Мириам СВЕРДЛОВ | Дядя Эмиль

ДЯДЯ ЭМИЛЬ

Семейные истории

Эмиль происходил из богатых латышских аристократов. Внешне он этому точно соответствовал – лицо интеллигента, холёные руки, негромкий разговор, чуть надменная улыбка, спокойствие и выдержка. Педант и аккуратист. Таким я запомнила дядю Эмиля, мужа маминой двоюродной сестры Иды.

Как угораздило этого латышского барина влюбиться в простую еврейскую девушку, с очень средней внешностью и без особого образования? – хороший вопрос. Любовь, мои дорогие, не спрашивает разрешения, она непредсказуема.

Разумеется, семьи с обеих сторон встали на дыбы. Религиозные родители Иды и слышать не хотели о таком позоре: выйти замуж за гоя? Недопустимо! Более тяжкого греха и представить себе невозможно!

Семья Эмиля тоже не отставала: их прекрасный мальчик, владелец единственного кинотеатра во всём городе, ничего лучшего себе не нашёл, чем эту нищую жидовку?

Какие страсти там бушевали, можно себе представить, но молодые сошлись и поженились вопреки всему. Потому что – любовь!

Родители Иды от непокорной дочери отреклись, сидели по ней шиву (траур по умершему).

Драма эта разворачивалась в Лиепае, накануне Второй мировой войны.

А дальше – приход немцев, всех евреев в гетто, на уничтожение. Иду тоже забрали, не помогло, что муж латыш. В гетто у неё на глазах погибла вся семья.

Эмиль делал всё, чтобы вызволить свою молодую любимую жену. Ему это удалось, Иду выпустили из гетто. Правда, перед освобождением ей сделали операцию, перевязали трубы, чтоб не рожала новых евреев.

Я помню эту пару хорошо, они нередко приезжали в Ригу из Лиепаи, останавливались у нас в доме. Мои родители им всегда были рады. Ида оставалась чуть ли не единственной уцелевшей родственницей моей мамы, и они были очень близки между собой – эти две кузины.

Когда я закончила первый класс, то Ида попросила моих родителей отпустить меня на лето к ним, в Лиепаю. Ей, бездетной, так хотелось хоть на короткое время видеть рядом с собой ребёнка, заботиться и нянькаться со мной.

Жили Эмиль и Ида в старом деревянном доме на улице Юрас. Внутри всё было крайне убого. Эмиль с гордостью показывал мне веранду, в которой он сам сделал ремонт. На краску и обои денег не нашлось, и он обклеил стены старыми газетами. Выглядело, конечно, ужасно, но из щелей дуло гораздо меньше.

Работал Эмиль на спичечной фабрике простым рабочим, получал гроши. Фабрика располагалась через дорогу от их дома, и каждое утро в 6.00 громкий фабричный гудок будил меня, я смотрела в окно, как простой люд спешит на работу, и дядя Эмиль тоже, смотрела на большую кирпичную стену и высокую трубу, извергающую чёрный дым.

Я хорошо провела лето у Иды с Эмилем. Мне было 8 лет. Меня баловали, водили на море, в парк.

Но один странный эпизод из того времени остался в памяти. Повзрослев, я иногда его вспоминала, и пришла к выводу, что между супругами к тому времени уже происходило что-то не так. Возможно, Эмиля раздражало моё присутствие, может, он даже ревновал, что Ида уделяет мне так много внимания. Ему это мешало! Скорее всего, он решил, что я загостилась слишком долго и высказал своё недовольство жене. А Ида не хотела со мной расставаться.

Однажды поздним вечером, когда я уже спала, Ида легла со мной рядом, крепко обняла. Она очень плакала. Я спросила спросонья – почему ты плачешь? Ответ был неожиданным: «Вы скоро уедете в Израиль, и я останусь ТУТ совсем одна …»

Я тогда не знала про «Израиль» ничего, только пробубнила: «Никуда мы не уедем, не плачь, Ида».

А потом Ида заболела. Рак. Какое лечение было в середине пятидесятых прошлого века? Да никакое. Мама посылала какие-то лекарства в Лиепаю, в Риге легче было достать. С трудом раздобыла и отправила резиновый надувной круг от пролежней, когда Ида уже не вставала.

Потом пришла от Эмиля телеграмма из двух слов: «Idiņa aizgājа» (Идочка ушла).

Телефона в те годы у нас не было. Мама в тот же день села на ночной поезд Рига-Лиепая, чтобы утром прибыть на место.

Эмиль был крайне удивлён, увидев маму:

– Зачем вы приехали? – с недовольным видом спросил он.

Мама была не менее удивлена. Куда делся этот вежливый обходительный интеллигент Эмиль? Перед ней стоял совсем другой человек.

– Как, зачем? Приехала проводить Иду…

– Если вы за наследством, то…

– Мне ничего не надо, Эмиль, – перебила его мама.

Мама задержалась в Лиепае на несколько дней. Её пустила к себе жить одна знакомая по фамилии Клавански.

Эмиль с похоронами не торопился, готовился основательно, по всем правилам искусства.

Иду отпевали в церкви, хоронили на латышском кладбище под сопутствующие речи священника. На свежую могилу водрузили большой крест.

Так и осталась лежать под крестом несчастная еврейка Ида – дочь Нехемьи Флейшман, пережившая Холокост. Лет ей было около сорока.

А Эмиль, не откладывая в долгий ящик, привёл в дом новую хозяйку, на сей раз – своей национальности.

Больше всех от этой истории переживала, разумеется, моя мама.

… Мой приятель, прочитав рассказ, спросил меня – неужели не было в городе еврейского кладбища? Почему Эмиль похоронил Иду таким образом? Этот вопрос навёл меня на мысль, что не все поняли мой рассказ.

Вот что я ему ответила: «Мне жаль, что суть моего рассказа ты не понял. Конечно, в Лиепае есть еврейское кладбище. Но Эмиль хоронил Иду именно так, как ему хотелось. И хоть он спас свою жену из гетто, на самом деле он был та ещё сволочь. Возможно, антисемит, возможно, озлобленный на весь свет из-за того, что Советы забрали у него всё. Неизвестно, чем он занимался в годы войны, почему он, образованный человек, работал разнорабочим на спичечной фабрике. Спрятался, затаился? Иди знай. Мама, вернувшись с похорон, была уверена, что он так поступил с похоронами назло ей и всем уцелевшим лиепайским евреям.

Мириам Свердлов

Фото из архива автора