Геннадий Прытков | Мимолетности на всю жизнь

Стиляги

Была в нашем театре мастер по пошиву мужской одежды… Евгения Львовна… Фамилии не помню. Помню только, что ей приходилось перешивать мне брюки по два-три раза… Она была и закройщицей… И просто обожала шить широченные брюки, в которых могло уместиться два-три Прыткова.

— Ну, Евгения Львовна, ну куда вы так шьете? Там же три меня уместится.

— Что вы говорите? — отвечала она. — Я забыла, что вы стиляга и обожаете все в обтяжку…

А тут как-то вошли еще в моду брюки-дудочки. Носить их, конечно же, было опасно. В секунду запишут в личности, преклоняющиеся перед проклятым западом. Но мы носили, а перешивала их все та же Евгения Львовна.

Любимая ее фраза была:

— Ну, где будем узить?

— Давайте к низу заузим!

— Насколько?

Я показывал.

— Боже мой, Геночка, вы же в них будете с мылом влезать!!! — ужасалась она, но зауживала, при этом бормоча:

— Какое счастье, что эти стиляги не хозяйничают на сцене, а то куда бы я девала свои старые лекала?!

— Так они у вас с тридцатых годов остались, время-то нынче другое… Выбросьте их! сделайте новые… сегодняшние…

— Милый мой, мне эти лекала помогал делать мой папа, а уж поверьте — он был отличный закройщик, у него все Казань кроилась!!!

И продолжала кроить-шить брюки на спектакли, в которых уместятся три Прыткова.

А тут пришла мода на брюки, которые узились к коленке, а расширялись к низу. Прихожу я как-то к ней с куском материала на брюки. Она сидит, вся обложенная польскими журналами моды…

— Я уже подготовилась к вашему приходу, Геночка… И должна вам сказать, — показывает на снимок, — В таких брюках ходят только кастраты… Это вовсе не значит, что вы кастрат, но я предупредить обязана — вас не поймут! Ну, хорошо, где будем узить?

— Вот здесь.

— Боже мой, — воскликнула Евгения Львовна, рисуя лекало, — Был бы жив мой папа, он бы просто меня избил за то, что я изменяю ему и начинаю работать на стиляг… Папа, прости меня, пожалуйста.., Но, как говорит стиляга, нужно идти в ногу со временем… Вот я и иду!…

Мимолетности на всю жизнь

Как-то приехали мы с Володей Габаевым в Москву на Вернадского и показали «Портрет» — спектакль по Гоголю. Надо ли говорить о волнении нашем, когда мы узнали, что будет среди зрителей сама Ангелина Фальк (Щекин-Кротова). Разнесла она меня в пух и прах… Главная претензия была — нервный я очень.

Сидим мы вечером с Анной Витальевной на кухне, пьем чай. Раздался телефонный звонок.

— Хорошо… Я сейчас ему трубку передам…

— Добрый вечер… Я приглашаю вас, Гена, завтра ко мне на чай с Анной Витальевной… Приходите, я вам Роберта покажу…

— Спасибо…

Анна Витальевна положила трубку и значительно посмотрела на меня:

— Такого я от нее что-то не припомню…

Часа два — два с половиной длился показ работ Роберта Фалька… Затем — чаепитие на кухне (ах, эти московские чаепития на кухне!)

Ангелина Васильевна рассказывает о Фальке… Анна Витальевна — о Валюсе… Сижу, затаив дыхание, слушаю двух великих Женщин великих Художников.

— Знаете, — обращается ко мне Ангелина Васильевна. — Я всю ночь не могла уснуть, все думала о том, что зря я вчера вас так отхлестала… Просто эта повесть — любимая у Роберта… И он частенько говорил о том, что, если бы он был такой НЕРВНЫЙ, как персонаж Гоголя, то он никогда бы не стал Фальком… Вы же не художник, вы — артист… так что, поздравляю вас… Вы — совершенно точная копия гоголевского героя….

Едем мы с Анной Витальевной на метро к ней на Вернадского… Она, нет-нет, да и взглянет лукаво на меня (ах, этот лукавый взгляд ее!):

— Ох, как это для Ангелины не свойственно… Ох, как!… Она никогда не признает свои ошибки… а тут… на те!!!!!

И, стукнув меня по коленке рукой, добавила:

— Победили!!!!!!!

Непослушание

1972 год. Белград. Не без помощи Юноны мне удалось совершить свою первую заграничную поездку в составе комсомольской группы. И не в какую-нибудь Болгарию, а сразу же в Югославию. По тем временам туда можно было попасть, только посетив страны соц.содружества, а с Югославией все было как-то туманно.

Кинотеатр «Партизан». Афиша премьеры фильма «Последнее танго в Париже». Перед отъездом мне выдали какую-то крошечную сумму в долларах, которую потом поменяли на динары и на которую я рассчитывал привезти теплую кофту для мамы и себе джинсы. Стоя у кинотеатра, лихорадочно подсчитываю, сколько же у меня останется в югославских динарах после того, как я куплю билет на фильм, о котором столько слышал.

Слышал, что в Союзе его не покажут никогда.Слышал и о том, что любой мало-мальски мыслящий человек просто обязан видеть этот фильм, но где? Слышал и о том, что туристам из группы не рекомендовано, усиленно не рекомендовано смотреть это кино.

Оглядываясь по сторонам — нет ли кого из нашей группы, я юркнул в кассовый зал и… купил билет.

В зале было не так уж много людей Фильм шел на английском с сербско-хорватскими титрами. Этот язык я тоже не знал. Да и не нужно было его знать — все, что происходило на экране, было понятно без перевода.

Сказать, что этот фильм перевернул мое сознание, значит ничего не сказать. Фильм ошеломил сознание, ударил сознание…расщепил… И мне многое пришлось собирать по крупицам, чтобы восстановить его… Но собирал я свое сознание теперь уже с оглядкой на Бертолуччи… И постепенно собрал… И не беда, что оно для многих тогда было чужое…

А тогда, в 1972-м я вышел из кинотеатра «Партизан», смутно понимая, где нахожусь… Но мозг постепенно прояснялся, все вокруг обретало ясные черты… И первое, что мне нарисовалось в этом прояснении — улыбающееся лицо руководителя нашей группы, зав. каким-то отделом татарского обкома комсомола.

Геннадий Прытков