«Мелкий бес» Сологуба – литературный квест

Над своим романом «Мелкий бес» Федор Сологуб работал около десяти лет. Начато произведение было в последнее десятилетие века девятнадцатого, а закончено – в первой половине первого десятилетия века двадцатого. Оно с художественной точки зрения вряд ли может быть причислено к шедеврам отечественной литературы: стиль суховат, слог – тяжелый и порой банальный, временами кажется, что книга несколько растянута и история того, как учитель словесности в провинциальном учебном заведении сошел с ума, кажется затянутой и слишком прямолинейно описанной. Хотя есть страницы и главы, которые написаны остроумно, увлекательно и в своем роде даже эффектно. По сути, это самая обычная беллетристика, какой богата литература любой страны, то бишь, массовый по своим достоинствам текст. Несомненно, что славу ему сделало само время, когда книга вышла, ожидание перемен в обществе, метания интеллигенции от консерватизма к революционности и обратно.

Тем не менее, образ главного героя – господина Передонова – получился точным, порой карикатурным, однако, все же правдоподобным и запоминающимся.

Несомненно, что «Мелкий бес» как произведение в определенном смысле оригинальное интересно само по себе. Но тут важнее – другое: по сути, роман Федора Сологуба на самом деле не в пародийном, хотя и не без некоторой иронии, стал, как представляется, подведением итога развития русской литературы девятнадцатого века. Наверное, при определенных условиях его можно использовать в качестве экзаменационного каталога сюжетов, тем и героев, для того, чтобы с его помощью проверить, насколько старшеклассник или будущий студент знает и помнит литературы своего отечества.

Дело даже не в том, что практически все герои романа могут быть продублированы персонажами известных произведений русских классиков от Пушкина до Чехова. Речь о другом, не только герои, даже не отдельные страницы, которые можно избирательно читать, чтобы вспомнить что-то из знакомого хотя бы по школьной программе. Даже отдельные диалоги, реплики, описания природы – все, что тут встречается от начала до конца есть, вне зависимости от авторского посыла, если таковой мог быть в таком контексте, есть намек на чье-то произведение.

Достаточно привести всего несколько примеров и станет ясно, что перед нами не просто завершенное произведение с трагической развязкой, чтобы понять, что, говоря современным языком, перед нами аналог литературной игры, квеста.

Вот главный герой, учитель Ардальон Борисович Передонов. Он истово жаждет повышения в должности. И это в чем-то Поприщин из «Записок сумасшедшего» Гоголя. Его обманывает сожительница, дважды показывавшая ему фальшивое письмо от петербургской дальней родственницы, на чье влияние надеется беззаветно бездарный преподаватель из провинции. Она – то же, что Настасья Филипповна из «Идиота» Достоевского, но грубее, гнуснее и пошлее, чем та, что стала сосредоточием страстного вожделения других.

Да и сам Передонов разве не похож он на героя рассказа Чехова «Человек в футляре», учителя греческого языка, который жаждет во всем абсолюта, боится жить и мешает жить всем, кто оказывается рядом с ним в гимназии и вне ее. Повторим, образ Передонова заведомо снижен по сравнению с вероятными прототипами из книг русских писателей, на героев которых он похож. Этот преподаватель мстителен, жесток, он доносчик и давно уже, так сказать, потерял квалификацию. Если тут к слову вспомнить пьесу Чехова «Три сестры», то окажется, что она окажется первоисточником того, чем стал Передонов в учебном заведении и вне его. Однако, своеобразие прозы Сологуба в данном произведении состоит в том, что один и тот же герой, одна и та же ситуация напоминают сразу несколько произведений русской классической литературы. Вот он идет свататься к трем (!) сестрам Рутиным, и не решается сделать окончательный выбор. И потому, что надеется на помощь родственницы своей сожительницы, и потому, что по натуре не готов на что-то решиться, принять ответственность за свои поступки и слова. Но как тут не вспомнить «Женитьбу» Гоголя. Да, там окончательный выбор не могла сделать невеста, так что при попытке сватовства Передонов проживает похожую ситуацию, только с мужской точки зрения. Но ведь прыжок Подколесина в окно разве не тоже самое, что Передонов после ожидания того, кто выйдет к нему из сестер, сам скрывается в ночи от этого дома, потому что ни одна из сестер ему не подходит потому, что они люби свободные и не относятся к нему, как к будущему мужу так, как тому хотелось бы в ожидании несбыточного вовсе продвижения по службе. (И тут снова напоминает о себе как Поприщин, не понимавший, почему дочь генерала, директора департамента, где он служит, не обращает на него внимание. Но вдруг возникает тут же образ Голядкина из «Двойника» Достоевского, того, кто хотел бы быть не тем, кем является в обыденной жизни, а потому сходит с ума от раздвоения личности, чем также страдает и Передонов. Правда, без пафоса и с явным снижением образа.)

Вспомним, например, Порфирия Владимировича (Иудушку) Головлева из «Господ Головлевых» Салтыкова-Щедрина, который создавал в духе «Тартюфа» Мольера образ человека верующего, порядочного и скромного, бывшего на самом деле другим – подлым, циничным демагогом. (Говоря о Салтыкове-Щедрине, нельзя не сказать и о том, что периферийный город, описанный Сологубом есть по-своему копия того, что написано сатириком в его «Губернских очерках».) Вместе с тем, Передонов явно напоминает и Фому Фомича Опискина из «Села Степанчикова и его обитателей» у Достоевского. Будучи приживалой в доме, он постепенно стал властителем дум всех членов семьи, философом и все тем же Тартюфом в русском его варианте. Кем хотел бы также слыть Передонов, но не смог бы никогда преодолеть собственной косности, того, что остановился в своем духовном развитии, что давно потерял интерес к воспитанию учащихся. Его интересует высокий пост только для того, чтобы расширить полномочия, стать властителем над подчиненными, поскольку ему уже мало наказывать подростков, он ощущает в себе потребность вершить судьбы многих людей, насколько ему может это позволить его новая должность, которую он желает получить точно с таким же пафосом, как и Башмачкин из повести Гоголя «Шинель». И его сумасшествие в таком аспекте подобно лишению рассудка Башмачкина: оба потеряли по стечению обстоятельств то, чего больше всего желали в тот момент их будничного бытия. Другое дело, что приобретение шинели для Башмачкина было необходимостью, а вот жажда повышения у Передонова была изначально фикцией, идеей-фикс, тем, что ему никак невозможно было получить, поскольку как преподаватель он давно стал профессионально непригоден и даже опасен для окружающих, что доказывает то, что в финале романа «Мелкий бес» Передонов убивает ножом своего постоянного собеседника (над которым он постоянно подтрунивает, показывая неравенство их положения в обществе), учителя по трудовому воспитанию.

Здесь следует обратить внимание еще на один аспект, который связан с образом добродушного и трагически погибшего как бы друга Передонова. При сопоставлении его и Головлева очевидно, что религиозность их показная (Передонов в церкви следит, как ведут себя его ученики, а потом, когда ему показали второе подложное письмо, фальшивку, пересланную из Петербурга, он стал образцовым верующим, желая всем показать, что ему близки нравственность и чистота помыслов, хотя все время ему приходится извилисто и путано объяснять, почему он все еще не женился на сожительнице, как бы дальней родственнице, живя с ней, как сейчас говорят, гражданским браком.)

Про учителя трудового воспитания сразу сказано, что он своей кудрявой шевелюрой похож на барашка, и говорит, как блеет. В таком случае, то, что Передонов в момент аффекта убивает молодого сослуживца, есть намек на библейский сюжет с агнцем, которого принесли в жертву, что имеет традиционный для христианства подтекст. Передонов, уже не отдавая себе отчета в совершаемых им действиях, ножом, как описано в Библии, совершает заклание жертвы. Но это не подвиг веры, а святотатство и преступление.

Таким образом, связь романа «Мелкий бес» выходит далеко за рамки сугубо литературных взаимосвязей. (Тут уместно вспомнить, что именно с первых десятилетий девятнадцатого века до конца его велась работа по переводу библейского текста на русский язык с учетом всех источников. Именно в девятнадцатом веке был принят в качестве канона тот самый перевод, который с тех пор считается образцовым и единственно приемлемым для православия, имея название – Синодальный. Следовательно, библейская линия, которая проведена в романе «Мелкий бес» в описании взаимоотношений Передонова и учителя по трудовому воспитанию, соприкасается с тем, чем стала Библия, ее перевод для русского общества, где православие является основной религией.)

Повторим, примеры прямого или косвенного, но очевидного совпадения того, что описано в романе Сологуба с тем, что есть весь комплекс книг, вошедших в общественное сознание граждан Российской империи в девятнадцатом веке и стал культурным наследием в веке двадцатом, как и в нынешнем, можно проводит снова и снова.

Очень краткий обзор того, что сразу бросается в глаза при чтении «Мелкого беса» или возникает опосредованно, в подтексте, при более внимательном чтении и начитанности современного читателя, стоит завершить еще одним аналогом. Книга названа потому так, что Передонову стала чем дальше, тем больше мерещиться повсюду недотыкомка, какое-то странное существо, которое по его мнению таило в себе опасность постоянно и бессрочно. Само обнаружение рядом с собою этого вымышленного существа стало финалом развития психической аномалии, которая сразу была заметна в поведении Передонова, но развивалась постепенно и последовательно. (То в его руках буквально на глазах оживали карты в колоде – чем не намек на страсть к специфическому досугу в «Игроке» Достоевского, а то уже что-то ужасное обретало образ и подвижность чего-то невероятного, страшного и жуткого.) Возможно, мелкий бес – это и есть эта самая недотыкомка, погрузившая угасающее сознание Передонова, пережившего потрясение из-за обмана вечной невесты, ставшей наконец для себя его женой. Но ведь нечто подобное описал, правда, в фольклорном ключе Владимир Одоевский в «Пестрых сказках», пересказав детские впечатления своего героя, который поверил сказкам о нетопыре Игоше и убедился вроде бы, что тот существует, и что тему удается легко и безнаказанно проказить, если делают не по его воле и не выполняют его просьбы так, как он хочет и без промедления.

Подводя достаточно условный итог анализа совпадений между героями романа Федора Сологуба «Мелкий бес» и персонажами отечественной литературы позапрошлого века с уверенностью можно утверждать, что подобный ракурс изучения данного произведения перспективен и дает возможность увидеть через него то, как в нем выразилось не только авторское, а и читательское отношение к тому, что было живым и востребованным наследием русской культуры. Естественно, в силу писательской манеры, свойственной в этом произведении Федору Сологубу, знакомое, признанное и принятое за хрестоматийно незыблемое по масштабу и совершенству исполнения, приобретает некоторое отчуждение в духе Брехта. Но все же дает достаточно полное, если не энциклопедическое представление о том, чем была в свое время и как стала восприниматься на исходе века классика отечественного литературного творчества.

Возвращаясь к началу, к тому, что обозначено здесь как игра или квест, следует сказать, что, конечно же, такое отношение к роману «Мелкий бес» есть заведомое упрощение и сужение его содержания, его достоинств, его оригинальности и самодостаточности, что безусловно и вряд ли стоит доказывать. Бесспорно, что перед нами произведение знаковое, важное для понимания литературы русской на переходе общества из одного века в другой с апокалиптическими ожиданиями, страхом, паникой и опасениями, тревогой и поисками правильного выбора в частной жизни, в государственной политике. И важно, что оно значительнее фарса и пародирования того, чем в качестве духовного наследия тогда была и осталась литература России. Тем не мене, вовсе исключать и выявленный в предлагаемом эскизе по мотивам «Мелкого беса» подтекст также кажется нецелесообразным и даже вредным. Раскрытие описанного своеобразия «Мелкого беса», наверное, не умаляет его достоинств, давая возможность увидеть в популярном среди читателей произведении отечественной литературы иные горизонты и способы его истолкования, что позволяет лучше понять то, что и как описал в нем в переходную эпоху российской действительности Федор Сологуб.

Илья Абель