Зинаида Вилькорицкая (Мадам Вилькори). Чудо в перьях

– Ба, ку-у-у-упи зеленого попугайчика! Ба-а-а-а!!! Ку-у-у-упи зеленого попугайчика! Ну, ба-а-а-а!!! Неужели купила? Молодец! А голубого – слабо? Купила и голубого, и зеленого? Мо-ло-дец, ба! А то мама домашних животных не переваривает. У нее на них – аллергия. А папа от маминой аллергии ночами не спит, каторжно дышит…

…Знаете ли вы, что такое много-много попугаев? Нет, вы не знаете, что такое много-много попугаев! Это знает Констанция Армандовна Кукуруза (в девичестве – Дзержинская), которая, будучи максималисткой в общем и «рыволюционеркой» в частности, не только не побоялась купить лучшему в мире внуку Юрику парочку волнистых попугайчиков, но и взять эту парочку «на постой».

Все радости жизни – от внуков, но благородные поступки чреваты большими проблемами: спасая неуважаемую Юрикову маму от аллергии, безумно обожаемого Юрикового папу – от каторжного дыхания, почтеннейшая Констанция Армандовна познала, что такое небо в попугаях, кухня в попугаях и жизнь в попугаях. Бульдог Ронни – тоже.

Активно отдаваясь процессу продолжения рода, попугайские постояльцы стали попугайскими родителями четырех попугайских птенцов. Достигнув попугайского совершеннолетия, попугайские потомки разбились на попугайские пары, которые с неугасающей активностью женились-плодились, в результате чего образовалась целая колония из тридцати пернатых.

Дом Констанции Армандовны превратился в разноцветный птичий базар, возглавляемый злющей-презлющей-вреднющей-превреднющей альбиноской Анжелиной. Как эта страшилка дубасила своего попугайского мужа Пашу-у-у… Перья по всей кухне летали! И за что? За разговоры с попугаем Яшей! Как только заговорятся о своем, мужском, обязательно получат. Оба. Ни за что, ни про что!

В попугайском облике Анжелины жила собака бойцовской породы. С мертвой хваткой, просто так не оторвать: мертвее, чем у Ронни! По сравнению с Анжелиной бульдог был сущим ангелом. Неоднократно спасаясь бегством от попугайских атак (зрелище – не для слабонервных!), он крепко-накрепко усвоил: страшнее Анжелины – зверя нет.

Чем сильнее дразнить любую собаку, тем скорее она побежит кусаться. Чем яростнее клевать бульдога Ронни, тем скорее он побежит спасаться. Но в тот самый момент, когда трясущийся от страха бульдог прятался под пышной юбкой Констанции Армандовны, в окно влетел… тридцать первый попугай. И запел. Оперную арию. Женским голосом. Подумаешь, женским. Зато громко и без матерщины. А как этот «залетный» выглядел… Просто супер: орлиный профиль, бравая осанка… Том Круз – один-в-один! Красавец! И поет, как Карузо! Что поет? «Простите вы, холмы, поля родные… Да, час настал!» Вот это репертуар… Петра Ильича Чайковского поет! «Орлеанскую деву»!

– Моя ж ты цыпа золотая! Мое ж ты чудо в перьях! Так вот как надо жить! Направлять птичек в культурное русло оперного пения! Всячески заинтересовывать – и тогда не придется жаловаться, что они только размножаются, испражняются, обжираются и ругаются! – воспрянула духом Констанция Армандовна, интеллектуальных подружек которой давно смущал попугайский словарный запас.

Поди разбери, – то ли это домашние питомцы так нехорошо влияют на некоторых детей, то ли некоторые дети нехорошо влияют на домашних питомцев, – от истины не уйдешь: пообщавшись с Юриком, попугаи не блистали утонченностью. Они матерились. Все тридцать. Достигнув под руководством юного дрессировщика неслыханных высот нецензурщины, крылатые полиглоты освоили бы еще много чего. И до всего этого Кукуруза-младший додумался само-сиятельно, без чьей-либо помощи, из воздуха! Ведь Юриковых родителей вечно где-то носит нечистая – и кто знает, на какой козе к ней подъехать, чтобы обратила на ребенка внимание?! И что прикажете делать с распрекрасной тридцаткой, если у Юриковой мамы – аллергия на попугаев, а у Юриковой бабушки – аллергия на Юрикову маму?!

И тех, и других – танковой дивизией не прошибешь, а кому расхлебывать? Бабушке?! Лучше бы у Юрикового папы была аллергия на Юрикову маму, когда он брал ее в жены! Когда сын выбирает жену, он не спрашивает совета у своей мамы! Он считает, что взрослые люди имеют право сами принимать решения. Так пусть теперь он сам и кушает этот кошмар, – на палочке, на жердочке, – неважно!

– Ах… Карузо! – дослушав арию, Констанция Армандовна накинула на свой царственный бюст шаль из перьев австралийского страуса и восторженно захлопала в ладоши. – Карузо-Кукурузо! Однофамилец и родственник!!!

– Какой Карузо? Тот, шо Робинзон?! До чего ж у нас народ наивный! – взбудоражилась главная красавица подъезда – Пелагея Поликарповна Пеликанова. – Вы шо, пани Кукуруза, с Луны свалилися? Вы еще Тома Кру…иза в свой штат зачислите! Заладила: «Том Круиз, Том Круиз»… Не Том Круиз, а дуриловка! Это не попугай поет!!! Это ваш внук Юрик поет! Хотя… Откуда у Юрика женский оперный голос?

– А ниоткуда! – вставила слово главная певица подъезда – Валькирия Валентиновна Дроботько. – Поверьте профессионалу: под птичьего Карузо косит пани Кукуруза! Чтобы никто не слышал, как сквернословят ее тридцать попугаев! Они и этого, тридцать первого, научат! Можете не сомневаться, научат! Плохому научить – раз клюнуть, а хорошему…

– Боже ж ты мой! Учить хорошему – труднее, но… научить нас, попугаев, – легче, чем людей! – придя в творческое настроение, страшилка-альбиноска размечталась о лаврах примадонны. – Как я могла жить без высокого искусства? Молчать, как дубовый пень, и даже вороной не каркнуть?! Яша! Паша! Ко мне!

Личный пример творит чудеса! Подхватив мотив крючковатым клювом, Анжелина запела. Не совсем чисто, зато в составе трио: не уступая «залетному», Яша и Паша тоже блеснули голосовыми данными…

Аплодисменты вдохновляют. Утерев клюв певцам больших и малых театров, чудо в перьях пристрастило к вокалу всю попугайскую тридцатку. Не из-под палки: с классикой в обнимку! Разучивая оперные арии, экс-дебоширы позабыли о кухонных шкафах и настенных дырах, но от вибраций попугайского хора бедолага Ронни сбежал к соседям… А у соседей, хоть застрелись, наступил конец света.

Никто ничего не знает заранее. Даже создавая Адама и Еву, Всевышний не представлял себе, чем это обернется. А если бы представил, схватился бы за голову. Как не одно, так другое. То говорили: сахар вредный, сахар вредный… Теперь говорят: сахар – для ума. Если ума нету, сахар поможет? Во всем нужно знать меру! Две чашки кофе в день помогают взбодриться, но четыре чашки – это ж форменное издевательство над нервной системой: такого количества поющих «карузов» не выдержал бы ни один оперный театр!

– Пани Кукуруза! Ваши чудеса в перьях всех достали! – растирая виски уксусом, сокрушалась Пелагея Поликарповна.

– Жизнь в попугайской опере не всем по нраву! – прикладывая к голове капустные листья, тонко намекала Валькирия Валентиновна. – Может, их пулеметом… или хлоркой?! Говорят, хлорированные зернышки ускоряют путь к Создателю…

Как быть с соседями? Жалко соседей, жалко попугаев… Кого не жалко, так это Юрикову маму с ее аллергией. Во всех прегрешениях проще всего обвинить аллергию, но Юриковому папе, в принципе, нравилась попугайская «композиция». Во-первых, Юрикова бабушка была при деле. Во-вторых, опасаясь живых записывающих устройств, Юрикова мама перестала круглосуточно трындеть по телефону, – после того, как соседи сказали: «А мы все про вас знаем!» В-третьих, Юрикова дикция, картавящая пуще логопеда Бэллы Моисеевны из третьего подъезда, перестала картавить. Из чувства противоречия к Бэлле Моисеевне – и из уважения к чуду в перьях, которое поет по-человечьи и звуки не калечит.

А с соседями утряслось. Что они, не люди? Как только примадонна Анжелина дала указание понизить планку и перейти от классики к матерным частушкам, соседи сменили гнев на милость. Попугайскому народному ансамблю «Поп-У-Гай» подпевала вся улица! Став на уши, весь дом рыдал от счастья за маэстро Карузо-Кукурузо – бесценного бриллианта в короне попугайских талантов!

– Да, да и еще раз – да! – изливала восторг Анжелина. – Маэстро Карузо-Кукурузо – наша честь и гордость! Благодаря его вокальным и организаторским талантам наш «Поп-У-Гай» уже получил «Золотое зерно» ФССиСоП – Фонда Спасения Соседей и Собак От Попугаев – и получит еще много-много золотых зерен от других фондов! Это вам не былая попугайская анархия с мебелекрушением и стенодолбанием «а-ля решето»!

– Нет – вандализму! – заверил попугай Яша. – «Поп-У-Гай» – уникальное явление, лелеять которое – наш долг перед всем прогрессивным попугайством!

– Кто спорит? Я – за! – облизнулась кошка Чапа. – «Поп-У-Гай» – это тридцать одно наслаждение в перьях, погубить которое – преступление перед всем прогрессивным попугайством!

– Ура! Да здравствует высокое искусство! – вдохновился попугай Яша. – Пускай наш дорогой Карузо занимается творчеством, а мы сачковать не будем: всем нашим дружным семейством поможем взлететь к звездам!

– Нам ли мелочиться? Поем-играем по-крупному! Не допустим распрей, зависти и прочего негатива! – поддержал попугай Аркаша.

Боже ж ты мой! Своя собственная знаменитость! Свой собственный Карузо! Пожертвовал карьерой солиста! Стал дирижером, чтобы других «солить»!

Лязгая затворами фототехники, аки волки – зубами, зарыскали папарацци. Мило подталкивая друг дружку локтями, Пелагея Поликарповна и Валькирия Валентиновна улыбались прямо в объектив. Усадив на свою знаменитую шаль тридцать попугаев, Констанция Армандовна (с родственником-однофамильцем на плече) давала интервью. Шаль из неведомого науке австралийского страуса польщенно топорщила перья. Внук Юрик (без шпаргалки!) наяривал на скрипочке, как самый приличный ребенок из приличной семьи, – да так, что даже Бэлла Моисеевна из третьего подъезда не пыталась подправить Юриковой скрипочке дикцию.

– Ой, как у них интересно! Ай, как у них престижно! А не послать ли к черту мою аллергию? – призадумалась Юрикова мама, воображая себя главной королевишной.

Но не зря пани Кукуруза в девичестве носила фамилию Дзержинская. Аллергия – так аллергия. Нечего чужое достояние аллергийными руками мацать! Приходят тут некоторые… К маме… Р-расшатывают ей нервы – и уходят к себе домой со спокойной совестью. Каторжно дышать. В кровати. А что мама не спит и за всех переживает, им плевать. В кровати, между прочим, спят, а не каторжно дышат, но кто слушает маму?! Слушают кровать. Хорошо, что у мамы характер – кроватно-непрошибаемый. А то бы уже задвинулась мозгами. Одна радость – Юрик, и тот, как Маугли, атаманит в попугайских джунглях… Правда, со скрипочкой…

Как бы там ни было, запахло. И не жареной картошкой, а мировой славой.

– Мировая слава – штука полезная! В любом хозяйстве – никак не лишняя! – cовмещая полезное с приятным, страшилка-альбиноска срочно выщипала белые перья и вместо оных соорудила татуировку цвета шоколадного каштана в кирпичных опилках.

Вне себя от увиденного, Яша, Паша и Аркаша застыли подобно чучелу их тетушки Совы из музея Героев Орнито… Ориентологии. Что эти мужчины понимают в кирпичных опилках? Эпиляция Анжелины помогла апеллировать к бульдогу Ронни, которого уговорили вернуться в родную обитель, приманив должностью.

Надо же кому-то быть ответственным за попугайский припер… рипер… репертуар? А что? Музыкальный вкус насаждают, как репку. Какую посадят, такую вкушАют, если даже ни хрена не знают. Должность обязывает УКАЗАТЬ, как надо, а не ЗНАТЬ, как надо. В высоком искусстве нет дружбы: есть бизнес! Чудо в перьях должно сказать спасибо, что бульдогу Ронни по нраву «Собачий вальс», а не «Цыпленок жареный»!

– А давайте всем нашим дружным поп-коллективом на луну повоем? Это так музыкально – выть на луну! – уверенно излагал Ронни. – Чем собачья музыка умственно уступает «Сбирались птицы, сбирались певчи» какого-то… неведомого мне… римского кОрсара «Снег в курочке»?

Вот тебе и бесхребетный трус… Как допался до насаждения попугаям собачьего музыкального вкуса, так и проявил бульдожью хватку!

– И шо ж вы нам споете, дорогой Карузо? Ах, это Римский-Корсаков – опера «Снегурочка»? Ну-у-у… Опросы общественного мнения показали: попугайские голосовые связки, гружОнные собачьими вальсами, лучше развиваются, а мозги – так вааще! Это вам не «Майская ночь», где все поголовно топятся! Ну-ка, уберите ваши римско-корсарские клешни с попугайского горла и дайте петь модное – из экологически чистой фанеры! Вон как кошка Чапа вдохновилась! А мы нашу Чапу (с ее-то пластикой тигрицы!) начальницей попугайских подтанцулек пристроим! Ответственной за попугайскую балетную дисциплину!

Как только Чапу назначили балетмейстером, даже чучело героической тетушки Совы скумекало: от Чапы, как и от мировой славы, не сбежишь.

И пошло-поехало, понеслось-покатилось. Когда к тебе приходит успех, это озадачивает друзей-родственников-коллег-и-знакомых, считающих твой взлет незаслуженным. Чтобы сие доказать, испускаются газы – заспинные, застенные и закулисные. Сказать в глаза – низзя! Решит, что широкая общественность завидует…

– Ну и кумпазЫтар у нас! Прилип, как пластырь! Жил себе у какой-то третьесортной певички, повторял за ней все, что в клюв забредет… Потом (от нечего делать!) прилетел на наши попугайские головы! Взял в крылья дырыжОрскую палочку, чтобы себя подороже реализовать. Заполучив лавры великого дырыжОра, купается в лучах славы – и пересчитывает каждый луч, дабы не делиться! – попугай Яша заимел фишку обижаться.

– На наших золотых голосах славу заработал, все сливки поснимал! Проявив изобретательность, «Поп-У-Гай» создал! Согнал туда распрекрасных попугайских певцов, раскрученных до уровня звезд… С какой стати он мнит себя Карузом, Томом Крузом и Робинзоно-Гипотенузом? – попугай Паша заимел фишку надуваться.

– Он насаждает зверские правила классического вокала! Зачем? Оперные арии попугайскому народу не нужны! Мы и сами с голосами! Вон мудрое чучело тетушки Совы из музея Героев Орнито… Ориентологии вообще ничего не поет. Только слушает! И прекрасно себя чувствует! И прекрасно выглядит! – толковала главный балетмейстер Чапа.

– Это тщеславное ничтожество тешит свой эгоизм и ущемляет наши права! Его таланту – три-копейки-грош-цена! Мы не знали, кто такой Карузо – и очень даже спали спокойно! И без него спели бы! Это слава – не его! Это наша слава! Это наша мечта! Это наша территория! – свирепствовала Анжелина.

На всякую мечту найдется молоток, способный разбить ее вдребезги. «Поп-У-Гай» бурно самоуничтожался изнутри. Проповедуя свободу пения, свободу поведения, свободу размножения и свободу телодвижения, поп-звезды изо всех поп-сил тянули поп-одеяло в разные стороны, выясняя, кто карузистее поет, карузистее выглядит и карузистее стОит. Каждый хорист возомнил себя солистом. Ополчившись против деспотизма «провинциального выскочки», которого «из всех столичных театров давно выгнали», поп-звезды периодически выходили из состава «Поп-У-Гая», дабы после долгих уговоров вернуться – и снова уйти. Почти навсегда! Туда, где уважают и ценят! Где нет лжи и лицемерия! Где серость и кумовство не правят балом! Где дружба – не дутая, а настоящая!

Каждый вход-выход муссировался кулуарно и освещался – мама, не горюй. Кстати, о маме. Вырвавшись из объятий приличной музыки, поп-У-гайцы дорвались до любимого занятия – превращения стен в развалины древнего замка, – чем довели до заикания Юрикову скрипочку! Конечно, любое заикание чревато Бэллой Моисеевной и ее третьим подъездом, но если Юриковой скрипочке наносится моральная травма…

– Ша, ребятушки! Пора и честь знать! Вся эта ваша свистопляска уже стОит мне сто лет моего нервенного здоровья, двести лет моей цветущей жизни и триста лет кошмаров на крыльях моих бессонных ночей! – оглядев поп-граффити, отчеканила Констанция Армандовна. – Если вашу память не отшибло… И вы в курсе моей девичьей фамилии… Немедленно заткнитесь и засуньте свои таланты в оч-чень известное место!!! Я еще в состоянии предоставить всей вашей попугайской шайке возможность самовыражаться в других местах, где зауважают и оценят. Юрик, бросай пилить Моцарта и строчи объявление! Втихаря от соседей. Если они выкупят этот филиал попугайского дурдома, я тогда… я… я… Я спать не буду! Глаза открою – всю ночь нервничать буду – и овец считать. Попугаев я давно уже пересчитала, их ровно тридцать один, и ровно тридцать из них я продам! Зуб даю!

Предприимчивый Юрик настрочил: «Прадоеца паюсчый папагай пакличьки Коруза с багатым опирным припертуаром. Салист прямо с кансир во тории. Саседям ни биспакоеца». Юрикова орфография крепко хромала на обе конечности, но Бэлла Моисеевна тут ни при чем. Ей своего счастья – отсюда и досюда: от третьего подъезда – и от первых двух.

Несмотря на орфографическую неполноценность, объявление сработало: вся тридцатка была продана в хорошем темпе и поштучно, как горячие пончики. Почему не попарно и не оптом? Ну… Все-таки «солист прямо из консерватории» – не пончик, который съел и забыл: каждый из тридцати «карузов» продавался как попугайский оригинал того самого. Великого. После бойкой распродажи остался один-единственный, тридцать первый. Однофамилец и родственник.

«Цыпа золотая» таки озолотила! В буквальном смысле. На вырученные деньги Констанция Армандовна (к великой зависти Юриковой мамы и к великой радости Юрикового папы) вставила себе золотой зуб. Чему бывать, того не миновать: зуб выглядел на все сто и даже на тыщу, но соседей одолела жуткая скучища. Неужели они пропустили самое интересное, но что? Чего-то недоставало, но чего?

– А… Куда все попугаи подевались? – недоумевала пани Пеликанова. – Молчат, как воды в клюв… Онемели, что ли?

– А… Они на гастроли улетели. На соседнюю пальму! – хранила тайну пани Кукуруза, сияя золотым зубом.

– А… Может, в магазин рванули? За хлебом? – недоверчиво щурила зоркие глазки пани Дроботько. – Вместе. Чтобы никому не было обидно!

– Да уж. Вместе веселее! Может, к обеду соберутся! – обнадеживала пани Кукуруза.

– Ну-ка, Юрик, собери всех назад, а то скучно стало! – демонстративно не замечая золотого сияния, повелела Юрикова мама, не успевшая реализовать королевские амбиции.

– Ма! Зачем твоей аллергии тридцать фанерных бездарей? Карузо-Кукурузо – один! Единственный, неповторимый! – сказал Юрик. – Однофамилец-родственник!

– Какой-такой однофамилец-родственник? – проявила знание предмЭта Бэлла Моисеевна, за спиной которой сгорал от любопытства третий подъезд (с двумя первыми). – Карузо-Кукурузо? Тот, что хорошо пел и хорошо селедку ел? Улетел он.

– Как улетел? Куда улетел? – разволновался золотой зуб Констанции Армандовны, не разглядевшей (под собственным носом!!!) столь ощутимую пропажу.

– Куда глаза глядят, улетел! От несчастной любви улетел! – похоже, Бэлла Моисеевна была агентом МОССАДа. – Его же голубка отвергла. Крутила-крутила с ним любовь, клялась-клялась в верности до гроба… Подумать только, ваше чудо в перьях счастливым попугайским отцом стать собиралось, а голубка (та еще змеюка!) ему страшную свинью подложила: яйца от голубя снесла. Вот что значит, конспирация. С кем только налево не летала, но яйца всегда несла правильные. Голубиные. От мужа. Потому в семье и удержалась.

– Так вот почему моя цыпа золотая пела Глюка! «Орфей и Эвридика»! – воскликнула пани Кукуруза и, окончательно сразив общественность культурным уровнем, запела. – «Что мне мир без Эвридики? Куда мне идти без милой моей?»

– Эвридика! – женским оперным голосом с попугайским акцентом подхватил Юрик. – «О боже! ответь, я верен только тебе. Эвридика! Ах! мне ныне не милы ни жизнь земная, ни небеса!»

– Кто сказал, что легко бороться с искушениями? Пол-мира живет с этой проблемой, сладить с которой невозможно, как ни крути! – австралийский страус уныло ронял перья на Юрикову скрипочку.

Вот тебе и Эвридика голубиная. Склевала все лютики в романтичной душе попугайского Орфея… Оставила одни прутики! Даже в швейцарских банках-склянках бывает бой финансовой посуды, а тут… Разбить чужое сердце проще, нежели фаянсовую кружку, но свою кружку жальче: за нее деньги плачены. Со своего собственного кошелька!

– Умеют же устраиваться некоторые: крутят шуры-муры с начальниками, пока те начальники, а как остаются без должности, так уже и не нужны. Я не такая, я другая! – в обнимку с бульдогом Ронни рыдала кошка Чапа. – Эта змея подколодная любила не самого Карузо, а его дирижерскую палочку! Он-то думал, она тихая, смирная… А она-то козни строила, хотела его служебное положение в своих личных целях использовать. Виллу, машину и дачу заграбастать! А они-то, поп-У-гайцы: «Мы не будем петь тут! Мы будем петь там»! И допрыгались.

– Чего там говорить. Такого хорошего попугая заклевали. Такие надежды подающего! – в обнимку с кошкой Чапой рыдал бульдог Ронни. – Теперь они, конечно, фестиваль его памяти учредили, новые таланты выявляют. Вся попугайская тридцатка в жюри заседает, лучшим другом и соратником Карузо-Кукурузо себя величает. Нас (основателей попугайской оперной культуры!!!) в упор не видят. А мы, между прочим, у истоков стояли, пестовали-лелеяли, высокое искусство от надругательства спасали… На луну выть учили… И никто в наш кошелек ни пол-«спасибо» не положил! Голубка подколодная, та вообще обнаглела. Своих законных детей (го-лу-би-ных!) незаконными эвридико-орфейскими объявила, гран-при для них отхватила. Мол, уважайте память великого попугайского маэстро, «дети» которого хоть и безголосые, зато красиво воркуют. И выразительно паузу держат.

– Ни фига се… – позабыв про аллергию, разволновалась Юрикова мама. – Боже, какой пассаж! И когда они всё это успели? Я теперь даже в телевизор глядеть перестану. Там всегда одно и то же: убийства, разборки… А тут (под самым носом!) таааакоеееее… Сказать по правде, мне до фонаря высокое искусство! Я не люблю Шекспира и не понимаю Шостаковича, так что теперь, мозги ломать? Для меня самое любопытное, когда кто-то кого-то родил, а остальные не знают, от кого – и допытываются! Мне это страшно нравится! А уж если через двадцать лет выясняется, от кого, так вообще!

– От кого – это главное. Я всегда содержание наперед знаю, кто от кого родил, но все равно любопытно! – похвастала Бэлла Моисеевна. – А несчастная любовь – самое-самое любопытное!

У кого-то – драма, кому-то – любопытно… Куда уж любопытнее: лишившись любимой женщины и любимого дела, чудо в перьях сбрендило и, к всеобщему прискорбию, улетучилось в неизвестном направлении. А кто б не сбрендил? Весь мир (поголовно!) взял странную моду сходить с ума! Одно помешательство влечет за собой другое! А иначе почему (но-ча-ми!) в музее Героев Ориентологии раздается оперное пение?! Неужто сбрендила тетушка Сова? Она, конечно, как была чучелом, так чучелом и осталась, но кто-то же на нее… творчески повлиял? Кто-то же вложил ей в клюв… репертуар того самого… бесценного… бриллианта в короне попугайских талантов?

– Ай, не смешите мой новый зуб! – поморщилась Констанция Армандовна. – Музейные экспонаты – такие же певуны, как три подъезда Бэллы Моисеевны – ворошиловские стрелки! Опилки не поют: они свое под пилой отпели! Тут – во дела! – целая драма разыгралась. Ох, чует мое сердце, это призрак цыпы золотой: «Места, где всё бывало мне усладой, отныне вы со мной разлучены; мои стада, не буду вам оградой, без пастыря бродить вы суждены»… Эксперты!!! Ау!!!

Ха! Какая чепуха! Экспертиза ночных песнопений – не в компетенции прогрессивного попугайства. Рыдающим попугайским стадам, разлученным со своим пастырем-пластырем, в высшей степени начхать на музейные призраки – вкупе с их оперным репертуаром. Чудо в перьях сбагрили в вечность для его же пользы! Поп-тридцатке было выгодно иметь не реального маэстро, а его призрак. Прославиться при жизни дано считанным единицам, а тут – наверняка: улетучился – так улетучился, ушел на вершине славы – и нечего морочить голову. Соратники – на то и соратники: продолжат всё, что надо продолжить. Чай, не лыком шиты. Знают, что творят.

Любое блюдо можно испортить, если очень постараться. Высоко задрав клювы, безголосые попугайские стада тешили свою дутую шедевральность. Изображая воплощение успеха, упивались миссией служения памяти Карузо-Кукурузо, а поскольку «служить памяти» надлежало с чистыми лапами и чистыми помыслами, страшилка-альбиноска сделала себе педикюр под тигра, маникюр под пантеру, хохолок под Монтигомо Ястребиного Когтя и пластику под кошку Чапу. За счет Попугайского Фонда Золотых Зерен, разумеется. И не для себя лично, а во имя Карузо-Кукурузо, которому приятно было бы видеть поп-у-гайцев модными – и не голодными.

– Анжелина только с пивом пригодна, такая засушенная! – пришел к выводу корифей Яша – ведущий передачи «Я и Карузо».

– На наш век молоденьких канареек хватит! Вон их сколько увивается, золотых зерен добивается! – заявил корифей Паша – ведущий передачи «Карузо и я».

– Наше от нас не уйдет! – поддержал корифей Аркаша – главный режиссер киностудии «Попугай-фильм».

Многозначительно подмигивая молоденьким канарейкам, дело Карузо-Кукурузо жило и процветало. В интерпретации его продолжателей, которые как могли, так и продолжали: занимались хренью, маскируясь под «не хрень». Недаром самые коварные бактерии погибают последними.

Кстати, о коварстве. На прошлой неделе весь третий подъезд из окна выпал. Насовсем или на время, никто не знает, но известно, что из-за Бэллы Моисеевны. Говорят, он окна мыл, подъезд-то. А когда летел, красиво пел. Жаль, таких больше не осталось: не каждый подъезд будет окна мыть. Но… Это что же получается: по милости Бэллы Моисеевны все окна немытыми останутся?! Вроде как такого быть не может… Так вот почему она говорит, что ее родина – не ТАМ, а ТУТ: хочет, чтобы ТУТ все окна немытыми остались! Хочет все наше чистое и светлое уничтожить!

– Да не весь подъезд из окна выпал, а всего один мужик! И не мужик, а попугай!

– Вы про какого мужика: про попугая, что с голубкой, – или про того, что из окна выпал?

– А финал-то каков? Он жив, – тот, что окна мыл? Или это был попугай? Взяли за моду по нескольку штук в день летать и падать!

– Сама-то Бэлла Моисеевна, небось, из окна не выпала! Живехонька-здоровехонька, ничего с ней не станется! А если станется, никто плакать не будет: вот уж кого не жалко, так это Бэллу Моисеевну – и Юрикову маму с ее аллергией!

Во всем, что не так, легче всего обвинить аллергию на Бэллу Моисеевну. «Любовь» к Бэлле Моисеевне жива-здорова – и не кашляет, но если все будут плакать, кто же тогда споет Глинку «Близок уж час торжества моего»? Музейная тетушка Сова?

– Я, конечно, могу промолчать, но это будет убийственное молчание! – сказала Бэлла Моисеевна. – Когда столько всего накатывает, а валить не на кого, применяют Бэллу Моисеевну! Когда не знают, что со всем этим делать, применяют Бэллу Моисеевну! Бэлле Моисеевне пора поставить памятник: везде власть захватила, всех надурила… Столько всего натворила, что сама себе удивляюсь, но… хоть убейте, я-таки знаю, кто поет в музее Героев Ориентологии!

Не стоит зазря убивать Бэллу Моисеевну. Если не петь, можно умом тронуться, а ум – важнейшая часть организма! В принципе, все где-то что-то о чем-то поют, а в музее – феноменальный акустический эффект. Ночью – так вообще.

Прививая пернатым экспонатам правильную творческую ориентацию, Карузо-Кукурузо пел сердцем и душой. Он был так счастлив… Так счастлив… Разве можно ему мешать быть счастливым?

Мудрое чучело тетушки Совы, как водится, молчало. Только слушало, прекрасно себя чувствовало – и прекрасно выглядело.

Зинаида Вилькорицкая (Мадам Вилькори)
Иллюстрации Оксаны Бодиш (Венгрия) и Владимира Виноградова (Украина).