Религиозные аспекты «Мастера и Маргариты»

Со времени первой публикации романа Булгакова «Мастер и Маргарита» в журнале «Москва» прошло ровно полвека. За это время роман полностью или частично издавался многократно. Существует целая научная литература о нем, где дотошно и академично разбираются как варианты текста булгаковского произведения, так и особенности развития тем, важных для писателя в данном произведении, как и соотношение его с другими прозаическими текстами писателя.

Однако, понятно, что книга Булгакова такова, что дает множество вариантов ее прочтения и истолкования.

В данном случае, внимание уделено самым общим представлениям о религиозной сути описываемого в «Мастере и Маргарите». Несомненно, что теологическая составляющая данного произведения требует многократного рассмотрения, открывая перед исследователями ее новые горизонты прочтения феноменального по законченности текста на русском языке.

Потому ниже представлены исключительно тезисы, важные для восприятия религиозного содержания романа Булгакова. Они могут быть развернуты в отдельные комментарии и литературоведческие работы, что выходит за задачи, которые поставлены при написании предлагаемого трехчастного цикла.

Тройственная весть

Нет смысла доказывать очевидное: роман Булгакова «Мастер и Маргарита» остался кульминацией русской прозы второй половины двадцатого века.

И то, что выходило к годы так называемой «оттепели», и то, что печаталось в самиздате в годы брежневского застоя, и что вернулось из цензурного небытия к читающей публике после начала перестройки в и Новой России , как бы ни было оно важно, значительно и актуально, пожалуй, все-таки не произвело такого эффекта на современников и последующие поколения советских граждан, не оказало мощного влияния на социальное мировосприятие как история создания романа об Иешуа Га-Ноцри и о том, как произошла материализация всего, что связано было с ним, в советской действительности.

I

Появившийся полвека назад в журнале «Москва» роман Булгакова «Мастер и Маргарита» сразу стал культовой книгой.

И потому, как ни была ожидаемой подобная публикация, в своем роде она стала прорывом, а также последним всплеском, эпилогом хрущевской оттепели, который к моменту выхода обоих номеров журналов стал персональным пенсионером.

И потому, что в насквозь атеистически ориентированной стране, наверное, впервые после «Двенадцати» Александра Блока введено в читательский и культурный, общественный оборот имя Иисуса из Нового Завета. Как это ни парадоксально, и творчество двух самых популярных советских поэтов — Рождественского и Вознесенского — приобрело, в том числе, в связи с появлением журнального текста о мастере и его произведении, Маргарите, Воланде и его свите, а также о москвичах довоенного времени, новый подтекст.

Заметим и то, что так называемый «Кодекс строителя коммунизма», в рамках под стеклом висевший даже в школьных классах, был основан, как выяснилось, на Нагорной проповеди и других изречениях библейского персонажа, основателя христианства, теперь наиболее распространенной мировой религии.

И потому, что выход журнальной версии романа «Мастер и Маргарита» совпал с девяностолетием принятия в качестве нормы Синодального перевода Библии, то есть, переложения ивритского и греческого текста на русский язык.

Несомненно, что сопоставление библейского текста с литературным произведением, даже и таким значительным, как опус Булгакова, переводило разговор о религии в область литературы, снижало в обществе статус вероискательства, который никогда не иссякал в России. И, возможно, именно в послевоенные годы приобрел более широкий охват, чем прежде, что, может быть, и не бралось во внимание при решении о печатании «Мастера и Маргариты». Но что не иметь в виду в данном рассуждении о памятной публикации вряд ли продуктивно

Здесь есть и еще один аспект, который имеет непосредственное отношение к данному факту.

Сталинское правление закончилось, в том числе, борьбой с так называемыми «безродными космополитами», как называли эвфемистически евреев, известных достижениями в разных сферах деятельности — литературе, науке, искусстве — а также вообще евреях, как народа, как выяснилось из пропагандистских реляций, не имеющего права так называться.

Постфактумом хрущевского правления стали не только публикации про партийную номенклатуру, а именно роман Булгакова, где впервые за долгое время немоты (книги еврейских авторов, приветствовавших советских режим, при всех их достоинствах не в счет) сказано было о евреях, как о тех, кто имеет свою историю. Пусть и несколько специфическую в контексте религиозных догм и шаблонов.

И потому, что судьба литературного героя — мастера — практически соотносима с биографией автора романа «Мастер и Маргарита», Михаила Афанасьевича Булгакова. По происхождению своему он мог бы продолжить дело отца, теолога, но получил медицинское образование, а затем стал писателем. Не уехав в эмиграцию после Октябрьской революции, работал в официальной прессе. И достаточно успешно. Писал романы и пьесы, последние порой ставились и при его жизни. Но все же главной книгой Булгакова стал именно роман о мастере, его романе и любви к Маргарите.

Не история жизни и творчества Мольера, не переложение «Дон Кихота», не «Записки врача» или «Белая гвардия». В первую очередь потому, что в нем сказано не только о безымянном авторе произведения на библейский сюжет, а соотносимость хроники нескольких лет жизни вымышленного героя произведения с судьбой самого автора, Михаила Булгакова. В том числе и в том, что книга его увидела свет через четверть века после смерти писателя.

За десятилетия существования романа в культурной среде русскоязычного читательства он приобрел не только пиетет, не только внимание литературоведов и текстологов, но получил статус тот, какого был достоин в силу совершенства его, изумляющей гармонии формы и содержания, будучи не только романом в романе, а и произведением гораздо более интересной композиции и множества подтекстов, которые усердно и тщательно прочитаны и обозначены за десятилетия истории изучения «Мастера и Маргариты».

Тем не менее, как представляется, и теперь даже можно обратить внимание на некоторые аспекты, которые дают возможность осознать иные, чем уже известно, грани бытования данного произведения русской литературы в восприятии его.

II

Есть один любопытный момент, собственно говоря, цитата, излюбленная при разговоре про «Мастера и Маргариту» (на самом деле, подобных цитат несколько вошло в практику общения советских граждан после выхода романа Булгакова) о том, что «последними словами романа будут: «…Пятый прокуратор иудеи, всадник Понтий Пилат».

Она приведена из рассказа безымянного пациента лечебницы для душевнобольных, который пришел в палату к Ивану Бездомному, оказавшемуся в медицинском узилище после встречи с Воландом и смерти редактора Берлиоза по слову профессора и консультанта иностранного происхождения.

Описано это в главе 13 (!) под названием «Явление героя» из Первой части булгаковского теолого-бытового эпоса. А во главе 2, названной «Понтий Пилат» впервые вводится в текст роман мастера, того самого, который не выдержал потрясения из-за литературных интриг, заболел душой и телом, и проводит свои дни под присмотром известных психиатров и их помощников.

Но, как известно, фраза о Понтии Пилате трижды возникает в тексте «Мастера и Маргариты» после того, как о ней сказано мастером при общении с Бездомным.

Она завершает главу 26 «Погребение» Части второй романа (в данном случае и мастера, и Булгакова).

Она завершает главу 32 «Прощение и вечный приют». (тут только роман Булгакова)

Она является финальной фразой «Эпилога» и всего романа «Мастер и Маргарита» (правда, несколько в иной редакции, чем изначально заявлялось мастером, о чем будет сказано чуть позднее.)

Чуть ли ни хрестоматийным ставшее сопоставление судьбы литературного героя (мастера) и автора произведения (Михаила Булгакова) должно было бы в контексте сказанного мастером привести к тому, что строчка про Понтия Пилата повторилась бы в «Мастере и Маргарите» дважды.

То же, вероятно, могло следовать и из сосуществования в одном литературном артефакте как бы двух произведений — романе мастера и описания того, что происходила в связи с ним во время посещения Москвы Воландом и его свитой.

Но, тем не менее, строка, которой должен заканчиваться экскурс в историю Иудеи, части Римской империи в начале первого века нашей эры, трижды звучит в романе «Мастер и Маргарита», что позволяет по-разному трактовать такое несовпадение ожидаемого, заявленного, провозвещенного с тем, что есть в книге Булгакова на самом деле.

Попробуем объяснить тройное окончание одного и того же произведения кратким анализом его структуры.

В принципе, при внимательном чтении достаточно объективно приходится признать, что «Мастер и Маргарита», при всем филигранном сращении текстовых фрагментов в одно целое, есть не два романа в одном, а три романа.

Первый из них, собственно, роман мастера о Понтии Пилате.

Второй — о Воланде и тех, кто был с ним рядом во время кратковременного вояжа в столицу советского государства.

Третий — бытовая канва и того, и другого, фон, на котором разворачивалась история спасения мастера, Маргариты и романа о Пилате.

Бесспорно, что одно здесь безусловно и поразительно переходит в другое, что ясно сразу же при начале чтения «Мастера и Маргариты». Тем не менее, различные пласты произведения имеют более сложную ипостась сращения в единстве, чем кажется на первый взгляд. Здесь как бы три круга героев, которые вступают друг с другом в постоянные взаимоотношения, тем не менее, имея все же некую изолированность в рамках самодостаточного произведения.

Булгаков вряд ли не знал о том, что немецкие ученые находили, доказывая в качестве неоспоримого факта, несколько различных по времени создания частей еврейской Библии — Пятикнижия Моисеева. (Речь в данном случае не о критике данной теории, которая, как гипотеза, наверное, имеет право на существования, но далека от подходя к названному тексту носителями его.)

Приведенный тут пример важен был именно тем, что Булгаков задействовал в своем романе научно-художественный подход, из чего не вытекает, что его труд надо рассматривать в качестве религиозной книги, как это можно сказать о написанном Ренаном или кем-то еще.

Но нерасторжимое присутствие трех линий его романа настолько очевидно, что не имеет смысла говорить о нем более подробно.

Краткий итог сказанного состоит в том, что в первый раз фраза про Пилата является окончанием романа мастера, второй раз — истории про Воланда и бывших с ним приспешников, в третий раз — она же завершает роман «Мастер и Маргарита», будучи итоговой чертой и для романа мастера, и для романа про Воланда.

(Заметим, к слову, что в финале «Мастера и Маргариты» она несколько изменена — не Понтий Пилат, а Понтийский Пилат, что в рамках сказанного выше показывает, что предыдущие вставки данной фразы в текст были предварительными окончаниями произведения, а последнее приведение ее означает именно конец всех трех историй, слитых талантливо и изобретательно в одну.)

III

Но имеется и еще один нюанс, так сказать, который нельзя не учитывать при разговоре о «Мастере и Маргарите». Именно — религиозную составляющую гениального булгаковского текста.

Несомненно, что его трактовка Иешуа Га-Ноцри, Понтия Пилата, Левия Матвея и других персонажей романа в романе и романа Булгакова, не во всем совпадает с каноном интерпретации образа Иисуса из Назарета.

Например, Иешуа Га-Ноцри, каким он описан мастером, слишком напоминает самого мастера. К тому же, теологически не все бесспорно в той версии событий, какую предложил и обосновал художественно в «Мастере и Маргарите» Михаил Булгаков.

Однако, сюжет с тремя одинаковыми финалами в тексте романа дает возможность, несмотря ни на что, соотнести его и с Евангелиями.

Как известно, их четыре в христианском каноне, то бишь, в Новом Завете. Три — так называемых синоптических — От Матфея, От Марка и от Луки, и последний, стоящий как бы вне их в силу ряда содержательных своих моментов.

В синоптических Евангелиях многочисленны точки совпадения, есть повторы сюжетные, ситуационные и иные.

Располагаются они именно в том порядке, как перечислены выше, хотя исследователи считают, что Евангелие от Марка есть более ранний текст жития Иисуса, тем не менее, оно вводится в Новом Завете словами Матфея.

Приведем гипотезу о том, что каждое из синоптических Евангелий есть символ одного из трех главных направлений в христианстве — католицизма, протестантизма и православия (о чем сказано будет отдельно в другом тексте).

В таком случае, Евангелие от Матфея указывает на католицизм, от Марка — на протестантизм, от Луки — на православие.

Думается, что обозначенный тут параллелизм имеет самое прямое отношение к роману «Мастер и Маргарита».

Тогда история про Понтия Пилата есть реплика Евангелия от Матфея, сквозной экскурс присутствия Воланда в Москве — Евангелия от Марка, а все остальное — намек на Евангелие от Луки.

Чтобы избежать неприятия выраженной выше точки зрения и на роман «Мастер и Маргарита», и на Евангелия, скажем, что сравнение касается не библейского текста во всей его многогранности, а только образа, ауры Евангелий и того, как она отразилась в произведении советского довоенного писателя. И ничего больше.

Евангелие от Матфея — обстоятельно и исторично, от Марка — лаконично и ригористично, от Луки — литературно и художественно.

Если без предубеждения прочитать еще раз книгу Булгакова, то нетрудно согласиться с тем, что все перечисленные особенности трех пластов ее близки к тому, что сказано нами в характеристике Евангелий синоптического рода.

Понятно, что сама по себе такая интерпретация «Мастера и Маргариты» кажется столь же неожиданной, сколь и вполне оправданной. А потому требует более развернутого комментария к роману Булгакова.

В нашем же тексте хотелось только обратить внимание на ту подробность, которая, несомненно, раздвигает возможности исследования авторского текста на библейском материале, как непосредственно и более прочно связанном с Библией, чем то могло быть приемлемым при традиционном и ставшим немного консервативным истолкованием истории про мастера, его любовь, его произведения и то, как он получил подтверждение и собственной правоты и своей слабости в подвижничестве, в желании воссоздать образ того, который четырежды был воссоздан и стал догмой и точкой отсчета.

Явление литературного Иисуса народу

В романе Булгакова «Мастер и Маргарита» все описанное подчинено закону троичности. Так, например, трижды умирают как Мастер, так и Маргарита, что нетрудно показать на примерах из обеих частей романа.

То же касается и образа героя, который, формально, не задан в качестве главного в названном произведении, но таковым является в разных ипостасях по сути своей (речь не догмате о Троице, отнюдь, а о том, что один и тот же персонаж, обозначенный первоначально в Евангелиях канонических, у Булгакова представлен в разных воплощениях.)

Впервые о нем сказано в самом начале романа, в разговоре о поэме Ивана Бездомного об Иисусе Христе. Сначала следует авторское пояснение, что поэт пролетарский изобразил основателя одной из мировых религий слишком живо. При том, что его собеседник, редактор журнала, заказавший атеистическую поэму, делает акцент на том, что все библейские сюжеты про Иисуса Христа — вымыслы. Через несколько страниц Иешуа Га-Ноцри описывается в главе из романа Мастера о Понтии Пилате в сцене допроса. И тут перед нами слишком человек, не совсем понимающий, где он находится и с кем говорит. То есть, по словам Мастера его герой ведет себя как обычный человек.

В финале романа Булгакова уже Левий Матвей просит Воланда устроить дальнейшую судьбу Мастера и Маргариты от имени того, кого писатель называет героем истории, созданной Мастером.

Итак, перед нами один и тот же легендарный человек, но представленный от имени Булгакова (дважды и в различном контексте — разговор на Патриарших прудах о литературе и разговор Левия Матвея с Воландом), и от имени создателя злосчастного произведения, вызвавшего шквал критики в литературных советских кругах описываемого Булгаковым десятилетия предвоенного.

Очевидно, что контекст романа «Мастер и Маргарита», если иметь только в виду даты его создания (1929-1940), имел явный политический подтекст. Не случайно ведь опус Мастера посвящен был прежде всего судьбе Понтия Пилата, собственно говоря, посвящен исторической личности — прокуратору Иудеи первого века н.э.

Понятно, что, несмотря на иронический тон булгаковского повествования, напоминающий остроумные перипетии обоих романов Ильфа и Петрова, ясным являлось то, что подтекст произведения — антитиранический — прочитывается однозначно и вполне определенно. Это не фильм «Иван Грозный» Сергея Эйзенштейна, где также героем выставили тирана, но правильного с точки зрения господствовавшей в СССР власти, иначе бы фильм не получил официального признания.

Не забудем, какие годы это были в истории государства — террор, махровый атеизм, уничтожение религии не только идеологически, а физически — расстрелы, тюрьмы, лагеря — все это задействовали, чтобы практически до основания извести всех, кто проповедовал религиозное учение. И это при том, что вождь страны, в которой последовательно и безудержно проводилась тоталитарная борьба с религией, сам получил религиозное образование, поэтому в некоторой мере боролся и со своим давним прошлым. Что, в свою очередь, встраивалось в восприятие поведения Понтия Пилата, который и по Евангелиям, и по Булгакову сопротивлялся казни Иешуа Га-Ноцри до последнего. А тогда, когда уже ничего с формальной стороны практически не удавалось изменить, сделал все, чтобы облегчить муки того, кто помог ему справиться с неизлечимой болезнью хотя бы на короткое время.

(К слову заметим, что сама публикация романа «Мастер и Маргарита» любопытна, поскольку и ей сопутствовал определенный контекст. Так, роман напечатали после окончания поворотного в истории католической церкви очередного Ватиканского собора, который внес коррективы в догматику христианства. С другой стороны, появление произведения через четверть века после его окончания стало, постфактум, последствием тех судьбоносных, как казалось, перемен, которые произошли в СССР в годы правления Хрущева. Возможно, что публикация данного текста планировалась и как ответ на религиозные события мирового масштаба — и здесь внешне выраженная ирония над ними оказывалась очень своевременной, и как намек на прежние события — развенчание культа личности, а также и как показатель некоторого допущенного властью свободомыслия. При том, что «Мастер и Маргарита» трактовали именно как художественное, а не как религиозное произведение, хотя оно задумывалось именно религиозным.)

Перечитывая роман Булгакова в свете, например, статей из «Атеистического словаря» любого года издания, понимаешь, что писатель сознательно уходил от споров между конфессиями, а также и между традиционным христианством и еретиками всех толков и практик.

Для содержания романа очевидно, что Иисус Христос есть бог. И ему подчинено все в земной и в загробной жизни.

Примечательна, например, фраза Воланда о том, что разные ведомства занимаются четко определенными задачами во всех временах и пространствах. То есть, писателем указано на иерархию высших сил. В данном случае о том, что сила зла, здесь выведенная в образе Воланда и его свиты, существует на сама по себе, а в подчинении другой силе — добра и справедливости, которая персонифицирована в образе Иисуса Христа.

Примечательно, что от его имени Левий Матвей просит за Мастера и Маргариты, говоря о том, что им дарован вечный покой. Покой, а не свет, что принципиально.

Тут можно предположить, например, что подобная участь автору произведения о Иегошуа Га-Ноцри связана с тем, что он попытался описать то, что реально происходило, но сделал это чересчур художественно. Или атеистично.

(Берлиоз и Бездомный уверенно говорят Воланду при первой и единственной для них встрече с ним, что страна, где по своим делам оказался специалист по черной магии, почти стопроцентно атеистична.

Да, в романе сказано, что Воланд оказался в Москве, чтобы устроить там и тогда ежегодный весенний бал полнолуния. Но при этом, говорится, что его интересовали и москвичи, жители столицы первого социалистического государства — добавим здесь от себя такое определение. И, наверное, потому, что были неверующими по господствующей тогда в стране идеологии.)

Таким образом, образ Троицы интерпретирован Булгаковым, который прекрасно ориентировался в религиозных текстах и учениях, с ними связанных, однозначно — Иисус Христос, как властитель дум и всего сущего.

Это, кажется, в основе своей не расходилось с христианской теологией, но стало субстратом ее, без комментариев и уточнений. Что, вполне возможно, могло встретить сопротивление в религиозных кругах СССР, сугубо в апологетах православия, которое возрождалось в то время, хотя и преподносилось в некотором роде в качестве явления маргинального.

Вспомним, например, что редактор Берлиоз, блещущий эрудицией, говорит об Иисусе Христе с поэтом Бездомным, ссылаясь на Филона Александрийского, Иосифа Флавия, а также Тацита. Но совсем не упоминает книгу пророка Исайи, 53 глава которой теологами христианского вероисповедания интерпретируется, как прямое указание на пришествие Иисуса Христа (несмотря на то, что в результате перевода тонкие моменты ивритского текста переосмыслены тенденциозно, а также на то, что строй еврейской Библии в переводе на европейские языки переиначен композиционно и демонстративно.

Филон Александрийский, еврейский философ и комментатор, основывавшийся на знании не только Пятикнижия Моисеева и других священных текстов иудейского канона, вошел в историю мировой философии учением о Логосе, воплощенном в реальность слове, а в теологию выводами о том, что библейские тексты надо воспринимать в качестве аллегории.

Понятно, что оба филоновских тезиса нашли свое применение в толкованиях как так называемого Ветхого Завета, так и Нового Завета.

Иосиф Флавий, попав в плен к римлянам и оказавшийся по стечению обстоятельств в Риме в качестве уже гражданина империи, написал книги об иудеях, думая, что они есть апология истории евреев, к которым он принадлежал по происхождению. На самом деле, его многословные и патетические по интонации труды стали агитационным материалом против евреев, так что поставленные перед собой задачи Иосиф Флавий не достиг, если не сказать больше и честнее — достиг обратного предполагаемому эффекта.

И в таком контексте неупоминание эпической книги пророка Исайи есть не случайность, а еще одна примета того, что Булгаков уходил от конфессиональной материализации личности Иисуса Христа, что было не совсем обычно. Но, тем не менее, объяснять только художественностью его произведения, его ироническим бытописанием, тем, что оно некоторыми читателями воспринимается как история советских атеистических нравов (опять же, в духе Ильфа и Петрова) вряд ли возможно.

Правда, в принципе, можно иметь в виду, что все те извивы поведения, которые высмеивает и достаточно едко, правдоподобно Булгаков в «Мастере и Маргарите» есть доказательство от противного. От Воланда и от атеизма, поскольку последний вместо библейских норм поведения навязывает другие основы морали и сосуществования граждан нового государства.

И тут естественно вспомнить про книгу Иова, историю человека, который имел многое, а потом все потерял из-за недостатка веры. Чтобы тяжких духовных и физических мучений вновь обрести ее, буквально, в боли и горести.

Таким образом, покой, уготованный Мастеру и Маргарите есть некоторый аналог возвращения Иова к жизни с большим чувством веры во Всевышнего. Но не свет им все же открыт, потому что заметен и недостаток их религиозного чувства, что не преодолено и после выпавших им испытаний и сомнений, да и участие в шабаше, устроенным Воландом, признание его всесильным (Маргаритою, например), не слишком уместно для тех, кто попадает в свет после смерти тела.

(Укажем и на то, что и тут Булгаков уходит сознательно от противопоставления католичества с его разделением загробного бытования людей на рай, ад и чистилище — православию. Покой — это в его описании есть аналог мирской жизни, но близкой к мечтаемому — уединение и занятие любимым делом.)

Любопытен и еще один момент. Действие романа начинается в среду со встречи Воланда с Бездомным и Берлиозом на Патриарших прудах. А завещается в ночь субботы. Учитывая, что все случившееся за несколько наполненных событиями дней происходило в мае, то понятно, что тут сошлись как события страстной недели (ставшие обрамлением повествования Мастера), так и празднование Пятидесятницы (Троицы), православного праздника, который выпадает на май по российскому календарю, как правило. Но соотносим по времени и с тем, в какие даты отмечается праздник по католическому и протестантскому календарю. Таким образом, в данном случае также стоит обратить внимание на своеобразный интернационализм религиозного рода, проведенный последовательно по всему роману Булгакова.

Показательно в данном аспекте и сопоставление детально выписанной топографии Москвы довоенного времени и Иерусалима в двух соотносящихся в одном произведении текстах — романе и романе в романе. Булгаков четко перечисляет все места действия как в столице СССР, где происходили описываемые от автора события, так и Иерусалима. Реальное и легендарное может быть буквально перенесено на карту того и другого города, что должно подчеркивать достоверность случившегося со всеми героями булгаковского произведения. При том, что может иметь множество подтекстов и объяснений. В данном случае, важно указать на соприсутствие Москвы и Иерусалима в контексте религиозной тематики романа «Мастер и Маргарита», когда реальное, знакомое на слух и взгляд — улицы, дома, уголки города — доказывают достоверность мистического, фантастического и инфернального, практически вымышленного или гениально угаданного. Естественно, что параллельность событий и судеб есть основа романа о Мастере, как и о Понтии Пилате. И, естественно, требует обстоятельного исследования. В данном случае просто необходимо было отметить, что атеизм москвичей своеобразно сосуществовал в тексте с религиозностью иудеев и римлян, что поучительно и как художественный прием, проведенный последовательно, и как дихотомическая парадоксальная история о вере и отступлении от нее во многих вариантах и особенностях в обоих случаях, то есть, в разных временных и пространственных координатах.

Следовательно, будучи религиозным по заявленной в нем тематике, роман Булгакова «Мастер и Маргарита» стал в должной мере обобщением того, что обыденное, так сказать, массовое сознание понимает под именем бога-отца, бога-сына и святого духа. (Споры между католичеством и православием о филиокве, об исхождении святого духа от ипостасей Троицы, как и рассуждения монофелитов или монофизитов о воле и природе ликов Троицы также выведены за скобки булгаковского произведения, потому что его интересует не теологическая дискуссия, а народное восприятия заданной им, и трижды в рамках одного произведения, обозначенной темы. Сюда же можно отнести и рассуждения Воланда в разговоре с Берлиозом и Бездомным на Патриарших (!) прудах о доказательствах бытия бога, которые в отечественной философии до определенного времени трактовались сугубо негативно и в качестве того, что противоречиво, нелогично и уязвимо по сути своей.)

Подводя итог кратким рассуждениям о том, каким Иисус Христос, известный по Евангелиям, показан в романе Булгакова, стоит только сказать, что писатель сделал все возможное, чтобы выявить в образе этом то, что бесспорно и не вызывает столкновения мнения: как на уровне религиозного, так и на уровне светского сознания. Здесь Иисус Христос определенная константа, величественная, явная и стоящая за всеми происходящими, бывшими и будущими событиями. Уточнений, детализации названного образа в романе Булгакова нет (не считать же за таковые то, что сказано об Иешуа Га-Ноцри в похожем на неприведенную поэму Ивана Бездомного беллетристическом произведении Мастера. Его искренность, подчинение порыву и интуиции не отменяет ослабления образа собеседника Понтия Пилата, что в произведении, четко выстроенном и тщательно продуманном и выписанным не может быть данью случайности.)

То есть, перед нами некая высшая субстанция, персонифицированная ровно настолько, насколько это было необходимо в неверующей стране, граждане которой имели некоторое представление о религии своего народа. И именно в таком аспекте роман «Мастер и Маргарита» оправдан той популярностью, которая затем выпала на его долю. Правда, последняя оказалась заложницей блистательной формы изложения, стиля автора романа, когда содержание его, то, что вкладывалось в него самим писателем, кажется, осталось на периферии широкого читательского сознания. Наверное, в этом смысле роман Булгакова в чем-то повторил судьбу романа Мастера, будучи несколько банальной экспликацией возвышенных явлений и событий.

И сопоставление булгаковского текста с классической картиной русского художника девятнадцатого века Иванова «Явление Христа народу» само собой разумеющееся и оправданное. Как ни парадоксально прозвучит, шедевр живописца, над исполнением которого он работал почти тридцать лет и премьера которого в России стала для художника творческой трагедией, есть то, что закономерно.

Сколько бы совершенства ни было бы в слове и в мазке, желание высокое донести до публики, принижая его, есть все же китчевое мышление. При том, что и роман, и картина в своем роде стали пределом совершенства и выразительности. Что не отменило их простодушной популяризации того, что требовало иных слов и красок, как представляется из нашего времени.

Три ступени вниз

Когда в очередной раз читаешь роман Булгакова «Мастер и Маргарита», то возникает недоумение: как? и всего лишь? вот та книга, которая фактом своей публикации стала в середине шестидесятых годов прошлого века литературным и не только событием, прорывом? Не может быть!

Тем не менее, есть и будет удивительным актом постхрущевской оттепели, приобщением к чему-то такому, чего не было и не могло быть по сути в сугубо заидеологизированной с тридцатых годов советской литературе.

Несомненно, что четыре главы романа мастера о допросе и казни Иешуа Га-Ноцри (так Булгаков в соответствии с еврейским звучанием имени Иисуса назвал героя романа в романе) есть лучшее в «Мастере и Маргарите», поразительное и запоминающееся, как киносценарий. (Был даже издан сборник под названием «14 Нисана», куда, наряду с другими материалами литературного рода о провозвестнике христианства, вошел на равных роман мастера из булгаковского эпоса на религиозные темы.)

Но история про Воланда и его свиту, куролесившую в предвоенной Москве, про саму Москву, описанную чуть идеализированно и иронично одновременно — это как оказалось вместе с романом мастера.

И не просто рядом, а так прочно и продуманно, выстроено композиционно, что одно естественно вырастает из другого, как тот сор, из которого, по гениальному образу из ахматовского стихотворения, вырастают стихи.

И все же, рано или поздно возникает риторический и сакраментальный вопрос: не снижает ли соседство бытового то возвышенное, что выражено в литературном подвиге безымянного персонажа «Мастера и Маргариты», который назвал произведение не именем главного героя Евангелий, а именем римского прокуратора Понтия Пилата?

В том-то и дело, что не только не умаляет достоинств истории про Иешуа Га-Ноцри и Понтия Пилата, а только усиливает эффект от силы сказанного в ней. Не из-за контраста, а как раз потому, что текст «Мастера и Маргариты» есть на самом деле трехуровневый конгломерат.

Самый высший уровень его — роман мастера.

Средний — приключения Воланда и его приспешников.

Самый нижний — описание москвичей в те несколько дней, когда город посетил инфернальный владыка потустороннего мира.

Все три уровня, перечисленные здесь, взаимодействуют с редкой проницаемостью друг в друга, создавая впечатление о произведении Булгакова как об универсальной картине человеческого бытия, взятого в четкий временной период и вписанной в узнаваемую до правдоподобия пространственную перспективу.

Но тогда возникает уже чисто стилистический вопрос: а зачем все это было нужно — так выстраивать описание легендарных событий, что есть разные уровни постижения их. Где наверху стилизация под Евангелие от Луки (где Левий Матвей — один из героев романа мастера), а на последнем — нечто похожее про романы про Остапа Бендера, написанные коллегами Булгакова по ранней газетной деятельности Ильфом и Петровым.

И, пожалуй, вопрос этот самый важный, поскольку ответ на него позволяет увидеть роман «Мастер и Маргарита» в присущей ему целостности, в том, что не перестает увлекать читателей его уже более полувека.

Заметим, что все три уровня романа имеют схожие особенности, как синоптические Евангелия — От Матфея, От Марка, от Луки.

В них есть детективные моменты, приключения героев, разговоры по душам и вкрапление мистического в обыденность.

Названное не есть лишь свидетельство единства главной книги Булгакова. Оно показывает, что все три уровня романа «Мастер и Маргарита» закономерны. И он мог быть целостным только в сосуществовании трех названных здесь уровней. По-своему на такую нерасторжимость повествовательной ткани литературного произведения указывает и то, что, заявленная в первых главах фраза, которой должен быть закончен роман и где речь идет о Понтии Пилате, трижды повторяется в Части второй его.

Тогда, когда завершается, собственно, роман мастера.

Тогда, когда Воланд и его свита покидают Москву, заканчивая все, что наметили сделать, в первую очередь, решив судьбу мастера и Маргариты.

Тогда, когда роман Булгакова подошел к концу.

Что является неоспоримым доказательством в пользу того, что все три пласта романа составляют подлинное содружество, так сказать.

Что из этого следует?

Наверное, то, что написать в СССР произведение на религиозную тему тогда, когда он начат и завершен был Булгаковым (1929-1940 годы) было невозможно. В некотором смысле, о том говорится уже в самой первой главе романа, где редактор Берлиоз доказывает пролетарскому поэту Ивану Бездомному, что никакого Иисуса не было на самом деле, как и представителей черных сил, как и всего того, что рассказывают о них.

Вряд ли было возможно тогда же написать пусть и сатирический, но в некотором роде и апологетический экскурс, показывающий возможности сил зла.

А вот вписать и то, и другое в смешные бытовые реалии советской жизни тех лет было вполне логично и уместно.

И дело тут не в том, что Булгаков хотел благодаря введению в свое произведение будничного содержания, тем более, иронично поданного, сделать возможной публикацию собственного произведения (особый аспект — соотношение судьбы и биографии Михаила Булгакова и героя его произведения, его альтер эго, его двойника).

Ясно было, что и в таком популяризаторско-полуанекдотическом виде, если иметь в виду фон истории про Воланда, Иешуа Га-Ноцри и Понтия Пилата, роман невозможен был для публикации в советских изданиях. Если помнить бедственное положение его автора в десятилетие, когда он его создавал, то, что он, скорее всего, находился под постоянной слежкой, трудно предположить, что у Булгакова могли быть или даже были иллюзии по поводу появления романа в печати (что также описано в истории мытарств и болезни мастера после того, как фрагмент романа про Понтия Пилата и его антипода духовного мастер по настоянию Маргариты опубликовал в прессе, что привело к ожесточенной критике писателя, его душевной болезни и одиночестве в больнице для людей с неадекватным поведением.)

Несомненно, нет.

Новозаветные книги, Библия в широком смысле слова, адресованы были обычным людям в меру их понимания, веры и последовательности в следовании личному религиозному чувству.

Потому три уровня романа «Мастер и Маргарита» есть как бы расширяющиеся сверху вниз круги восприятия библейского в разных группах людей, вырабатывающих отношение в тому, что говорится, в данном случае, про Иисуса из Назарета.

Есть, понятно, группа продвинутых в вере людей. Их меньше остальных в количественном отношении. Им ближе будет то, что пересказано в авторской редакции в романе мастера. Вероятно, их с заведомыми оговорками можно сравнить с учениками Иисуса, как они представлены в Евангелиях. (Вспомним, что и им не все понятно было в его логиях и притчах).

Есть большая, чем названная выше, группа людей, на которых лучше воздействуют примеры, связанные с чудесным. И о них говорится в Новом Завете — в Евангелиях, в Деяниях Апостолов, в Посланиях Апостолов, в Откровении Иоанна Богослова.

Как бы их ни было много по сравнению с теми, кто наиболее возможно приближен к религиозной истине о спасении души, их меньше, чем остальных, для которых вера есть и не привычка даже, а информация о том, что надо знать, чтобы правильно ориентироваться в конкретном социуме.

И им, третьим, приемлема и доступна нижняя версия истории про библейских персонажей.

Таким образом, выходит, что Булгаков, пусть не дословно повторяя библейский текст в рамках сложившейся традиции его истолкования, совершенно точно использовал градацию последователей Иисуса, как она обозначена в Евангелиях.

И использовал ее, ту самую градацию, в ориентировании на читателей неравных степеней восприятия высшего.

Поэтому насколько очевидны три пласта-уровня романа Булгакова «Мастер и Маргарита», также неоспоримо и том, что речь здесь о произведении цельном и филигранно выстроенном и написанном.

Пожалуй, одно из непременных достоинств его состоит не только в блистательной форме, конгениальной содержанию, не только в том, что оно объективно восприятию с неодинаковым опытом постижения знаний о вере и религии.

Оно проявляется в том, что никому не заказано не спускаться по перечисленным ступеням, а подниматься по ним с каждым новым прочтением романа, что, вкупе со всеми его известными достоинствами и доставляет читателю его бесценную радость постижения того, что при предыдущих чтениях оставалось вне внимания.

Знакомое до цитат, до всех сюжетных коллизий и перипетий всех уровней, она завораживает совершенством своим, тем возвышенным и актуальным вне времени подтекстом, который заявлен в нем с первых строк и с фантастической увлекательность сохраняется до финала.

При том еще, что и очередное чтение «Мастера и Маргариты» оставляет в душе ощущение чего-то еще неоткрытого, непроясненного, что со временем вызывает насущную потребность снова взяться за произведение Булгакова и перечитать его в очередной раз от начала и до конца.

Илья Абель