Марат БАСКИН | Вечное движение

Прогулки пешком

Я люблю читать книги критиков не менее, чем художественную литературу, ибо в них, а точнее с ними, ты открываешь ранее прочитанное и глубже, и шире. Когда читаешь книгу, то летишь вперед, как будто мчишься на тарантасе, стараясь побыстрее примчаться к последнему предложению, не оглядываясь по сторонам, а лишь помахивая страницами, как кучер кнутом. Хороший критик замедляет твоё движение, чтобы ты мог посмотреть по сторонам, и увидеть то, что пролетело мимо. А очень хороший просит выйти из тарантаса и пройтись пешком.

В наше время много замечательных критиков, которые к сожалению читаются только собратьями по перу и авторами, ибо их книги проходят мимо читателей. Мы забываем, что прогулки пешком полезны для здоровья. Очень…

Вечное движение 

Как-то в одном литературном разговоре, мне, смеясь заметили, что мои рассказы очень просты, как валенок. А я не обиделся, даже обрадовался этому определению, ибо оно верное: я именно пишу, как делают валенки, стараюсь, чтобы читателю в моих рассказах было тепло. И, добавлю, что изготовление валенок — совсем не простая работа. Моя бабушка в эвакуации работала в валяльне, и говорила, что это самая трудная работа, которую она делала в жизни.

Соль привезли

Март. А за окном — снег. Вспомнился мамин рассказ. Я только-только заговорил. И прислушивался ко всем разговором взрослых. В первые послевоенные годы часто в местечке был дефицит какого-нибудь продукта. Как раз больше месяца не привозили соль: перепутали в Кричеве вагоны, или что-то иное произошло, но соли не было, и о ней говорили все. Дедушка всех успокаивал:

— Два вагона привезут: всё Краснополье засыпят!

Я слышал это слово десять раз за день. Что такое соль, я знал: бабушка ложку соли хранила в маленьком стаканчике, и иногда давала мне лизнуть, чтобы зубчики росли.

И, как-то проснувшись, я подошёл к окну и увидел, что все вокруг белое.

Это выпал первый снег. До этого снег я не видел. И я закричал, будя всех:

— Соль привезли, соль привезли!

“Майнстэр”

Здесь, в Америке, за двадцать лет все друзья, родственники, знакомые сменили десятки работ и даже по несколько специальностей. Вечное движение.  А у нас в местечке почти все работали на одном месте всю жизнь, и перемена работы была равносильна катастрофе. Работали на одном месте и до войны и после. Всякие были работы: и простые, и сложные. Но каждый в своём деле был “майнстэр”, как говорила бабушка.

Папин брат был парикмахером, делал он простую причёску, но любо-дорого было после на себя посмотреть: и уже, будучи женихом, я красовался с обыкновенной полечкой. Наш участковый врач определял диагноз, не делая никаких анализов: послушает, постучит пальцами по спине, попросит сказать «А-а-а» —  и диагноз готов. И никогда он не ошибался! Папа, учитель математики, с неоконченным высшим образованием, перерешал все задачи с учениками, а вдруг при поступлении в институт они им попадутся на экзамене. Они должны суметь их решить! Дедушка мой проработал бухгалтером всю жизнь, и помнил каждую цифру из баланса на память: разбуди среди ночи — скажет.

Я как-то спросил папу, почему в местечке я был уверен в качестве сделанного, а здесь — нет:

— Отчего так?

Папа вздохнул:

— Совесть была, — и добавил, — Когда много раз работу меняешь, совесть пропадает.

Два плюс два — всегда четыре

Читая Стендаля, прочел его слова о математике, о том, что “математика рассматривает лишь малую часть предмета (его количество), но в этой части она говорит о безусловных вещах – она говорит правду и почти всю правду”.

И вспомнил, как папа, учитель математики, после какого-то очередного решения партии и правительства об очередном враге народа или об очередном вредном направлении в науке, вызвавшее, как обычно, изменения в школьных учебниках, сказал маме:

— Слава Богу, что в математике не надо кривить душой! И можно смотреть в глаза учеников с чистой совестью.

— Почему? – влез я в разговор.

— Потому, что два плюс два всегда четыре! — сказал папа и подмигнул маме.

Как стать добрым!

Несколько лет я работал у очень известного в Нью-Йорке раввина. Да и не только в Нью-Йорке. По долгу службы я почти целый день был с ним: и дома, и в синагоге, и мы как-то сблизились, подружились. Говорил он только по-идиш, был он выходцем из Венгрии, у него был свой клойз (бес-медреш) — маленькая синагога, объединяющая довольно большое количество прихожан. В синагоге были дни, когда к ребе приходили за советом, и все жизненные проблемы он всегда решал очень мудро, по житейски, стараясь не обидеть никого. Я любил слушать эти разговоры. Я учился жизни.

После субботних молитв, в синагоге всегда устраивался субботний обед. И ребе за столом всегда сажал меня возле себя.

И, однажды, один из очень уважаемых прихожан, сказал, показав на меня:

— Ребе, сидеть возле вас, это почёт. Почему вы посадили возле себя его, необрезанного еврея, который не знает всех религиозных правил, и даже те, что знает, не выполняет? Он должен сидеть на краю стола.

Ребе внимательно посмотрел на задавшего вопрос, вздохнул, потом, показав указательным пальцем вверх, сказал:

— Что главное для еврея, да и для любого человека, созданного Им? Чтобы был человек добрым!И это качество на Его весах перевесит все другие дела! Запомни это! Не напрасно известно, что мир существует, пока в нем есть 36 добрых людей! – и добавил: — А теперь садись и кушай! И подумай, как стать добрым!

Латынью, знаете ли…

Я часто вспоминаю рассказ Мопассана “Латынь”. Это история учителя латинского языка дядюшки Пикдана. Великолепный знаток языка, он был предан своей работе, латынь стала его страстью, школа гордилась им, но заработок не позволял ему даже снимать жильё, и ночи он проводил в дортуаре вместе с учениками, за которыми должен был смотреть. Он был несчастлив. Но женитьба на практичной прачке, которую ему сосватал любимый ученик, резко изменяет его жизнь. И, когда его ученик через несколько лет встречается с ним, он узнает, что учитель, благодаря советам жены, стал владельцем бакалейной лавки и, счастливый, гордо сообщает своему ученику, что заработал за год три тысячи франков.

— А латынь, господин Пикдан? – спрашивает ученик.

И бывший учитель отвечает:

— О, боже мой, латынь, латынь…. Латынью, знаете ли, не прокормишься!

Как это ни грустно, но часто сам повторяю эти слова, и слышу их от друзей:

— О, боже мой, литература, литература… Литературой, знаете ли, не прокормишься!

Марат Баскин