Вера Клинг | «Просыпаюсь утром: «Здрасьте! – Больше нет советской власти»

Именно эта прибаутка, казавшаяся нам всегда дико смешной из-за своей неосуществимости, вдруг стала актуальной для нас. Этот стишок мы хором цитировали, проснувшись утром в поезде, пересекшем границу Советского Союза и везущем нас в Польшу, откуда мы должны были самолётом улететь в Израиль. Удивительно, что пройдёт ещё несколько лет, и советской власти – этого колосса, казавшегося незыблемым, несокрушимым, вечным – не станет и для других людей. Колосс, как оказалось, стоял на глиняных ногах, а казался таким прочным! Но в то утро, 20-го мая, в поезде, идущем из Бреста в Варашаву, мы веселились и хохотали, повторяя: «Просыпаюсь утром: «Здрасьте! – Больше нет советской власти».

Незадолго до отъезда я сочинила песенку, подходящую к случаю. Вот эта песня.

Было нас, евреев, много, а не мало,
Жили мы в России двести лет.
Жили – поживали, что-то наживали,
Только счастья нет, как нет.

Припев:

Шмереле на скрипочке, Янкель на трубе,
Сыграйте эту песенку и нам и себе.

Кто был тот, кто первый нам сказал: «Ребята!
Ехать надо, что ни говори!»?
Стало нас тогда, в годах семидесятых,
Сразу меньше раза в три.

Припев…

Всё же было нас ещё довольно много,
Двадцать лет мы жили под замком.
Горбачёв пришёл – и в дальнюю дорогу
Мы пустились прямиком.

Припев…

Нас осталось мало, будет ещё меньше,
Скоро не останется совсем.
Грустно расставаться, трудно подниматься,
Но уйти придётся всем…

Шмереле и Янкеле со скрипкой и трубой
Уже давно в Израиле. Пора и нам с тобой!

Песня имела успех у слушателей. Особенно она нравилась нашему маленькому сыночку, который её выучил и распевал, уморительно не выговаривая буквы: «Смэлэлэ на склипотьке, Янкель на тлубеее!»

Поезд подъезжал к Варшаве. Вся взрослая часть нашей семьи испытывала не то, чтобы страх, но волнение: а как мы выйдем из поезда с такой кучей вещей? А вдруг нас никто не встретит? Куда нам тогда идти? Польского языка мы не знаем, как же мы будем объясняться? Подобные вопросы роились в наших головах. Но поезд ещё не остановился окончательно, как мы уже услышали голоса на перроне, которые призывно объявляли: «Сохнут! Сохнут!», давая потенциальным репатриантам понять, что их-таки да ждали. Мы все с облегчением выдохнули все наши страхи и побежали к выходу.

Чемоданы, баулы и сумки погружены на тележки, и мы идём быстрым шагом по перрону, еле поспевая за огромными верзилами – польскими солдатами, нанятыми Сохнутом для охраны и сопровождения репатриантов. Они были выше нас на две головы и шире в два раза. Всем своим видом они показывали, что к ним лучше не соваться, хотя мне кажется, что эти ребята с бОльшим удовольствием сопровождали бы евреев к ямам в лесу, чем в гостиницу. Но доллары превращают даже антисемитов-поляков в защитников евреев.

Вот мы в гостинице, которую Сохнут снял в качестве перевалочного пункта. Помню жуткую суету, снующих взад и вперёд людей. Мы довольно долго сидели в коридоре в ожидании комнаты, где мы должны были переночевать. Может быть, это было и не так долго, но нашему сыночку, видимо, показалось, что ожидание продолжалось вечность. Он, бедный, наверно, решил, что так теперь будет всегда и начал дико рыдать. Ещё бы: ребёнка вырвали из привычной обстановки, из уютной квартиры, где всё было знакомо и понятно, и поместили в коридор, где туда-сюда носятся незнакомые люди, галдят, кричат… Конечно, он был очень расстроен. Но как только нам выделили комнату, где было светло, тихо, стояли кравати, столик, стулья, шкаф, он тут же успокоился, повеселел и стал по своему обыкновению разглагольствовать и рассуждать. Мир для него снова принял разумные формы.

Что ещё запомнилось мне из тех суток, что мы провели в Варшаве в ожидании самолёта в Тель-Авив?

В основном, мы были заняты тем, что перепаковывали свои вещи. Дело в том, что нам сообщили, что на борт самолёта разрешают взять только по десять килограммов груза на человека, а всё остальное надо будет сдать в багажное отделение. Предполагая заранее, что груз, «уплывший» из наших рук, может пропасть (о подобных случаях бесконечно рассказывали все репатрианты), мы стали перекладывать вещи таким образом, чтобы самое ценное осталось в самолёте. Надо сказать, что тем же самым занималась вся гостиница. Для этой цели даже было выделено специальное помещение. Каких типов мы там насмотрелись! Впрочем, затмил всех один еврей с Украины, который вёл себя настолько омерзительно, что практически оправдывал все антисемитские наветы на евреев. Не сомневаюсь, правда, в том, что с НЕ-евреями он не позволял себе так нагло себя вести. Зато с собственной бабушкой, примерно лет восьмидесяти, это можно. Еврей (кажется, его звали Миша) громко возмущался тем, что бабушка насовала ему в багаж каких-то ненужных ему вещей (одеял, подушек, кастрюль), из-за которых у него теперь будут проблемы с весом в самолёте. Миша красочно и гадко обругивал несчастную старушку, которая никак не защищалась, а пыталась его утихомирить – ей (в отличие от Миши) было очень неудобно за эту безобразную сцену перед чужими людьми. Мише же присутствие публики отнюдь не мешало. Мне кажется, оно его даже подзадоривало. «Ты что, совсем сдурела?!» – вопил Миша, – «Что ты мне насовала своё тряпьё! С ума сошла, старая дура?! Кому нужны твои одеяла?» и т.д. Я еле сдерживалась, чтобы не сказать Мише, чтобы он заткнулся и не позорил нацию. Сейчас я бы, конечно, не промолчала, но тогда я ещё была молодая (29 лет!) и стеснялась делать замечания хамам в общественных местах.

Придя в номер, мы с Борькой рассказали родителям про сцену с Мишей. Через некоторое время мы пошли обедать. Мама сидела одна за столом, а мы стояли в очереди за едой. Вдруг к ней без разрешения подсаживается незнакомый мужик с внешностью ресторанного вышибалы и без всякого предисловия начинает возмущаться: «Она мне насовала какого-то старого тряпья! Какие-то одеяла рваные!» и т.д. Мама сразу поняла, кто это.

Я, естественно, не знаю, как сложилась судьба Миши на земле предков, но я ни минуты не сомневаюсь, что он пополнил собой ряды возмущённых ненавистников Израиля, которые всем недовольны, всё ругают, покупки делают только в русских магазинах, ивритом не овладели, но зато знают, что в Израиле культуры нет и в помине, что иврит – это «обезьяний язык», все израильтяне – тупые идиоты, а продукты в магазинах «не живые». Уверена, что если Мише удалось, он давно уже сменил наш жаркий климат на знобящий канадский холод. Для Израиля лучше, чтобы подобные субъекты – «подарки для антисемитов» – убирались подальше от нашей страны.

Почти сутки мы просидели в Варшаве, затем нас организованно рассадили по автобусам и все отправились в аэропорт.

Вот мы уже в аэропорту Тель-Авива.

Служащая министерства абсорбции, к которой мы попали после пятичасового ожидания, заполнила наши бумаги, выдала нам деньги на первое время, объяснила, что, как только мы устроимся с жильём, мы должны первым делом открыть счёт в банке, куда будут поступать ежемесячные выплаты от министерства. Затем она спросила, есть ли у нас в Израиле родственники или близкие друзья, к которым мы хотели бы отправиться. Мы сказали, что у нас никого здесь нет.

— Куда бы вы хотели поехать?

— В центр абсорбции.

— Сейчас их практически уже нет – туда отправляют только социальные случаи, но существуют специальные гостиницы для олим, где за весьма умеренную плату вы можете поселиться на первое время и искать пока жильё на съём.

— А где расположены такие гостиницы?

— Вы бы хотели в центре, на юге или на севере страны?

Мы очень боялись жары, поэтому предпочитали начать своё знакомство со страной где-нибудь на севере.

— Мы хотим на север, если можно.

— У нас есть гостиница в мошаве Шавей-Цион.

— А где это?

— Знаете Хайфу?

— Конечно! — закричали мы.

— Ну, так это там.

Это, как потом выяснилось не совсем Хайфа, вернее, совсем не Хайфа (от Шавей-Циона до Хайфы минут сорок на машине без пробок) – поселение Шавей-Цион находится недалеко от Нагарии. В общем, Хайфа, так Хайфа.

Какое счастье, что мы попали именно туда! Кто знает, как сложилась бы наша дальнейшая судьба, не попади мы в олимовскую гостиницу «Бейт Дольфин» в мошаве Шавей-Цион?

Вот мы и дома

Название новой главы звучит пафосно и высокопарно, я это понимаю. Но почему я должна ёрничать, если это самое ощущение дома действительно появилось у нас с первых дней и даже часов в Израиле и осталось насовсем? Всё вышесказанное не значит, что нам всё всегда априори в Израиле нравится. Конечно, нет. Ведь и дома, в семье люди тоже не всегда со всем согласны и всем довольны, но всё равно любят своих домашних, прощают им многие недостатки, которые у чужих людей дико раздражают.

Нас умиляло в Израиле всё: и то, что все вокруг говорят на иврите (а это чудо, что мёртвый язык ожил стараниями одного энтузиаста и его сподвижников, до сих пор не укладывается у меня в голове), и то, что все наперебой старались нам (не только лично нашей семье, а всем вновь прибывшим) помочь, чем могли: приносили угощения, вещи, пытались посоветовать, как лучше устроиться. Нас умиляли и ужасно смешили евреи на тракторах (мы к такому не привыкли), которых мы увидели, живя в мошаве.

Даже первые впечатления, ещё «аэропортные», были очень приятными. Нам нравилось, что всё так хорошо организовано, ведь мы ещё хорошо помнили, как любая мелочь в стране исхода превращалась в неразрешимую проблему, а тут такая масса народу сразу понаехала в крошечную страну, и никто не остался на улице, всех как-то расселили, всем выдали «корзину абсорбции», на которую вполне сносно (по тогдашним нашим запросам) можно было жить первый год, всех обеспечили медицинским обслуживанием, ульпанами для изучения языка и т.д. – перечислять можно долго.

Повторюсь – нас это всё умиляло и наполняло чувством благодарности, но, как скоро выяснилось, подобными благородными чувствами пылали далеко не все. Поселившись в гостинице для «олим» в мошаве Шавей-Цион, мы познакомились с большим количеством таких же, как мы, свеженьких репатриантов, у которых о новой для них стране было совсем другое – полярное нашему – мнение. Причём, это отрицательное мнение об Израиле у них сложилось сразу, с первых их шагов по Земле предков.

Помню, очень сильное впечатление на нас произвела ночная Хайфа. Она показалась нам такой экзотически красивой: горы, огни, пальмы (особенно нас потрясли огромные пальмы, подсвеченные зелёными нарядными огнями – ну, прямо фильм «Великолепный» с Бельмондо!). Это потом мы ко всему этому привыкли и перестали замечать, но вначале нам всё показалось просто шикарным. Впрочем, это нас, «ничего не видевших в жизни» москвичей так легко было удивить, а вот «видавших виды и более искушённых» киевлян, одесситов, харьковчан и выходцев из Черновиц, Кривого Рога или Днепропетровска так просто не проймёшь. Причём, чем меньше город исхода, тем больше народ фыркал, пожимал плечами и выказывал своё пренебрежение к «Израиловке». Всё для них здесь было «НЕ ТАК!»: продукты — или «химия» или «не живые», люди, если и делают для них что-то хорошее, причём совершенно бескорыстно, то «им просто делать нечего» или «они должны нам быть благодарны, что мы к ним приехали, привезли им врачей, музыкантов, инженеров» (как будто до этого Израиль не находился на высочайшем уровне медицины, технологии, жизни вообще, из-за чего мы все сюда и приехали). Цитировать те «благоглупости» и хамский бред, которого мы наслушались (и слушаем до сих пор) от наших дважды соотечественников можно бесконечно, но это дело довольно противное. К тому же, сразу руки опускаются от чувства невозможности привести все примеры нелепостей и неграмотностей представителей «наикультурнейшей» русской алии.

«Бейт Дольфин» и его обитатели

Так называлась небольшая гостиница, которая стала первым нашим адресом в Израиле. Это довольно старая, но ещё вполне хорошая и удобная гостиница, которую министерство абсорбции зарезервировало для новых репатриантов. За довольно умеренную плату (семьсот шекелей в месяц за комнату) новые «олим» могли жить в ней первое время, пока не снимут себе жильё. Но пока мы обживаемся на новом месте, попробую описать гостиницу и её обитателей.

Трёхэтажная, похожая на советские санатории или дома отдыха, гостиница находилась буквально «у самого синего моря» — метрах в пятидесяти. Впрочем, море было не синее, а разноцветное: полоска синяя, полоска зелёная, полоска цвета морской волны (на иврите этот цвет называется «туркиз»), потом ещё какие-то оттенки голубого, синего и зелёного. Всё это буйство красок переливалось на солнце и менялось в течение дня. Каждый день мы любовались из окна на эту красоту и не могли к ней привыкнуть. Интересно, что в центре страны море не имеет такой цветовой гаммы как на севере.

Мы были очень тронуты тем, что жители мошава, в котором располагалась гостиница, приносили каждой прибывающей семье целый поднос угощений (они нам показались просто царскими), а потом ещё приносили кучу всяких хороших, хоть и не совсем новых вещей: одеяла, простыни, пододеяльники, одежду. Постельное бельё было такого великолепного качества и красоты, что некоторые предметы мы используем до сих пор, с ужасом думая о том дне, когда они порвутся (пойди попробуй купи сейчас такое бельё!). Всё это было более, чем кстати, ведь багаж (кроме чемоданов со шмотками) у всех должен был придти через месяц-два, а вещи могли понадобиться сразу. Мы были очень рады и тронуты такой заботой, но, справедливости ради надо сказать, что такие чувства испытывали далеко не все. Были такие люди, которые считали себя «униженными и оскорблёнными» этими «подачками». Один так прямо бросил пакет с дарёными вещами в лицо алминистратору гостиницы со словами: «Вы что, думаете, мы тут все нищие?!» Кричал он по-русски женщине, понимавшей только на иврите, английском и немецком. Это тоже очень характерная черта (кроме неблагодарности) наших «олим»: многие из них почему-то уверены, что все понимают по-русски. Фразы типа: «Да всё они прекрасно понимают, только делают вид, что не понимают!», «Как это можно не понимать русского языка?!», «Ничего, поймут» слышатся из разных уст наших русскоязычных соплеменников с завидным постоянством. Кстати, русскоязычными я их называю просто по привычке. Обычно люди, произносящие подобные фразы, на своём родном «великом и могучем» изъясняются довольно неграмотно, путая ударения, падежи, я уж не заикаюсь о числительных (этот орешек не по зубам даже дикторам русского радио РЭКА).

Вы, наверно, заметили, что я не слишком жалую своих дважды соотечественников. Ну, что ж поделаешь? Они меня действительно сильно раздражают (не все, конечно, — среди наших есть изумительные, тонкие, умные и интеллигентные люди). Впрочем, прочитанная мною недавно книга Бориса Сичкина (незабываемого Бубы Касторского из «Неуловимых мстителей») «Мы смеёмся, чтобы не сойти с ума» убедила меня в том, что я не одинока в своём негативном видении российских эмигрантов. Буба так разделал под орех американских «беженцев» из России, что мои критические замечания выглядят восторженными комплиментами. Если хотите очень сильно посмеяться, обязательно прочитайте эту замечательную книгу.

Меня всё время заносит на обобщения, но в первые дни нашего пребывания в «Бейт Дольфин» мы ещё ничего этого не знали, не замечали, а находились в полной эйфории от красоты, окружающей нас (море, пальмы, красивые виллы – настоящий курорт!), от дружелюбного приёма местных жителей, которые поголовно старались выказать нам свою приязнь.

Первым израильтянином, с которым нам довелось общаться довольно тесно, была женщина по имени Амит. Она работала администратором «Бейт Дольфин», распределяла вновь прибывших по комнатам, но кроме своих прямых обязанностей эта чудесная женщина и её муж Амрам – эти искренние сионисты, помешанные на алие – тратили всё своё свободное время на помощь постояльцам гостиницы. Они подбирали людям вещи, в которых те нуждались, помогали искать квартиры, потом и работу (они помогли очень многим в этом деле), возили на своей машине в банк, в поликлинику. А главное – они давали очень ценные советы по жизни в Израиле. Тем, кто хотел слушать, это очень помогало.

Надо сказать, что к нашей семье Амит и Амрам Регев отнеслись с особой теплотой, став нашими настоящими друзьями. Это произошло не потому, что мы такие красивые, приятные и симпатичные – просто мы были единственной семьёй, приехавшей в страну с ивритом. Так что наше «вложение» в иврит, а не в мебель, лодки и электронику, оказалось правильным. Это дало нам огромное преимущество. Среди населявших гостиницу репатриантов было много молодых (от двадцати пяти до тридцати пяти лет) людей, приехавших из крупных городов (Москвы, Ленинграда, Киева, Харькова), но, кроме нас, не было ни одного, кто удосужился выучить хотя бы ивритские буквы.

Услышав наш вполне сносный иврит, Амит пришла в неописуемый восторг (она вообще, как большинство израильтян, человек эмоциональный). Во-первых, это её удивило и обрадовало и даже умилило. Во-вторых, это сильно облегчило ей задачу приёма постояльцев, которых не так-то легко было понять. Английского-то наши «культурные» тоже не знали. Была только одна женщина из Ленинграда, которая изъяснялась на хорошем английском. Так что мы стали переводчиками и для Амит, и для других израильтян, которым надо было объясниться с «нашими», а так же «палочкой-выручалочкой» практически для всей гостиницы. К нашей комнате потянулась цепочка «ходоков»: всем надо было что-то перевести, пообщаться с администрацией, с врачом в поликлинике.

Поликлиника – это отдельная статья. Большая поликлиника находилась в городе Нагария – ближайшем к мошаву Шавей-Цион, но туда не набегаешься, особенно пожилым людям, которые больше всех любят лечиться, поэтому в нашем посёлке открыли нечто вроде фельдшерского пункта, где три или четыре раза в неделю принимала очень милая женщина – врач по имени Марта. Наши грузные бабушки в цветастых платьях-мешках тут же стали завсегдатаями этой импровизированной поликлиники. Туда «не зарастала народная тропа». Марта очень старалась. Она выучила некоторые необходимые ей в работе фразы на русском языке, а названия болезней и частей тела она выписала и повесила у себя над рабочим столом. В общем, старался человек. Но «наши» не прикладывали тех же усилий. Я не говорю о бабушках – какой с них спрос? – я говорю об относительно молодых людях, приходивших к ней за помощью. Они ждали, пока в Шавей-Ционе откроются курсы по изучению иврита (ульпаны), а пока жили в своё удовольствие: ходили купаться на пляж (благо – он под самыми окнами), гуляли, «прошвыривались» по магазинам, часами готовили замысловатые блюда на плитке, поставленной в небольшом закутке, оборудованном под кухню. Словом, занимались всем на свете, кроме самостоятельного изучения языка страны, в которую они приехали жить.

Мы с мужем стали ходить в поликлинику как на работу, чтобы помогать общению Марты с пациентами. Не скрою, мы делали это не только из альтруистических побуждений, но и для совершенствования своего языка. Боже мой, как была нам благодарна несчастная Марта! Не припоминаю, чтобы нас кто-нибудь сильно благодарил на русском языке. Иногда бабушки несли такую чушь, что я её не переводила, чтобы «не позорить нацию» — я переводила достаточно вольно. Не могла же я говорить Марте, как именно и какими лекарствами она должна лечить свою пациентку и как замечательно её лечили в Советском Союзе, доведя до стопроцентной инвалидности. Так что я делала большие купюры при переводе. Больше всего меня приводило в состояние бешенства, когда бабульки пытались объясниться с врачом на идиш, хотя она всем говорила, что идиша она не знает и не понимает. Тогда они говорили: «Она, наверно, не еврейка. Все настоящие евреи знают идиш. Те, кто не понимают идиша, не евреи». И, довольные собой, бабушки – знатоки еврейского жаргона, именуемого идишем, возвращались в свои комнаты к любимой свиной колбаске, привезённой из страны исхода.

Я назвала эту подглавку «Бейт Дольфин» и его обитатели, но пока не дала ни одного портрета. Попробую исправить своё упущение и описать более подробно несколько фигур. А интересных типов было там предостаточно.

Сначала процитирую две строчки из стихотворения, в котором я рассказывала историю нашей алии и жизни в Израиле:

«Мы пробыли почти полгода
В гостинице Шавей-Цион.
Там жили русские евреи
В сопровожденьи русских жён».

Именно так и было. Подавляющее большинство семей в гостинице были смешанные пары (чаще всего муж был еврей, а жена – русская или украинка). Чистокровных евреев было немного, но именно с них я хочу начать своё описание постояльцев – не потому, что они мне больше нравились (скорее, наоборот), а потому, что они были более колоритные: некоторые очень смешные, некоторые очень противные. Что же касается русско-украинских жён, то они день и ночь торчали на кухне, часами варили там что-то из гороха и были очень довольны тем, что их вывезли заграницу. Они, кстати, в большинстве своём быстрее своих мужей освоились в новой жизни, быстрее овладели ивритом и начали подрабатывать, пока их мужья ворчали на Израиль, который не оценил их мощнейший скрытый потенциал.

Итак, первая семья, которую я вспоминаю, была семья А-ских. Мужу Роме было лет пятьдесят, его жене Свете, наверно, лет сорок пять. Выглядели они оба старше: полные, одутловатые. Это не мешало Свете карикатурно молодиться. На ней лежали тонны косметики с самого утра (неудивительно, что израильские мужчины решили, что все «русские» женщины – проститутки). Одета она была всегда в вещи, которые были ей малы: не потому, что денег не было – просто Света не могла смириться с тем, что она располнела и упорно пыталась влезть в узкие облегающие брючки, короткие юбочки и даже шортики. Выглядело это жалко и смешно. Мне всегда бывало за неё стыдно, когда она появлялась на людях в узких брюках, демонстрирующих квадратную грузную попку и отвислый живот, и в кокетливых кофтюльках на тоненьких бретельках, из которых вываливались рыхлые веснушчатые плечи и грудь неопределённой формы.

Манера поведения этой дамы была под стать её манере одеваться: Светлана была уверена в своей непобедимой красоте и кокетничала со всеми без разбора.

Её супруг – Рома – ходил всегда в неизменных светлых шортах, над которыми возвышался необъятный живот, а под которыми торчали довольно худые и коротковатые ножки.

Несмотря на столь «экстравагантный» и пугающий вид, пара была полна уверенности в себе, надменна по отношению ко всем, но особенно – к израильтянам, которых они называли только «аборигенами». Рома стал одним из наших постоянных противников в ежевечерних спорах об Израиле. Легко догадаться, что мы со всем доступным нам красноречием и аргументами защищали «Землю Обетованную», а Рома с компанией, которая численно значительно превышала нашу «команду», был ястребиным хулителем Израиля.

Каких только «кровавых наветов» не обрушивал Рома на бедный Израиль! Культуры тут нет и быть не может (как он это выяснил, находясь в стране всего неделю и не зная ни слова на иврите, одному Богу известно), кругом бюрократия, какой даже в Союзе не было, страна не подготовилась к приёму репатриантов, которых сама же зазывала и чуть не обманом привезла в «эту Богом забытую страну».

Когда я слышу подобные речи (а я их слышала неоднократно и от разных людей) о том, что Сохнут якобы заманивал евреев Союза в Израиль, обещал золотые горы, работу по специальности, бесплатные квартиры и прочие радости, у меня всегда создаётся впечатление, что я, мой муж, мои родители – все мы ходили на какие-то другие, чем все остальные люди, собрания, лекции и встречи с представителями Сохнута. Неужели для нашей семьи организовывали специально какие-то альтернативные мероприятия, а полные залы были умело подобранной массовкой, призванной обмануть нашу, отдельно взятую семью? Или, может быть, люди не слушали того, что им со сцены рассказывали посланники еврейского агентства? А может, они слышали то, что хотели услышать и пропускали мимо ушей информацию о том, что квартир в Израиле осталось очень мало и может не хватить на всех приезжающих, что цены на жильё из-за этого выросли в несколько раз, что работу по специальности найти будет очень трудно, особенно врачам, которым придётся ещё и сдавать экзамены на свою профессиональную пригодность, а также музыкантам, инженерам, учителям. Только людям, владеющим ремеслом (столярам, слесарям, портным), а также разнорабочим («наиболее распространённая» среди советских евреев специальность) будет легко найти работу. Многим придётся переквалифицироваться, правда, министерство абсорбции поможет найти курсы для смены специальности. Ехать лучше не в центр страны, где, правда, больше рабочих мест, но жильё дороже, а на периферию (север или юг страны). Там есть шанс найти работу учителям школы. Мне лично на мой вопрос о возможности трудоустройства представительница Сохнута посоветовала поехать в Кирьят Шмона, где ещё есть возможность найти работу учителя музыки в школе. А мужу, инженеру-физику, лучше всего переквалифицироваться в учителя физики.

Вот так нас «зазывали». Каждый раз мы выходили с этих сборищ несколько подавленными (такое же настроение появлялось и после ежедневных прослушиваний «Голоса Израиля») и мы задавались вопросом: «А может, ну его?». И только окружавшая нас отвратительная серая действительность отрезвляла и заставляла двигаться дальше под девизом: «Что будет, то будет!».

Кстати, будучи настроенными хоть и позитивно, но трезво, мы как раз были удивлены и обрадованы тем, что увидели в Израиле. Как я уже говорила, организация приёма была очень чёткая и продуманная, страна нас встретила приветливо, как родных людей, погода, которой мы так страшились, тоже пока нас баловала (это было ещё до первых хамсинов, но и от них есть спасение — кондиционеры). Изобилие всего в магазинах тоже действовало приятно. Если ещё не всё мы можем купить, зато есть надежда, что со временем это станет возможным. Впрочем, что касается еды, то мы питались на пособие, выдаваемое нам ежемесячно (так называемая «корзина абсорбции») так, как не едали в Москве, работая по специальности (два инженера, юрист и руководитель хора).

Еда тоже была одной из постоянных тем, обсуждаемых в нашем олимовском «спор-клубе». Мы и ещё несколько адекватных репатриантов восторгались ею, хотя мы покупали всё самое простое и дешёвое. «Команда» под предводительством четы А-ских критиковала израильские продукты так, что у нас появлялся комплекс неполноценности. Оказывается, в Киеве продукты были куда вкуснее, живее и полезнее (!), чем в Израиле. Рома с пеной у рта доказывал, что особенно после аварии в Чернобыле в Киеве стало ТАКОЕ снабжение! Каких только продуктов там не было! И мясо, и овощи-фрукты, и рыбка, и любые соления! «Бывало, пожаришь куриную ножку или бифштекс,» — мечтательно вспоминал он, — «такое всё нежное, сочное!.. Правда, потом у меня часто почему-то отнималась нога». Клянусь, если бы я не слышала этих откровений своими ушами, я бы не поверила, что человек может такое говорить. Это больше напоминало монолог из какого-нибудь скетча в исполнении Хазанова.

Честно говоря, после нескольких аргументов в стиле выше приведённого, охота тратить нервы и голос в спорах с такими собеседниками у нас пропала.

Очень часто в спорах возникала фраза: «Тут ничего не дают даром». На что мы резонно интересовались: «А где дают даром?».

Между прочим, в Израиле-то как раз много чего дали нам даром: и «корзину абсорбции», и деньги на съём жилья (пожилым людям это даётся пожизненно, если они не купили собственную квартиру), и пособия по безработице и по старости людям, ни дня не проработавшим в этой стране, и медицинские страховки за символические суммы для тех, кто не работает или мало получает и всевозможные льготы и много-много чего несчастный Израиль даёт даром, не получая в ответ даже «спасибо».

Ещё одна, довольно странная семья были Таня, Миша и Анечка. Эта семья приехала из Ленинграда. Миша был намного старше своей жены, лет на пятнадцать, а, может, и на двадцать. Таня, милая русская скромная женщина, была абсолютно нормальным человеком. Миша – типичный еврейский неудачник с большими амбициями и склонностью к резонёрству. Если «попадёшься» и начнёшь разговаривать с Мишей, считай – два часа выбросил из своей жизни. Вырваться из беседы с ним было не так-то просто. Причём говорил Миша очень нудно, с каким-то странным выражением лица, которое означало: «Ну, вы-то понимаете, что я не так-то прост, что я очень умный и интеллигентный и владею высшей истиной!». Что конкретно Миша говорил, повторить нет никакой возможности, потому что даже тогда, тридцать лет назад, я не могла бы связно изложить, что он, собственно, хочет сказать, а теперь и подавно. Помню только, что мне было очень жалко его жену Татьяну, которая, в отличие от Миши, не освоившего иврит, начала довольно быстро изъясняться, нашла какую-то работу в мошаве, но всегда была очень грустной. Ещё бы – ей приходилось выслушивать Мишины разглагольствования ни о чём целыми днями. Дочка у них тоже была забитая, жалкенькая. Миша не пускал её в детский садик, хотя в мошаве был прекрасный детский сад, куда ходили бесплатно все наши дети. Детей постоянно развлекали, иногда возили на недалёкие экскурсии (например, кататься на пони). Всё время устраивались интересные игры: то был день индейцев, то пиратов, то ещё кого-то, уж не помню. Весь мошав умолял Мишу отдать дочку в детский сад, но заботливый отец был непреклонен.

Те пять месяцев, что мы прожили в «Бейт Дольфине», запомнились как нескончаемый отпуск, сказка.

Меня всегда удивляло, почему многие наши «олимы» охаивают израильские продукты, вздыхают о якобы более вкусных, сочных, «живых» помидорах, арбузах или колбасе. «Здесь таких продуктов нет», — уверенно констатируют выходцы из Омска, Твери или Винницы. «Там конфеты были вкуснее», — сообщают они, забывая, что эти конфеты нужно было ещё «выцарапать» в заказе к празднику.

Я думаю, что их ностальгические сентенции имеют к действительности довольно отдалённое отношение. Почему я в этом уверена? Просто я помню, что когда мы только приехали в Израиль и покупали самые дешёвые продукты, нам всё очень нравилось и казалось необычайно вкусным. Мы покупали колбасу «мортаделлу» (дешевле ничего не бывает) и радовались: «Это же точно вкус докторской колбасы!», нам очень нравились «американские шницели», мы упивались шоколадными вафлями, которые продавались в двухкилограммовых коробках, дешёвым трёхцветным мороженым (после «знаменитого» и «лучшего в мире» московского мороженого). А через пару лет мы постепенно перешли на более качественные и дорогие продукты. Мы сейчас в рот не возьмём «мортаделлу» (даже в салат не положим), нам кажутся ужасными переслащенные дешёвые вафли и т.д. Но тогда, сразу после советских вкусовых пристрастий нам вся эта дешёвка казалась райской пищей! Значит, не так уж вкусна была эта советская еда, просто нам всем так казалось. И сейчас людям кажется, что то, что они «едали» в Союзе было таким вкусным, таким особенным! А дай им ту еду сейчас, они бы от неё нос воротили. Я думаю, дело в том, что в Израиле у нас никогда не бывает настоящего чувства голода. Мы едим, просто потому что пришло время обедать или ужинать. А в Союзе даже тот, кто всегда мог «достать» продукты, всё равно в чём-то был ограничен, например, не мог круглый год есть любые фрукты или овощи, а большинство жителей Союза вечно сновало в поисках очереди, в которой можно было бы что-нибудь «схватить». Словом, ЕДА была центром, вокруг которого вольно или невольно крутилась жизнь большинства советских людей. Вот достанешь батон финской колбасы – и счастлив. Конечно, вожделенный дефицит кажется особенно вкусным. А арбуз, за которым отстоял километровую очередь и который выбирал тщательнее, чем иные люди выбирают себе невесту (ведь с арбузом не расстанешься, если он оказался перезрелым)! Он покажется самым сочным в мире. А здесь? Плевался бы этим арбузом, жаль, что косточек в нём нету. В общем, в Израиле нет никакого продуктового экшена: пришёл в магазин, купил по списку всё, что хотел, отстоял в очереди из четырёх человек – и всё! А главное, никто тебя не спросит с завистью: «Товарищ, где вы сосиски брали?», а ты ему так ехидненько: «Там уже этого нет». Вот это жизнь! Смех – смехом, а многие «олимы» именно из-за отсутствия таких вот радостей, наполнявших смыслом их существование, потеряли эту самую радость жизни и ворчат день и ночь на Израиль, который их «заманил», и на «неживые продукты», которые не нужно доставать.

Вера Клинг