Михаил Эпштейн | Евтушенко и Бродский. О Нобелевке и о зиме

За годы нашего знакомства у меня было несколько откровенных разговоров с Евгением Евтушенко. И всякий раз после долгого перерыва он чуть ли не с первых слов возвращался к истории своих отношений с Иосифом Бродском. Это было почти по-детски: обида выплескивалась сразу, он делился тем, что наболело. Вспоминал о том, как Бродский оклеветал его («агент КГБ»), написал на него донос в нью-йоркский университет («кощунство над американским флагом»). Я не мог не сопереживать Евгению Александровичу, я верил ему. Другой стороны я, правда, не слышал, но, надеюсь, биографы разберутся.

В подтексте этой глубокой обиды была, конечно, Нобелевская премия, на которую Евтушенко был выдвинут еще в 1963 г., а получил ее Бродский в 1987 г. Для русской словесности Нобелевка окружена особым магическим ореолом, позволяет как бы сразу вырваться из культурного гетто и вознестись над миром в облаке славы. После присуждения премии Светлане Алексиевич страсти как будто улеглись. Стало ясно, что Нобелевка – это не астрономия литературы, определяющая абсолютный размер звездных величин, а метеорология, показывающая всего лишь направление ветров и состояние атмосферы.

Возвращаюсь к Евтушенко и Бродскому. Теперь оба они принадлежат истории, и история литературы их рассудит, пользуясь такими критериями, как яркость и тонкость, эмоциональность и интеллектуальность, простота и сложность. В 1970-е –1980-е годы любители поэзии вдруг уверились, что переросли простoватого Евтушенко и доросли наконец до сложного Бродского. Но вспомним Пастернака: «Нельзя не впасть к концу, как в ересь, /В неслыханную простоту…. /Она всего нужнее людям, /Но сложное понятней им». Да, сложное поначалу легче создает иллюзию понимания. Я не исключаю, что вскоре рост поэтической аудитории пойдет в обратном направлении, к «неслыханной простоте», и тогда заново будет услышан Евтушенко…

Однако выше всех этих обид и разногласий – то, что объединяло обоих поэтов: мелодика русского стиха, смысловой ореол размера, бродячие мотивы и архетипы коллективного бессознательного. Прочитайте внимательно это стихотворение – и не ищите сразу ссылок в интернете на авторство:

Идут белые снеги,
как по нитке скользя…
Жить и жить бы на свете,
но, наверно, нельзя.

Чьи-то души бесследно,
растворяясь вдали,
словно белые снеги,
идут в небо с земли.

И душа, неустанно
поспешая во тьму,
промелькнет над мостами
в петроградском дыму,

и апрельская морось,
под затылком снежок,
и услышу я голос:
– До свиданья, дружок.

И увижу две жизни
далеко за рекой,
к равнодушной отчизне
прижимаясь щекой,

Быть бессмертным не в силе,
но надежда моя:
если будет Россия,
значит, буду и я.

Идут снеги большие,
аж до боли светлы,
и мои, и чужие
заметая следы.

Это своего рода эксперимент, стихотворение-центон – плод несостоявшегося «соавторства» двух поэтов. «Стансы» И. Бродского (1962) и «Идут белые снеги» Е. Евтушенко (1965) настолько созвучны, что легко переходят друг в друга. На высоком уровне восприятия, в русле большой поэтической традиции, эти стихи сливаются и образуют цельный ритмический образ. Встречное движение снега, падающего на землю, и душ, улетающих в небо. Растворение души в зимнем пейзаже, облачение ее в белоснежный саван как образ умирания, прощания с жизнью. Любовь к родине и ее ответное равнодушие…

Бывает, что за враждой двоих скрывается потаенная от них самих страсть, бессознательное прорастание друг в друга сердечными ритмами, пульсацией крови. Пускай свидетельством неосознанного родства двух поэтов будет это их «совместное» стихотворение, под условным названием «Зимние стансы» (1962–1965).

Михаил Эпштейн