой в багаже было чистым безумием.

Автоматический набор не сработал, заказал через ноль-семь.
– Вась, тебе не икалось?
– Да ты что! Когда?
– На недельку через недельку… На десять дней – для надёги.
– Наскребу пару отгулов, сгоняем куда-нибудь.
– Разумеется. Я – через Москву, что-нибудь прихватить?
– Сейчас, Таню спрошу… Говорит, огурчиков свежих, ну, в таком разрезе… а то у нас по 25 рэ кило.
– Тогда записывай номер рейса и подгоняй колымагу в аэропорт.
– До встречи в Елизово!

Октябрь для Камчатки – сильно «плечевой» сезон, как принято говорить нынче – так называлось время года до и после  «высокого сезона». Можно ожидать каких угодно погодных проявлений. А в Свердловске ещё не установился снежный покров: тот снег, что выпал, уже успел растаять, а приближение нового только чувствовался в воздухе, и свежий предзимний ветер носил волны керосиновых запахов по лётному полю аэропорта Кольцово.

Просвечивание сумки со спиртовыми канистрами в интроскопе – всегда волнительный процесс. Так и ждёшь прицельного взмаха указательного пальца – ваша сумка? Откройте! Рука ощупывает в кармане заготовленное письмо о безопасности перевозки. На экране внутри сумки – пустое место – волшебная жидкость в пластике не отражает никаких лучей, даже странно, что никого это не интересует. Конечно, для собственного употребления в пластике мы не возим, для этих целей в багаже лежат две тщательно закупоренных литровых бутылки из-под импортного вермута. Что ж – нашим легче. Летим!

В накопителе перед посадкой несколько человек просачиваются к самому выходу – и курят снаружи у дверей под недовольные взгляды посадочных пастухов. Шипя тормозами, подкатывает грузовик с пассажирским прицепом. Если в один автобус все не поместятся, надо уехать на первом, а не на втором. Но войти в этот первый автобус надо последним, чтобы выйти и оказаться у трапа в первых рядах. Тогда можно занять место получше. Все эти житейские приёмы быстро осваиваются пассажирами, и их передовой опыт передаётся из уст в уста.

Когда я ступаю на подножку, в автобусе почти не остаётся места. Следом за мной порывается заскочить девица, но она сгибается под грузом двух больших сумок. Я подхватываю одну из сумок  и протягиваю ей руку. Тёплое сильное рукопожатие, благодарный блеск в глазах, и мы едем.

Располагаюсь во втором салоне «Туполя» и подгоняю под себя привязной ремень. Большим простором кабины наших самолётов никогда не славились, а с переходом на реактивную технику и вовсе уплотнились настолько, что сидения в Ан-24 или Ил-18 казались роскошью. Трап отъезжает, по ушам хлопают закрываемые люки.

Подходит давешняя девица из автобуса:
– А куда вы поставили сумку?
– Мою сумку? Она здесь, под сидением…
– Нет, мою сумку, которую вы помогли мне тащить в автобусе.
– Собственно… я вам помог забраться… наверное, она там и осталась?
Вскрик, слёзы, попытка поймать за руку стюардессу – всё тщетно. Никто ничего искать не собирается и сообщать дежурным по посадке – тоже.

Мне немного неловко. Я усиленно смотрю в окно. Свердловский перрон уплывает. Выпускается механизация крыла. Вот чёрт. Я оборачиваюсь и ловлю взглядом пострадавшую, она уже удаляется по проходу к своему месту. Хрупкое телосложение, короткая стрижка. Осознаю, что лица не запомнил.

Лететь до Москвы недолго. Чуть больше 2 часов. Домодедово. Идём по полю к выходу.

– Извините, что так вышло. Мне очень неловко.
– Что уж теперь…
– Давайте, попробуем позвонить в Свердловск, чтобы ваши вещи нашли в автобусе. А потом вы заберёте на обратном пути?
– Мой обратный путь будет только в следующем году. И я уже попросила экипаж, они обещали сообщить в Кольцово.
– А что у вас было в той сумке? Она тяжелая…
– Продукты. Колбаса, овощи, фрукты.
– Хм, до следующего года могут не долежать.  А зачем вам продукты в Москве? Тут же всё можно свободно купить?
– Но я не в Москву, я – дальше.
– Извините, не подумал. Куда вы теперь?
– В камеру хранения. Надо оставить вторую сумку до вечера, чтобы не таскаться с ней весь день.
– Тогда нам по пути, я тоже хочу оставить свою сумку.
– А потом на электричке на Павелецкий?
– Скорее, на автобусе до Парка Культуры. У электричек сейчас начнётся перерыв.
– Покажете остановку экспресса?
– Да, конечно.

Высаживаемся на Садовом кольце у метро «Парк Культуры».
– Надо выпить кофе с булочкой, а то с момента завтрака прошло уже шесть часов.
– Знаете место?
– Здесь недалеко есть эстонский магазин «Выру», там кафетерий. На Остоженке, всего метров в паре минут.
– Остоженка, какое название интересное.
– Происходит от бывшего когда-то здесь местечка Остожье, а оно, в свою очередь, напоминает о покосах в пойме Москвы-реки, и о стогах сена поблизости.
– Интересуетесь историей?
– Нет, скорее, даже побаиваюсь. Я аполитичен, в партийные дисциплины стараюсь не лезть. Дистанцируюсь. Но старые названия московских улиц люблю.

Московские магазины союзных республик и соцстран всегда привлекали посетителей. Там можно было иногда купить что-то приличное. Когда «выбрасывали». Эстония была почти заграницей и вызывала повышенный интерес. Сегодня в продаже были жевательные конфеты. Не буржуазно вредная жевательная резинка, а именно конфетки с небольшой примесью резинки – такое полузапрещённое новшество, которое могли себе позволить прибалты. Девушка заняла очередь, а я встал за кофе.

– Вам пироженку какого направления? Фруктовую или шоколадную?
– Лучше слоёную.
– Кофе, фанту, колу? Со льдом?
– Пожалуй, кофе, чтобы не уснуть посреди столицы.

Подкрепившись, вернулись на Садовое кольцо и сели в троллейбус.

– Знаете, я подсчитал, что вероятность налететь на штраф за безбилетный проезд составляет около 5%, поэтому я не трачу время на поиск киосков с абонементами в различных городах. Предпочитаю уплатить штраф.
– Часто ездите?
– Частенько.
– Работа такая?
– Вот именно, я работаю в НИИ. Уже до завсектором дослужился. Я почувствовал себя хвастунишкой и скромно умолк.
– Здорово… Вам и тридцати не дашь на вид.
– Двадцать восемь. Конец комсомольского возраста. Извините, что не представился. Меня зовут Александром.
– Евгения, – девушка чуть улыбнулась и протянула руку.

У неё был прямой не очень длинный нос с мимолётным намёком на приподнятость кончика, чуть скуластое лицо, а уголки рта немного загибались вверх, создавая ощущение постоянной улыбчивости и открытости. Короткая стрижка тёмно-каштановых волос. Высокий открытый лоб. Глаза скорее продолговатые, чем  круглые, а может быть, это она прищурилась от яркого солнца. Серо-зелёные глаза. Быстрые.

– Я лечу на Дальний Восток, мне надо купить друзьям всякой снеди. Хотите со мной, до Смоленского гастронома, там мы вашу колбасную потерю восполним?
– А куда? Во Владик?
– Да нет, интереснее. В Питер.– Петропавловск-Камчатский?
– Да. Рейсом 13 в 8 вечера.

Девушка как-то странно посмотрела на меня и тихо сказала:
– Значит, полетим вместе…
– Ничего себе. Вы там живёте?
– Только не в самом Петропавловске, а подальше.
– Подождите, надо сориентироваться, – я нагнулся и следил в окно троллейбуса за окрестными домами. Увидев высотку МИДа, собрался выходить.
– Так как, идём в Смоленский гастроном?
– Конечно. Только у меня денег не очень много осталось, отпуск подошёл к концу…
– Ничего, я вам возмещу колбасный урон, – улыбнулся я, спрыгивая на тротуар.

Очереди, очереди – атрибут Москвы советских времён. Но и товар тоже. Правда, существовали «нормы отпуска в одни руки». Вдвоём делать закупки гораздо удобнее – можно занять две очереди и в каждой отовариться в двойном размере. У меня ещё имелся приём прикидываться местным жителем, уезжающим в глубинку, и нуждающемся в увеличенном пайке, потому что «там без своего огорода не проживёшь». Я мгновенно перестраивался на московский или ленинградский говор, смотря по местности, и почти всегда достигал успеха.

Существовал ещё и способ «поговорить с грузчиком/мясником». Накинуть сверху, разумеется. Оставив Евгению в очереди за сервелатом, я отправился на поиски пролетариата и вскоре вернулся с двумя палками твёрдокопчёной колбасы в бумажном пакете. В закупки последовали огурцы, апельсины, птичье молоко и даже бутылка французского коньяка. Ещё был приобретён майонез, столь дефицитный на периферии, и два «мерзавчика» коньяка – в дорогу.

Нагрузившись, мы пошли по Арбату в сторону центра. Слушали музыку, смотрели уличное изобразительное искусство. Розоватый кирпич уплывал под ногами.

– Здесь, в боковом проулке, есть бесплатные удобства, о которых мало кто знает.
– Вы так хорошо знаете Москву…
– Часто бываю. Раз в месяц наверняка.
– Тогда подождём друг друга на углу?
– Конечно. До самолёта ещё долго, надо сделать это сейчас, чтобы впоследствии не искать.
Идём дальше.

– Смотрите, зоомагазин!
– Это про него Окуджава поёт: «но ходят оккупанты в мой зоомагазин».
– Обожаю бардовскую песню!
– Я тоже. Многое помню наизусть.
– А как вам Дольский? Он ведь из Свердловска?

– Он родился в Свердловске и учился в УПИ, как и я. Уже позже вернулся на родину своей матери  в Ленинград. Песни у него замечательные, есть настоящие находки. С музыкальной и исполнительской стороны – вообще блестяще. Что касается стихов – в отрыве от музыки выглядят слабее, но это свойство жанра. Тексты песен должны быть проще и даже примитивнее, чтобы слушатель успевал за текстом. В отличие от напечатанных стихов, в песне ведь не вернёшься на предыдущую страницу и не перечитаешь последнюю строку.
– Это да, хотя я никогда об этом не задумывалась. А какая ваша любимая песня у Дольского?
– Самолёт мой, крест нательный…

Евгения остановилась и посмотрела на меня внимательно, немного снизу вверх – ощущалась разница в росте сантиметров на десять.
– Это удивительно, и у меня – тоже.

У ресторана «Прага» стояла очередь хвостом наружу.
– Это они что, в ресторан?
– Нет, вход в ресторан с другой стороны. Это кулинария, они стоят за тортами «птичье молоко» или «Прага».
– Ух, ты… откуда вы знаете…
– Я был в ресторане один раз. С шефом, когда из Штатов прилетели. А тортики я иногда покупаю, чтобы сразу прыг – и в самолёт. Но не в нашем случае. Так далеко не довезём, да и полные руки барахла.

Потом мы сидели на скамейке на Гоголевском бульваре и поглощали мороженое «лакомка». А ещё пили «фанту» за 20 копеек из автомата. Время медленно уплывало. Я вдруг подумал, что мне хорошо сидеть рядом с этой девушкой и никуда не спешить. И что не надо ухаживать и строить планы овладеть её сердцем. И кривляться не надо, и можно всё о себе спокойно рассказывать, как попутчику. Мы ели мороженое и смотрели на проходящих мимо лощёных полковников.

– Интересно, здесь – что, инкубатор полковников?
– Точно, они вылупляются из подполковников.
– А где-то есть место, чтобы морские офицеры ходили?
– Есть, только я не помню точно, где. Но мне попадались.
– И все, как на подбор, капразы?
– Вы так называете капитанов первого ранга?
– У нас так называют.
– А мне попадалось в литературе «каперанг»…
– Нет, так я не слышала. Хотя, понятно.
– У Солженицына есть «кавторанг» в «Одном дне Ивана Денисовича»
– Вам нравится Солженицын?
– И да, и нет. Материал огромный, очень тяжёлый, да и вообще – времена были нелёгкие… Но «Один день Ивана Денисовича» – нравится. Он более всего – художественное произведение, а не обвинительное заключение.

– Говорят, в Москве можно купить польские духи «Может быть», – Евгения переменила тему.
– Конечно, можно. В польском магазине на Полянке. И не только духи, всякие польские кремы, с женьшенем и другие…
– Ой, а это далеко? Мы успеем?
– Идти минут двадцать. Успеем, конечно.

Мы перешли на другой берег реки и нашли магазин на улице Большая Полянка.
Я подождал парапете у клумбы, пока она покупала духи.
– Вот классно, девчонки обрадуются!
– Мы еще можем успеть пообедать перед тем, как ехать в Домодедово.
– Пожалуй. Где вы обычно это делаете?
– Знаете, я ужасный проглот. Люблю чебуреки.
– Очень романтично! Пусть будут чебуреки!
– Тогда нам на Колхозную или на Лермонтовскую. Ныряем в метро?

Чебуреки явились обжигающе горячими, хрустящие снаружи и с мясным соком внутри. Я сосредоточил все свои усилия, чтобы не обляпаться, и, тем не менее, капнул жирным соком на рубашку.
– Так я и знал…
– Ничего, сейчас поправим, – включилась Евгения. – Оттопырьте рубашку, я посыплю солью. – Она сыпанула из солонки так, что соль налипла на пролитый сок. – Её руки ловко управлялись с тканью и солонкой.
«Красивые руки», – отметил я мысленно, «но есть и шрамики».
– Теперь ешьте спокойно, надо подождать минут десять, потом стряхнём, и…
– Наверное, есть способ правильного поедания этих жареных лопухов.
– Мне кажется, надо перегнуть его пополам, надкусить и выпить сок. А потом спокойно доесть.
– Вы меня научили сразу двум полезным вещам, – заметил я благодарно. Действительно, после удаления соли на рубашке не осталось и следа.
Я взял её руку, когда она стряхнула остатки соли. – Шрамики… Это от рыбы?
– Да, приходилось работать на рыбокомбинате. И знание о соли и жире – тоже оттуда. Соль и жир взаимно растворяются друг в друге. Как в красной икре.
– Но это не свежие шрамы, они едва заметны.
– Теперь я работаю в техническом отделе. Институт народного хозяйства за плечами.
– Ну вот, теперь я почти всё о вас знаю, – развеселился я. – А что не знаю, спрошу.
Она вежливо улыбнулась, но промолчала.
– На Павелецкий?
– Ага, поглядим на дагерротипы.
– Это…
– Это из песенки Юлия Кима «Павелецкий вокзал»: «Ходят разные дагерротипы, все важны как турецкий набоб»…

Усевшись в электричке напротив друг друга, мы посмотрели друг другу в глаза и рассмеялись.
– Больше не жалеете об оставленной сумке?
– Не-а. А вам всё ещё неудобно?
– Нет, уже прошло. И вообще всё чудесно. Внутри меня согревают чебуреки, пятна на рубашке не осталось, и…
– Договаривайте.
– И я в восторге от нашего попутного знакомства.
– Которое закончится часов через пятнадцать? В два сорок по петропавловскому времени.
– Да, если не будет задержки рейса.
– Её не будет.
– Вы совершенно уверены?
– Меня редко обманывает предчувствие.
– А больше оно вам ничего не говорит?
– Говорит, но… Возможны альтернативные дешифровки.
– Действительно… Может быть, мы встретимся ещё и в Петропавловске?
– Вот это – вряд ли. Мне надо ехать дальше.
– А, помню, вы говорили. А куда, если не секрет?
– В Запорожье.
– Посёлок такой?
– Да.
– Не слышал… хотя я прилично знаю географию Камчатки.
– Потом посмотрите на карте, когда будете меня вспоминать.

Час в электричке незаметно пролетел за разговорами. По вагону ходили бродячие гармонисты с жалостными песенками, торговцы газетами, нищие с детьми и без таковых, обокраденные или притворяющиеся обокраденными. За окнами проплывали пейзажи сначала железнодорожные, потом промышленные, потом городские и деревенские, а после станции Домодедово – одни кусты по обе стороны до самого аэропорта.

Мы вышли на перрон и направились в здание аэропорта, изучили табло и убедились, что рейс идёт по расписанию, извлекли сумки из камеры хранения и стали поджидать у стойки на регистрации. Через какое-то время пришла дежурная с недовольным лицом и стала копаться в своих бумагах. Сбоку начала выстраиваться очередь на подсадку. Им дежурная сразу сказала: «Ожидайте конца регистрации, стойте в сторонке и не мешайте!» и они, разумеется стояли тихо и поедали её глазами.

Потом пришла ещё одна дежурная, а в самом конце – грузчик с лицом, ясно дававшим понять, какое великое одолжение оказывает пассажирам этот пролетарий. Его миссия заключалась в том, что он  ставил сдаваемый багаж на ленту транспортёра. Пассажиры с волнением наблюдали, как их вещи уползали в чрево аэропорта, словно гадая, увидят ли они их снова?

Подошла наша очередь.
– Вместе летите?
– Да. – Мы согласно кивнули этому «вместе».
– Ставьте вещи на ленту.
– Пропуск в погранзону есть? – Это касалось меня.
– Вот, в паспорте вложена командировка с пропуском.
Дежурная оторвала контрольные талоны от билетов и перевела взгляды на следующих пассажиров.

Мы сидели в галерее и ожидали начала посадки. В отличие от Кольцово, в Домодедово можно  дожидаться посадки в самолёт сидя, а не стоя почти час в тесном накопителе. Дальнемагистральные Ил-62 в Свердловск тоже не летали. Эти машины вообще встречались всего в нескольких аэропортах – конечно, Дальний восток, Красноярск, Якутск да Алма-Ата. Вроде бы Ленинград и Новосибирск. Еще один алма-атинский рейс садился в Актюбинске.  Мне нравились эти самолёты. Надо только ухитриться занять место в первых пяти рядах первого салона, там было увеличенное расстояние между креслами.

– Действуем так же, как в Свердловске. Садимся последними в автобус и выходим первыми к трапу. Только сумки не забываем. На борту идём в первый салон, как можно дальше вперёд и садимся обязательно с левой стороны.
– Почему с левой?
– Увидите, если повезёт. Вы любите у окошка?
– Нет, я у окошка замерзаю.
– Тогда я у окошка, я морозоустойчивый.

Первые три ряда в салоне занимать не разрешили по соображениям центровки. Но и четвёртый ряд нас вполне устроил. Сели, как и собирались, с левой стороны.

Мы сидели в первом салоне и крыльев и двигателей мне не было видно. Работала ВСУ – вспомогательная силовая установка – маленькая турбина, приводившая в действие генератор, от которого питались бортовые потребители, включая освещение и вентиляцию. Я представлял, как  сначала по одному будут запускаться двигатели, сначала турбины будут раскручиваться сжатым воздухом от компрессора того же ВСУ, а потом произойдёт впрыск керосина и зажигание, и турбины будут набирать обороты. Я думал о многих изогнутых лопаточках на всех контурах турбины, о тщательной центровке и балансировке, о многом простом по идее, но сложным по сути воплощении человеческой мечты летать. Потом мои мысли перетекли на механизацию крыла, на закрылки и предкрылки, на элероны, рули высоты и направления, на трубки Пито приёмников воздушного давления, на обогрев этих трубок от обледенения, и на многое другое, из чего состоит современный самолёт. Технический склад ума сохранял во мне своё первенство. Почти всегда.

«Ил» запустился и поплыл по рулёжным дорожкам Домодедово.
– До свидания, столица, до встречи на обратном пути через десять дней!
– Или только в следующем году, а то и позже – нам разрешают накапливать отпуска до трёх лет.
– А я даже не помню, когда официально был  в отпуске. Отгулов хватает. А потом, некоторые мои поездки – они и есть отпуск, в плане перемены обстановки – точно.
– Люблю самолёты. Эта мощь на взлёте, этот полёт-плавание.
– Я тоже. Но я часто летаю.
– Да, и потом – «самолёт мой, крест нательный»…

«Ил» начал разбегаться. Евгения оперлась на моё плечо и неотрывно смотрела в иллюминатор. Её чёлка чуть подрагивала на стыках бетонки. Я отвернулся от окна и посмотрел на девушку. Её лицо было близко-близко, в глазах мелькали огни взлётной полосы, а рот был чуть приоткрыт. «Не смотри на неё», – говорил я сам себе, – «Она просто хорошенькая попутчица. Вы расстанетесь через девять часов и никогда не встретитесь снова».

Самолёт оторвался от бетона. Евгения посмотрела мне в глаза.
– Саша.
– Да, Женя?
– Нет, ничего, – она сглотнула, – переходим на «ты»?
– Да. Это наши девять часов. Мы можем делать всё, что угодно. Говорить глупости, молчать, или…
– Или?
– Не знаю, читать стихи.
– Ты пишешь стихи?
– Пишу немного.
– Прочитай.
– Прямо сейчас?
– Да.
– Хорошо. Это стихотворение я читал по телефону Бродскому.

Дождливый сумрак за окном
В мое стекло настырно бьется,
И тени ходят ходуном,
Как злые гривы иноходцев.

Все мутно-серое, тугое,
И не отъять от ночи день,
Но за окном струится воля,
Как злые гривы лошадей.

Зажечь бы свет, задернуть шторы
И распластаться, лежа ниц,
И слушать волосы, их шорох,
Как злые гривы кобылиц…

Она прикоснулась к моей руке:
– Как здорово. Ты любишь лошадей?
– Не очень. Главное, не вступить в кучу навоза. В Свердловске было много гужевого транспорта…
– Но в стихах очень нежно о лошадях. – Она рассмеялась.
– В поэзии нельзя лгать. И ехидничать нельзя.
– А в жизни можно?
– В жизни – можно. Мы привыкли шутить, защищаясь от посторонних и от жестокого мира. Непонятно, когда человек шутит, а когда – нет. Это сбивает с толку и освобождает от обязательств.
– А кто такой Бродский?
– Русский поэт. Живёт в Америке. Нобелевский лауреат.
– А ты ему по телефону в Америке звонил?
– Было дело…
– Как интересно… Расскажешь потом?
– Обязательно расскажу.
– Кажется, разносят напитки.
– Надо взять, выпить, а стаканчики припрятать.
– Зачем?
– А мы мерзавчик раздавим, когда обед принесут.
– Как здорово. У тебя всё продумано. А почему называется «мерзавчик»?
– Не уверен… Так называют 125-мл бутылочки. Может быть, потому что не напьёшься, а так, попробуешь для тонуса.
– Но одного мерзавчика на двоих может не хватить.
– А у меня их два, помнишь? После коньячка хорошо спится, а полёт – долгий.
– А в Америку сколько лететь?
– Примерно столько же, если без посадки. На «горбатом» Боинге Пан Американ в Н-Йорк. А если на «Ил-86», то с двумя посадками, 14-15 часов. Он садится в Шенноне, Ирландия, и в Гандере, Канада.
– А на «Боинге» лучше, чем на «Иле»?
– Сервис получше будет. И в салоне значительно тише. Но если на «Иле» с двумя посадками – то получится три кормёжки и три бесплатные выпивки, – рассмеялся я. А если взять билет первого класса за 800 рублей, там вообще сервис нон-стоп. Я бы предпочёл на «Иле» в первом классе.

Тем временем принесли аэрофлотскую курицу и всё, что к ней полагается.
– Хочешь, я отдам тебе пироженку?
– Хочу. А я тебе – булочку с сыром?
– С удовольствием!
– За что же мы выпьем? – вопросил я, разливая первый мерзавчик.
– Первую, конечно, за встречу, а последнюю – за расставание.
– А в промежутке будем импровизировать…
– Промежуток будет недолгим. Выпьем… за поэзию. Слов и встреч. За беззаботность и не связанность обязательствами. За мимолётное состояние покоя и равновесия.
– Поддержано!

Самолёт рассекал ночное небо. В салоне уменьшили свет. Я откинулся в кресле и незаметно уснул. Когда проснулся часа через два, обнаружил, что девушка положила голову мне на плечо и тоже спит.

Я выглянул в окно. По географии трассы мы были где-то над Диксоном. В чёрном арктическом небе разгорались и затухали зелёные сполохи северного сияния. Острый конец угла был направлен вниз, к земле, а стороны угла были открыты небу и терялись где-то в стратосфере. Иногда всё пространство между сторонами угла заполнялось зеленоватым свечением. По опыту предыдущих полётов я знал, что такое может продолжаться часа три или четыре. Еще мне попадались сияния в виде вертикальных полос спектра, но в этот раз я из не видел.

– Женя, помнишь, я говорил, что садиться нужно с левой стороны?
– Что? – Она медленно просыпалась.
– Смотри в окно – северное сияние.

Она опёрлась на меня руками и приблизила лицо к иллюминатору. От её мягких волос исходил тонкий приятный запах. Она долго смотрела в арктическую ночь, а потом повернула ко мне счастливое лицо, на котором играли далёкие блики. Глаза сверкали отражёнными искорками. Она быстро поцеловала меня в губы и прошептала:

– Спасибо, Саш, я никогда раньше не видела… Потом, словно стесняясь этого порывистого поцелуя, сидела неподвижно и молча, смотря на панель с вентиляторами и лампочками индивидуального освещения.

Я тоже не проронил ни слова. Кажется, мы опять уснули. Проснулись, когда за окном было уже светло. Примерно над Магаданом покормили ещё раз. Оставалось менее двух часов до посадки.

Самолёт пересёк Охотское море и начал снижаться над береговой чертой Камчатки. Земля затянута облачностью, и сквозь неё кое-где пробивались конусы далёких вулканов. Потом облачность стала редеть, мы развернулись уже над Тихим океаном и нацелились носом на ВПП Елизово. Слева виднелся город и залив, а справа – гряда вулканов, и я шепотом повторял их названия – Козельский, Авачинский, Корякский…

– А те два поменьше, следом за Корякским, знаешь, как называются? – спросила она.
– Арик и Ааг.
Евгения удивлённо посмотрела на меня… – Мало кто знает… Я имею ввиду, из приезжих.

«Ил» затормозил на полосе, даже не включая реверса. Лёгкий стал, полупустой, сжёг всё топливо за девять часов. По лётному полю шли рядом, чуть касаясь пальцами рук. Получили багаж, не смотря друг на друга. Расставаться было волнительно. Что это за чувство… Не мог же я влюбиться так быстро. Она остановилась и посмотрела мне в глаза – внимательно и серьёзно.

– Мы же не могли влюбиться, правда?
– Нет, но нам не хватило совсем немного, – улыбнулся я.
– Ну, так оставь мне свой телефон и ни о чём не думай.
Я вынул визитную карточку и написал на обороте номер домашнего телефона.

Васька встречал на выходе из аэропорта. Мы обнялись.
– Кто это с тобой?
– Попутчица. Женя. В дороге познакомились. Тоже из Свердловска.
– Женя, если вы в город, мы вас подбросим.
– В город. Я оставлю вещи у подружки и завтра начну пытаться попасть домой в Запорожье.

Она уселась на заднее сидение «Жигулей», а я сел на переднее.
– Рассказывай, как дела? – начал спрашивать Вася.
– Всё по-прежнему… Начальство икры захотело, и я – здесь.
– С икрой должно быть всё в порядке. Сходим к местному коряку – им можно ловить сколько хочешь. Спиртягу привёз?
– Да, конечно, 10 литров.
– И мне тоже на глазок?
– И тебе пару литров… на пикник же поедем, поди.
– Дома как? Лена отпустила?
– Как тебе сказать… Отпустила. Насовсем. Мы расстались.
– Ничего себе. Я не ожидал.
– Ты знаешь… оказалось, что союз на основе здравого смысла – не для меня.
– Этак, по-твоему, и Советский Союз скоро развалится.
– По-моему, да, неизбежно развалится.
– Женя, вы слышали этого саркастического романтического мальчугана?
– Я этот экземпляр целый день наблюдаю, – включилась в разговор Евгения.
– Ну и как вам этот поэтический гастроном? Стихи читал?
– Всего одно коротенькое.
– И чем он так вас привлекает, что вы согласились сесть с ним в один автомобиль?
– Мне с ним было очень легко и надёжно. Как будто мы с детства знакомы. Но он сам виноват. Не стоило терять мою сумку. Так что, наверное, он просто заглаживал свой промах. – Тон её разговора плавно менялся от серьёзного к шутливому.
– Александр, перестаньте смущать девушек, – изрёк Вася, – они ни в чём не виноваты!
– Знаешь, я скорее и сам несколько смущён, – признался я.
– Каков фрукт, вы слышали, Женя, этого романтического циника? Сегодня он восторгается вселенной и природой, а завтра купит в магазине горбушу и начнёт из неё выковыривать икру. Потом будет валяться в горячих источниках в Малках, а потом забьёт острогой бедного кижуча, сварит из него уху и будет заедать ей казённый спирт.
– Вы, наверное, хорошо его знаете, – полувопросительно сказала Евгения.
– Точно, – вмешался я, – Васий знает меня вдоль и поперёк. Только он и сам романтический увалень. Наплевал на всё на свете и рванул на Камчатку за своей любовью, хотя, думаю, не раскаивается. Как Таня?
– Таня на работе до пяти. Как раз приедем домой, успеешь умыться с дороги, и приступим к торжественному обеду. Завтра я работаю, а отгулы взял на понедельник и вторник, съездим куда-нибудь. Отвезёшь меня на работу с утра и возьмёшь машину. Прошвырнёшься по точкам, а то мы дома сидим, в основном, даже и не знаем, что в городе творится.

Петропавловск-Камчатский смотрелся монотонным и грязноватым, он относился бы к разряду скучных городов, если бы не рельеф местности, который проникал в душу и фиксировался в ней таким отпечатком, что не перевесят сотни унылых панельных домов, длинная дорога вдоль бухты, то взбирающаяся на сопку, то спускающуюся с неё. Место впадение реки Авачи в Тихий океан образует бухту, Авачинскую губу, на левом берегу этой губы и раскинулся город. На другом берегу посёлок Рыбачий давал пристанище военным кораблям, но об этом избегали говорить – мало ли. Противоположный берег залива был утыкан острыми многочисленными вершинами гор, словно причёсанных под одну гребёнку на высоте около 1 км. Снег на рёбрах этих скал почти не таял, во всяком случае, никогда не исчезал полностью. Над всей этой островерхой грядой возвышался правильный конус Вилючинского вулкана, а низкорослый и не заметный из-за острых пиков вулкан Горелый постоянно выкидывал струи своих вулканических газов. Единственное, что могло меня заставить оторвать взгляд от этого пейзажа – гряда вулканов за городом, в районе аэропорта. Эти снежные «пупыри» поднимались на все свои километры ввысь прямо от уровня моря, и создавалось впечатление, что они заслоняют полнеба. Я всегда искал глазами эти вершины и ощущал их присутствие даже когда видел.

В городе высадили Женю у подъезда панельного дома – почти всё жильё в Петропавловске такое. Простились как-то сумбурно и скомканно. Хотелось сказать напоследок что-то значительное, но нужные слова не произносились, а блестящие мысли упали льдинками на тротуар.

– Всё так внезапно произошло, – выдавил я наконец. – Я так о многом хотел тебя спросить, но…
– Ты не решился сделать следующий шаг, и я ценю это. Ты не позволил ситуации скатиться к тривиальной. Когда мы встретимся в следующий раз, я сама тебе всё расскажу. Если, конечно, встретимся… А теперь садись в машину и поезжай.

У Васи дома я долго стоял в душе под дождичком тёплой воды. Потом решительно вылез, побрился и привёл себя в порядок. В прихожей раздался низкий певучий голос Тани:
– Сашка приехал?
– Да, вот и он сам, – я исполнил ритуал приветственных объятий. Я вам тут притащил кое-чего.

Из моей поклажи стали появляться на свет колбасы, майонез, шмат рокфора, огурцы, помидоры и апельсины, конфеты, а также спирт и французский коньяк.

– Если не возражаешь, «Наполеон» мы сейчас пить не будем, мы его сохраним как семейную реликвию, а на стол выставим местную продукцию.

Я не возражал. Мы уселись за стол и начали рассказывать обо всём, что произошло со всеми знакомыми личностями из нашего окружения.

– А это что?
– Жевательные конфеты. Эстонские. Последний писк. Если у кого-то есть дети, захватите им в подарок, счастье будет.
– Представляешь, Тань, они с Леной расстались, – поспешил сообщить Вася.
– А я сразу могла сказать, что так и случится.
– Что, два медведя в одной берлоге?
– Нет, подобострастное повиновение раздражает.
– Может, просто, не было любви?
– Это почти то же самое, что повиновение.
– Пусть лучше расскажет, с кем он сегодня прилетел.
– Что, очередная «мышка»? (Однажды я брал с собой лаборантку из нашего института для проведения анализа термальных источников Камчатки. Она увлекалась спелеологией и называла себя «летучей мышкой всяких пещер»)
– Нет, случайная попутчица, – и я рассказал историю с сумкой при посадке в самолёт в Кольцово.
– Да, – сказал Вася, – случайная, но надо видеть этот экземпляр. Меня чуть слеза не прошибла, когда они расставались…
– Эффектная особа?
– Что ты, совсем напротив, скромная девочка, но хорошенькая и совсем неглупая. Моложе тебя лет на пять?
– Похоже на то, я не спросил.
– А откуда она?
– Летела из Свердловска, а живёт здесь, в Запорожье.
– Вася, найди на карте, что за Запорожье такое?
– Это посёлок-спутник Озерновского, через мост, на другой стороне реки.
– Вот чёрт, это же недалеко от Паужетки! – воскликнул я.
– Ну конечно, ты там бывал, там же тоже термальные источники.
– Она что-то говорила про рыбокомбинат…
– Да, в Озерновском есть большой рыбокомбинат. На нерке специализируется.
– И зовут её Женя. Замужем, или как?
– Да не спросил я!
– Ну, ты даёшь… Судьба устилает твой путь чудесными девчонками, а ты отворачиваешься!
– А может, неудобно мне с первой встречи все личные данные выспрашивать?
– Если всегда играть в «неудобно», то второй встречи может и не быть!
– Но я не играю, мне на самом деле неудобно.

Разговор незаметно перешёл на планы ближайших дней. Потом я вдруг спохватился:
– А вы знаете, ребята – умер Юрий Визбор…

Вася порылся на полке и вытащил плёнку с записями Визбора. Мы молча слушали и время от времени выпивали, не чокаясь. Не было в нашей молодости ничего более пленительного и объединяющего, чем песни Визбора. И сейчас это возвращение в юные годы и светлая скорбь по любимому барду нахлынули с новой силой.

«Повторят ли снова передачу под таким названьем «Первый снег»…
– У вас уже лежит снег?
– Было немного, но растаял.
– Того и гляди, накроет… У нас иногда до 3 этажа за ночь наметает. Но не в октябре, конечно.
– Ну хорошо, будем спать. Завтра в 7 утра подъём. Отвезёшь нас на работу.

Назавтра, после завтрака я отвёз ребят на ТЭЦ-1, где они, как профессиональные химики, трудились в цехе водоподготовки. После этого продолжил ехать, удаляясь от центра, на полуостров Завойко. Постоял у кладбища кораблей. В заливе бункеровался танкер. Около него резвились две нерпы. Старые полузатопленные корабли придавали пейзажу экстерриториальности. Откуда-то слышался скрежет металла, колыхаемого слабой волной. Огромные морские чайки расхаживали по берегу с хозяйским видом.

Я проехал чуть дальше, на Мало-Лагерную, минуя заброшенную деревню. С берега Авачинской губы открывался вид на противоположный берег, состоящий из множества острых пиков, вдали над которыми возвышался правильный конус Вилючинского вулкана. Скалы Три брата охраняли вход в бухту. Разгорался тихий солнечный день. Всё великолепие камчатского ландшафта обрушивалось на меня со всех сторон. Авачинскую гряду вулканов с берега залива не видно, но они меня ждали, и я ждал, когда они откроются с верхотуры обводной дороги, и знал, что буду в очередной раз подавлен их величием и блеском снежных шапок.

Основная магистраль города извивалась вдоль берега залива, распуская в стороны отростки улиц, и они карабкались по сопкам с одной стороны и змеились круто вниз с другой. Ряды панельных домов и гаражей множились ярусами друг над другом. Ближе к центру появлялись более старые постройки, а в эпицентре располагались здания администрации и партийного руководства, а также памятники Ленину, Петру и Павлу, Берингу и первому губернатору Завойко. Квинтэссенцией центрального городского ансамбля являлись озеро Култучное с парком по берегам, сопка Любви и морской порт, после чего ландшафт уходил в распадок направо или поднимался на Мишенную сопку налево. Я проехал по всему этому маршруту, пару раз остановившись у рыботорговых точек. В магазине «Океан» ничего остро примечательного не отмечалось, а в обычных гастрономах продавали свежемороженую горбушу по 42 копейки за килограмм. Поскольку горбуша не потрошённая, я решил её использовать в недалёком будущем как дополнительный источник икры для повседневного поедания.

В институте вулканологии всё по-прежнему. Игнатьевич меня сразу узнал и очень обрадовался встрече. Он, как всегда, занимался насущными делами, и предложил подробно поговорить завтра утром. А сегодня, узнав, что я принёс ему немного хоздоговорных денег в бюджет, дал распоряжение оформить договор, чтобы завтра я его мог забрать уже в подписанном виде.

На обратном пути я с мрачной решимостью заехал в магазин и попросил взвесить мне десять самок горбуши.

– Сами выбирайте, какие самки, – недовольно сообщила продавец и подпустила меня к алюминиевым корытам слегка оттаявшей рыбы.

Существуют разные способы отличить самцов от самок, включая выражение рыбьих морд, но я воспользовался иным методом. Пользуясь тем, что рыба начала немного оттаивать, я просто сжимал брюшки. Те, в которых была икра, отвечали лёгким поскрипыванием икринок друг о друга. Продавец, оценивая мой высокий профессионализм, тихо проворчала что-то вроде:
– Смотрите-ка, вид интеллигентный, а в рыбе соображает…

Дальше всё закрутилось на автомате. Я привёз рыбу домой, не забыв прикупить несколько пачек соли. Горбушу я выпотрошил, самодовольно убедившись, что только «один рыб» из десяти купленных оказался самцом. Ястыки, содержащие икру, аккуратно отложил в сторонку. Отделил филе от костей. Я знал, что горбушу вряд ли кто станет готовить в натуральном виде, но думал, что из филе Таня сделает котлеты, которые мы употребим позже во время пикника.

В кастрюле распустил соль в воде, приготавливая тузлук. Обычно достижение требуемой плотности раствора соли определяют по всплыванию сырой картофелины, но я просто использовал соотношение массы соли к объёму воды. Тузлук вскипел и теперь остывал. Тем временем я отделил икринки от плёнок, пользуясь обычной вилкой. Потом промыл в воде от сгустков плёнки и крови. Икра начала мутнеть, но я спокойно погрузил её в тузлук, остывший градусов до 40. Минут через 10-15 вылил содержимое на многослойную марлю и подвесил её на кран в раковине – стекать. В результате полтора килограмма икры у меня получилось. Вечером продегустировали – полный порядок. Правда, Таня вздохнула при виде прилипших к стенам кухни чешуек горбуши.

На следующий день с утра поехал в институт вулканологии. Игнатьевич сидел в своём кабинете на втором этаже, обложенный разными бумагами. Он снова находился в цейтноте, но договор был готов и я его получил. В кабинет постоянно вбегали и выбегали сотрудники.

– Сегодня вдруг дали вертолёт, который планировался на завтра. Но завтра обещают циклон, и надо ребят вывезти сегодня, чтобы они там не застряли, на озере Курильском. Если хочешь, полетели с нами, по пути поговорим. Будет большая машина, не Ми-8, а Ми-6, места на всех хватит.

Я, конечно, не собирался отказываться. Мы уселись в микроавтобус и помчались в Халактырский аэропорт, откуда летали вертолёты. Все эти дела я хорошо усвоил по предыдущему сезону, когда мы летали на вертолёте и отбирали пробы природных вод из натуральных источников, чтобы произвести химический анализ на микроэлементы. По пути в аэропорт мы договорились, что в следующий сезон снова сядем вулканологам «на хвост» и отберём пробы на сей раз не из самих источников, а из рек ниже по течению. Чтобы определить, превышаются ли ПДК в водоёмах рыбохозяйственного значения. Кооперируясь таким образом, мы вписывались в планы полётов института, делая несколько промежуточных зависаний в рейсе для отбора проб. Таким образом я уже облетал почти всю Камчатке прошлым летом.

Зайдя в небольшое здание Халактырского аэропорта, проходя через зальчик ожидания по пути в штурманскую, я неожиданно заметил Евгению, сидящую в уголке со своей поклажей.

– Женя, а ты как тут?
– Да вот, жду какой-нибудь рейс на Озерновский…
– Игнатьевич, мы можем взять с собой девушку до Паужетки? Она моя хорошая знакомая.
– Такую девушку, да по твоей рекомендации, да по пути вперёд в полупустой машине – конечно, возьмём.
– От Паужетки до Озерновского совсем близко.
– Вертолёт по-всякому будет садиться и в Паужетке, и в Озерновском, – известил Игнатьевич, – они всегда туда почту везут.
– Ух ты, – сказала Женя, – снова летим вместе?
– Ага. А ты не забыла, что при следующей встрече я могу всё-всё про тебя выспросить?
– А я бы и при первой встрече рассказала, если бы ты спросил. А что тебя интересует?
– Ты просто скажи, что ты – свободна, и что я тебе нравлюсь, – рассмеялся я.
– Да.
– Да?
– Да. Что-нибудь ещё?
– Нет, ничего. Пойдём в летучий чум.
– Между прочим, – тихо сказала она, забираясь в вертолёт, – это «свободна» не имеет принципиального значения: иногда можно и освободиться, если нужно.

Расселись на скамейках по бортам вертолёта. После каких-то предварительных манипуляций запустились и засвистели турбины, а через некоторое время включился редуктор сцепления с несущим винтом и винт начал медленно раскручиваться. Вертолёт переваливался из стороны в сторону, как утка при ходьбе, когда тяжёлые лопасти перемещались вокруг машины. Потом скорость вращения возросла и переваливание перешло в вибрацию. Машина сделала короткий разбег и взмыла в воздух.

Мы прошли низко над Халактырским пляжем, известным своим чёрным песком с примесью двуокиси титана, над Тремя братьями и створом Авачинской губы. Вертолёт летел на юг над тихоокеанским берегом Камчатки. Слева виднелись бухты с крутыми скалами, обрывающимися в океан, а справа – нагромождение скал, сопок и холмов с прожилками снега на склонах. Дымил вулкан Горелый, правильной снежной вершиной с барранкосами возвышался Вилючинский. Под нами проплывали чёрный конус Асачи и вырожденная сомма вулкана Ксудач, в которую опустился кратер, создавая своеобразные озёра с высоким содержанием сероводорода.

– Не перестаю любоваться природой этого края, – подсел к нам Игнатеьвич.
– Я тоже не могу оторвать глаз.
– А кто твоя знакомая?
– Женя, инженер-технолог, землячка из Свердловска и замечательная девушка.
– Женя, хотите работать в системе Академии наук? На Паужетке и других термальных объектах? Хорошая зарплата, квартира в Петропавловске.
– Это серьёзно?
– Да, вполне. Мы расширяемся. Подумайте. Я оставлю вам свою карточку. Позвоните через месяц-другой. Мы набираем на следующий сезон. С мая по октябрь работа на объектах, в зимнее время – в институте, препарирование материалов.
– Спасибо, я обязательно позвоню!
– А вот – замечательное место. Кутхины баты!

Вертолёт снизился и шёл низко над ущельем. Отвесные стены крупными рёбрами песчаника уходили вниз по обе стороны. По поверью, местный бог Кутха сушил свои лодки (баты), оперев их вертикально о стены урочища.

Приземлились на площадке Паужетской гидротермальной станции. Летний лагерь вулканологов снимался на зиму. Завершались последние упаковочные работы. Я окинул взглядом небольшой посёлок, озеро Курильское, и на заднем плане, за озером, вулкан Ильинский. Из озера вытекала река Озерная, а по ней во время путины поднимались на нерест стаи нерки. На их пути был сделан шлюз для подсчёта – сотрудники ТИНРО считали поголовье рыбы и пропускали выше по течению. С другой стороны реки в путину подходили медведи и лакомились неркой. Нерку иначе называли «красная» за красивый интенсивный цвет мяса и за красноватый брачный наряд.

Из недр выходили трубы и исчезали в небольшом производственном помещении, которое и называлось Паужетской гидротермальной станцией. На склоне вокруг этих строений не лежал снег,  он был чёрным и тёплым на вид. Уже далеко по сторонам этого проявления гидротермальных слоёв земной коры возвышались другие склоны, частично покрытые снегом в углублениях. Если смотреть в сторону океана, можно было увидеть правильный конус вулкана Алаид на одном из островов Курильской гряды. Сомму вулкана скрывала кривизна планеты, а вершина отчётливо рисовалась на фоне неба, хотя до нее было около сорока километров.

Вертолёт улетал дальше, какие-то 20 километров до поселка Озерновский, чтобы выгрузить там почту и Женю. А потом возвращался за нами примерно через час – погрузить людей и оборудование.

Я повернулся и посмотрел Жене в глаза. Ветер сдувал со лба её волосы. Я обнял девушку и крепко поцеловал.
– Беги, тебе пора. Не говори ничего. Надо верить в будущее.

Она поднялась на носочки и быстро поцеловала меня в ответ. Потом повернулась и скрылась в вертолёте, не оборачиваясь. Воздушный винт причесал траву потоком воздуха и унёсся прочь. Всё смолкло.

– Мы, как всегда, поручаем тебе вести журнал регистрации пассажиров, – сказал Игнатеьвич, протягивая мне ведомость. Я начал записывать всех, кто поднимется на борт через час. Потом перевернул ведомость и посмотрел предыдущую страницу. Евгения Максименко. И адрес… Теперь у меня был её адрес. Ощущение навсегда потерянного контакта притупилось, и я глубоко вздохнул. Воздух Паужетки попахивал сероводородом, но нёс свежесть и морскую влагу. Погрузка заканчивалась.  На обратном пути начал сгущаться туман, но мы успели вернуться. Шли низко над самым океаном, а потом проскользнули к лётному полю Халактырки. День закончился лёгкой усталостью.

Вечером вместе с Васей отправились к коряку по имени Анисим. Имя заимствованное русское, а сам он был нымылан – оседлый коряк. Коряки и ительмены – коренное население Камчатки – пользовались правом традиционных методов добычи зверя и рыбы безо всяких квот и налогов. Продавая икру на сторону, Анисим действовал через своих знакомых, желая убедиться, что к нему не приведут подставного стукача, и он хотел на меня взглянуть лично. Мы выставили наши 10 литров спирта и выложили конверт с деньгами. Спирт представлял ходовую конвертируемую валюту на Камчатке. Если разбавить его в два раза, получалось 20 литров жидкости, которая менялась на икру один к одному. Дело в том, что продажа водки на полуострове жёстко контролировалась: две поллитры в год по талонам – на 1 мая и на 7 ноября. Все приезжие с «материка» обычно везли с собой спиртное для выгодного обмена (словечко «бартер» тогда ещё не употреблялось) на рыбу и икру.

Анисим с многочисленным семейством расположился в одном из панельных домов. Он сам, его жена и дети – все в национальных одеждах. На стенах вместо ковров висели оленьи и медвежьи шкуры. Меня представили.

– Выпей, дружище, немного этой огненной воды, – сказал Анисим, – а я посмотрю. Сейчас дам тебе воды чтобы разбавить и сёмги, чтобы закусить.
– Я химик, не разбавляю, – ответил я. – Только запиваю. Этот спирт производства ГДР, марки ч.д.а. – чистый для анализа, то есть химическим путём в нём нельзя установить какие-то примеси. Мы его сами употребляем. Он немного резкий, но мы его настаиваем на апельсиновых корочках, за 3-4 дня получается то, что надо. – Я выпил спирт и запил его холодной водой, а потом закусил сёмгой.
– Хороший способ, – одобрил Анисим, – только вот апельсинов у нас не найти.– А я захватил вам парочку, пролётом через Москву, – ответил я и, улыбнувшись, выложил на стол два больших апельсина. – Корочки в спирт, а серединки – детям. А вот ещё – жевательные конфетки, тоже детишкам.

 

Анисим выдал Васе ключи от гаража и сказал: – Возьмите там один бочонок, какой понравится.

Мы отправились за икрой. Наступил вечер и в воздухе носились первые крупные хлопья снега. Вася покрутил носом и сказал:
– Оставим машину на пригорке, возле конечной автобуса, а сами спустимся к гаражам. А то ещё завалит дорогу, обратно не подняться будет.

Мы взяли рюкзаки и полиэтиленовые мешки и спустились к гаражному кооперативу. Отыскав нужный бокс, открыли дверь и зашли внутрь. Икра хранилась в 50-литровых бочонках в смотровой яме. На бочонках имелись пометки: «кета», «кижуч», «нерка», «чавыча». Как правило, чем хуже рыба, тем вкуснее у неё икра. Но многое зависит и от посола и от момента вылова рыбы. Чем дальше от нереста, тем лучше. Чем ближе к месту икромёта, тем больше вероятность, что икра перезрелая, и что она будет кататься между зубами, пружинить и не раскусываться. В промышленности в икру добавляют глицерин, аспирин и буру, но браконьерская икра обычно содержит только икру и соль.

Третья по счёту бочка содержала икру, безупречную на вкус. При помощи черпака мы переложили товар в толстые промышленные 20-литровые мешки, стараясь сделать примерно по 8 кг в каждом мешке. Остальные бочки законопатили и спустили обратно в яму. Стали выходить. Вася почему-то с большим трудом отворил дверь гаража и присвистнул. Снега намело почти по колено. За час с небольшим. Мы с трудом поднялись в гору к машине и с трудом же пробрались к дому, размышляя о том, сколько бы нанесло снега, задержись мы ещё  на один час.

Весь следующий день я заплавлял мешки утюгом через двойной слой кальки и укладывал их в посылочные ящики. А потом уволок всё это на почту и встал в очередь.
– Не сгущенка, не гречка? – грозно спросила почтовая тётечка.
– Что вы, только икра, – тихо ответил я. Такие были порядки в те времена… Посылки, отправленные авиапочтой, обычно доходили меньше, чем за неделю, то есть должны были прийти в Свердловск примерно к моему приезду. Впрочем, отправлял я их не на своё имя, а на институт, чтобы включить почтовые квитанции в отчёт по командировке по статье «отправка образцов».

Вечером решали, что будем делать на выходные. Вчерашний снег по колено начинал таять, но требовалось как минимум дня два, чтобы дороги далеко внутри полуострова стали полностью проезжими. Поэтому решили прокатиться в пригороде Петропавловска. Паратунка, Центральные Коряки, долина Авачи. Нажарили котлет из филе горбуши, шашлычки тоже припасли.

Термальные источники Паратунки существовали как в диком, так и в цивильном виде. Открытые ямы, вырытые посетителями, наполнялись термальными водами. Народ плескался там бесплатно. А через дорогу располагались окультуренные платные бассейны с душевыми и переодевалками. Мы предпочли бассейн. Наплававшись в тёплой воде, отъехали в сторонку, подыскивая место для пикника. Начал накрапывать дождь и мы расположились под большим мостом через какой-то приток Авачи.

Разложили костёр, дождались углей и приладили шашлыки на камнях. Вполне комфортно, не холодно, градусов около десяти. Выпили, спели, разговорились.

– А как тебе удалось от Ленки отделаться? – спросила Таня.
– О, это примечательная история. Я уже рассказывал, что меня выдвинули народным заседателем на работе? Да-да, и я благополучно отслужил две сессии по две недели.
– Тебе, должно быть, очень понравилось? При твоей дотошной въедливости?
– Во всяком случае, это не в тягость и очень поучительно.  Я понял, насколько близко мы иногда подходим к границе дозволенного, и как легко бывает оказаться по ту сторону. Я, как профессиональный книжный червь, немного вник в процедуру. Строчил постановления о разводе как заправский судья. Зам.председателя суда даже проверять перестал мою писанину. Ездил на выездные сессии в тюрьму, а одному свердловскому поэту, пострадавшему во время взрыва на Сортировке, даже посодействовал в получении отдельной квартиры вместо комнаты, которая была разрушена в эпицентре взрыва.
– А ты сам взрыв помнишь?
– Да, ещё бы. У меня на Малышева две форточки высадило, а это километров десять. В 4 часа утра. Такой грохот прокатился… Мы на улицу выскочили, увидели чёрный дым на горизонте. А около 5 часов этот поэт ко мне приехал – пусти переночевать, хату развалило…
– А что там случилось?
– Вроде состав покатился с горки на путь, по которому шёл поезд. А в том составе имелось два вагона тротила. Там воронка около тридцати метров глубиной. Трасса транссиба вышла из строя. Свалили, конечно, на тётку диспетчера. Я не ручаюсь за подробности.
– Но ты отвлёкся от своего освобождения.
– А, да. Заявил ей сразу, что мы расстаёмся. Она написала заявление на развод. Я отнёс его своему судье, он оформил развод. Через две недели можно забрали постановление в канцелярии суда.
– А разве так можно, если есть ребёнок?
– Можно, если по соглашению сторон, да втихаря…
– Вот нам бы так в своё время… Жили бы теперь в Свердловске… Без моего устройства в военный флот.
– А к кому бы я на Камчатку ездил? А в Свердловск вы,  наверное, вернётесь…
– Рано или поздно – да.

На следующий день немного порыбачили на Аваче. Поймали пару кижучей. Кижуч последним шёл на нерест. Варили уху на берегу. Подошёл мужик из рыбнадзора, поинтересовался. А в котелке – разве поймёшь, какая рыба, пойманная или принесённая с собой? Пригласили выпить с нами, сказали, что я – приезжий учёный с Урала. Даже продемонстрировали командировку с пропуском в погранзону. Пойманную рыбу в кустах он и искать не стал. Видел, что не браконьеры, а просто так, отдыхаем.

На обратном пути заехали в село Центральные Коряки. Несколько домов, кажется, заправка, птицеферма. В местном магазине купили куриной печёнки – Таня умела отлично делать паштет. Ехали домой и любовались вулканами, заливом, закатом.

Наутро позавтракали и поехали в Малку. Ехать далеко, больше 100 км, из которых не менее половины пути было без асфальта. Источники  давали имя камчатской минеральной воде «Малкинская». Во всех краях была своя местная минералка. В Приморье – «Ласточка», в Свердловске – «Обуховская». Но, кроме минерального источника, в Малке были термальные воды, выходящие на поверхность. Место совершенно дикое, безо всяких переодевалок. В долине лежал снег и раздевались на холоде, поёживаясь. Но прозрачная горячая вода в натуральных галечных бассейнах согревала и расслабляла. Рукой можно дотянуться до быстрой ледяной реки, и нереальность происходящего зашкаливала. Если попытаться сунуть руку глубже в гальку, можно обжечься и вызвать струйки пара. Склоны сопок густо покрывал кедровый стланик. Вдоль реки росли низкорослые корякские берёзы. Я представил себе, что летом пойма заполняется знаменитыми высоченными, в рост человека, камчатскими травами и лопухами. Внезапно из кустов вышел мужик с ружьём и спросил:
– Вы тут медведя не видели?
– Нет.
– Странно, следы повсюду есть, а медведя нет, – пробормотал мужик и снова скрылся в прибрежных кустах.

После купания мы проверили бреднем несколько ямок на речке и поймали штук пять гольцов. Голец – речной лососик, очень нежная и вкусная рыба. Что не съедим, заморожу и увезу домой.

На следующий день ездили по городу и вокруг города, любовались видами на залив и на вулканы.
Ребята устроили мне отвальную.
– Ты молчишь о своей новой знакомой, – проронила Таня.
– Молчу. Но когда вспоминаю о ней, на душе делается тепло.
– А может, это – судьба?
– Может. Но я хочу сделать выдержку. Проверить временем и разлукой.
– Наверное, правильно… Ты ей стихи читал?
– А ты меня уже спрашивала. Или это Вася спрашивал? Да, читал одно.
– Ты так и не узнал – где её искать, свободна ли она?
– Узнал. Она летела с нами на Паужетку.
– И?
– Свободна, и я ей нравлюсь. Адрес записал. Можно будет написать.
Таня покачала головой, а Вася проронил: «Не промахнись, Асунта!»

Упаковал рыбу в дорогу. Васька приволок огромный кусок чавычи, килограммов на пять-шесть. Я его уже дома буду солить. Голец, кижуч и моя самодельная икра из горбуши тоже последовали в багаж. За 14 часов дороги рыба и оттаять толком не успеет, так что я не беспокоился. Главное было вылететь вовремя.

Уезжал из городского аэровокзала. За окном то и дело проносились снежные заряды. Ничего не видно на расстоянии вытянутой руки. Но потом проглядывало солнце минут на двадцать. И открывались дали. Я сомневался, что в такую погоду рейс в Москву вылетит обратно. Но, судя по тому, что регистрацию проводили вовремя, прилёт московского борта явно планировался.  Пассажиров даже погрузили в автобус и повезли в аэропорт. Перед выездом на лётное поле автобус остановился и я подумал: «Ну всё, сейчас высадят и будем тут куковать, сидя на полу, если достанется место». Но очередной снежный заряд прекратился и автобус подъехал к трапу. Я взбежал по шаткой лестнице и прорвался в первый салон, усевшись на этот раз с правой стороны. Стучали грузы по нижней палубе, хлопали люки, топали люди и рассаживались по местам. Снежные залпы  продолжали рваться в иллюминатор. Внезапно захлопнулся входной люк и наступила тишина. В динамике затрещало: «Уважаемые пассажиры…» Видимо, командир ожидал подходящего «окна» между снегопадами. Потому что мы сидели минут двадцать совершенно безмолвно и ждали. Я смотрел в окно на гряду вулканов и в который раз не мог оторваться от этого вида. Наконец, взвыл  сжатым воздухом стартер, раскрутилась и пошла первая турбина. Потом вторая. Когда зазвенели все четыре, самолёт тронулся и поплыл в конец взлётно-посадочной полосы. Развернулся и замер. Приближался очередной снежный заряд. Но как только крупные хлопья начали падать вокруг самолёта, командир отпустил тормоза, турбины зазвенели на взлётном режиме, и «Ил» рванулся вперёд, вырвавшись из снежной пелены в чистоту вечернего неба.

Я вытащил блокнот и ручку и записал первые в своей жизни белые стихи – белые, как снег за бортом, как мои намерения и чувства, как жизнь с листа, которая, быть может, только сейчас и начиналась:

***

Я улетал последним добрым “Ил”ом,
Прорвавшимся в капризный Петропавловск,
меж снежными зарядами слепыми
и рваными просветами небес.

В автобусе не верили, шептались,
– Зачем посадка? Видимость два метра, –
А крупные, как листья, хлопья снега
впечатывались в мокрое стекло.

Но он взлетел, и выше пробирался,
слепым китёнком тыкался о тучи,
синхронно освещая ближний воздух
огнями проблесковых маячков.

И я не видел, только знал на память
все контуры оставленной Камчатки,
холодные и складчатые скалы
и близость магматических глубин.

Я улетал. Не верил, что вернуться
решимости достанет у меня.
Страх разочароваться, а не деньги…
Боязнь друзей живыми не застать…

На склонах гор, подножиях вулканов,
на отмелях порожистой Авачи
есть след моих сапог. И греет душу
подземное камчатское тепло…

Полярное сияние не подвело меня и на этот раз. Начавшись в районе реки Оленёк, оно снова кидалось зелёными треугольниками, а когда оставалось меньше двух часов до Москвы, вдруг выдало целый сноп вертикальных спектральных полос. Может быть, и это было признаком, знамением, предвестником нового и светлого. Я открыл блокнот и перечитал стихи. Потом перечитал адрес. Закрывая глаза, чтобы немного уснуть перед посадкой, я представил себе счастливое Женькино лицо и улыбнулся. «Теперь это видение надолго будет со мной», – подумал я. И не ошибся.

Сергей Плышевский