«Новый Континент» Американский литературно-художественный альманах на русском языке
Зал пах …библиотекой! Он был новый почти, этот зал филармонии с органом. Деревянная обивка воспроизводила запах книг.
И было совсем немного народу.
Она пришла к этой музыке, к сегодняшнему концерту, притащилась – вопреки всему. Рвалась сюда ещё с сентября, планировала, даже рассказала коллегам… Фортепьяно всегда манило. Несбывшееся нечто. Самое главное в её жизни нечто.
Детство пахло нотами. Нотной бумагой, ученической нотной папкой и старыми альбомами Гайдна, Черни, непременно Бетховена, Шопена, Баха. Детство пахло свежевыкрашенными классами с фортепьяно и роялями, – всё это было настояно на волнении и дрожи, которые вечно испытывала, входя в класс и выходя на сцену. Ничего важнее и торжественней, ответственней в её жизни подростка не было. Она слишком волновалась и сомневалась в себе. Слишком благоговела перед музыкой. В дни концертов даже воздух зала казался ей благоухающим лучшей одеждой исполнителей, слушателей, их вдохновением. Всё было выше неба и человеческих возможностей, законченно, почти совершенно. По сравнению с уроками музыки предметы в обычной школе казались ей просто развлечением.
Не позволила себе – быть музыкантом. Как она могла.
В этот вечер играл Роман Лопатинский.
Она продралась к нему, словно лось через лесную чащу. Отогнав бурю, которая сотрясала душу из-за невозможности осуществить выбор, выбор-пике, отогнав все вопросы, вечные и неразрешимые. Пришла в филармонию по лужам и первому мокрому снегу – без зонта, без шляпы, налегке.
Симфонические пьесы Шумана, соната Брамса №22 Фа минор, сюита Хиндемита «1922 год». Играл всемирно известный пианист. Совсем ещё мальчишка…
Как долго музыка не звучала в ней… Как мало она напрягалась, чтобы дать себе волю – сосредотачиваться, выбирать именно свой концерт, именно фортепьяно, давать себе роскошь быть самой собой, наконец…
И только смена времён года, только первый снег и торжественный переход из осени в зиму приблизил её к самой себе, дал это редкое, почти невозможное в последние годы наслаждение – быть тем и такой, какова она есть: отголоском, частью музыки, пленницей невероятного, непостижимого фортепьянного искусства, вместе с десятком-другим людей, сидевшими в зале, – зал был почти пуст; да и разве может зал быть полон, когда на сцене является прекрасное…
В юности она написала повесть «Музыка». Юность и детство состояли из уроков музыки и многочасовых занятий за пианино каждый день. После музыки ей до сих пор никак не удавалось прийти в жизнь, где музыки нет. Жизнь оставалась недоступной, а люди интересны были только «одноразово», за единичными прекрасными исключениями. Музыка «испортила», закляла её безнадёжно… Она потрясла и осталась самой сильной абстракцией и самой сильной её любовью, в образе любимого учителя, редчайшей исполнительницы… И теперь, видимо, никакие слова не сравнятся со звуками фортепьяно, рояля, и никакие Образы для неё не будут равны образам пианистов. Нет ничего белее снега и клавиш, нет ничего чище звука рояля…
Наталья Голованова