Карина АРУЧЕАН-МУСАЭЛЯН | Последняя дверь за спиной

Последняя дверь за спиной

Из романа «Полководец Соня, или В поисках Земли Обетованной»

ПЕРЕШАГНУТЬ ПОРОГ

— Соня! — вдруг услышала она незнакомый голос. — Давай поиграем!

Соня подняла глаза и увидела огромные смешные ботинки, болтающиеся на худых длинных ногах холщовые брюки, белую рубаху навыпуск и, наконец, всего долговязого и какого-то очень нескладного, даже нелепого, взрослого мальчика с весёлым лицом.

— Ты вправду хочешь играть со мной? — удивилась Соня. — Ты мальчик или дяденька? Как тебя зовут?

— Я твой Ангел-Хранитель. Я забочусь о тебе, как твоя мама. Только я невидимый для других. Я только твой.

— Ты волшебный и только мой? — не верила своему счастью Соня, тут же забыв мамин запрет беседовать с незнакомцами, но от этого мальчика-дяденьки исходило такое дружелюбие, что бояться его было явно незачем. — А как тебя зовут?

— Мама-Ангел. Мангел.

— Мангел? А уменьшительно Маня? — засмеялась Соня.

— Пусть будет Маня. Давай играть!

— А во что мы будем играть?

— В Чудесную Дверь…

В его руках вдруг оказался большой светящийся дверной проём — с порогом, но без самой двери. Он поставил этот светящийся прямоугольник на землю, переступил порог и протянул руку Соне:
— Шагай!

— А что там будет?

— Увидишь!

Соня переступила порог.

За Дверью не оказалось ничего нового — так же заливало поляну солнце, так же покрывала её потемневшая осенняя трава с ржавыми подпалинами, так же сладко пахло прелыми листьями.

— Ну и что? — разочарованно протянула Соня.

— Смотри лучше. Ты просто неправильно смотришь, — сказал Ангел Маня. — Это очень важно: уметь правильно смотреть и слушать. Волшебная Дверь — штука хитрая. Без твоей помощи ничего не покажет.

— А как это — правильно смотреть?

— Прежде всего, меньше болтать не только вслух, но и внутри себя, — рассердился Маня. — Затихни, как мышка. Ты должна как бы исчезнуть. Разве можно налить лимонад в стакан, наполненный чаем? Выплесни чай, если хочешь полакомиться лимонадом! Освободи в себе место, забудь обо всём. Просто смотри и слушай. И не торопись.

И постепенно, как в игре «найди десять отличий», они начали являть себя Соне.

Как она не заметила сразу, что небо тут выше и не такое линялое — оно будто светилось и продолжалось далеко-далеко. Тут вообще всё куда-то продолжалось, переходило одно в другое и не имело чётких границ.
Камни просвечивали насквозь. За ними вспыхивали мерцающими огнями сказочные города со сверкающими куполами. За городами блестели моря, за которыми угадывались миражные фиолетовые горы и что-то ещё, что разглядеть было уже невозможно.
Пыльная вытоптанная среди пожухшей травы тропинка бежала через камни к этим дальним городам — вперёд и вверх. И еле виднелась на ней маленькая фигурка девочки, похожей на Соню.

— Это я? — удивлённо спросила Соня, ткнув пальцем в удаляющуюся фигурку.
Маня промолчал. Лишь улыбнулся и приложил палец к губам.

От солнца откололся кусок и упал рядом — это луч тронул стёклышко в колее. Засохшие куски серой грязи весело заискрились графитовым блеском. И вдруг ожили, зашевелились — раздалось тарахтенье невидимой телеги.

Крики играющих в мяч ребят стали далёкими и доносились, будто сквозь вату, как было, когда у Сони болели уши, и она ходила с компрессами. Зато стали явственней другие звуки, которых здесь не должно было быть.

Соня услышала прерывистые металлические звонки трамвая — заливисто звеня, он прогромыхал по рельсам где-то рядом. Разнеслись над поляной волнующие паровозные гудки, хотя вокзал был далеко. Невидимые поезда, казалось, останавливались за соседним кустом — ритмичный стук колёс сначала замедлялся, словно поезд подходил к платформе, а через пару минут начинал снова разгоняться, и затухающее эхо долго пульсировало в прозрачном воздухе.

И воздух тут какой-то диковинный — живой: пахнет разрезанным огурцом и двигается, как всё здесь. Он мягко обнял, проник в Соню с дыханьем, щекотно побежал сквозь поры, широко расположился в ней и стал улыбаться всем и самому себе изнутри её живота.

Соня почувствовала, что стала внутри просторной, лёгкой — и готова взлететь, как воздушный шарик.

Вдруг будто кто-то большой и невидимый приподнял её на ласковой ладошке — невысоко над землёй, чтобы не было страшно, — и так же бережно опустил на место.

— Я летаю, — только и успела удивлённо прошептать Соня.

— Ничего странного, — сказал Маня. — Так всегда бывает, когда переступаешь порог, правильно смотришь и улыбаешься изнутри.

— Но так хорошо только здесь? А там…
Обернувшись, Соня показала рукой за Дверь и скривила гримаску, которая означала обыденность оставленного перед волшебным порогом пространства, где играли ребята, виднелись огороды, сады и черепичные крыши бориславских домиков.

— Да нет же, — ответил Маня. — Неужели ты не поняла? Хорошо везде и всегда, как только поставишь Дверь перед собой и шагнёшь за порог. Повернись, выйди отсюда назад к ребятам и, подходя к ним, поставь такую же Дверь, подними ножку и переступи порог.

— Разве я могу это сделать сама?

— Конечно!

— А как?

— Ты уже видела Дверь, побыла за нею. Теперь тебе достаточно просто представить её. Помни: именно впереди, перед собой, как бы ты ни стояла. Главное, не забыть чуть-чуть приподнять ногу, переступая невидимый порог. Перешагнуть порог — это самое главное… А потом затихнуть и правильно смотреть. И волшебная страна откроется тебе в любом месте…

— И я смогу снова полетать? И даже оказаться далеко-далеко, заморями-загорами?
— Это не всегда получается, но довольно часто выходит. Ты сможешь, если не забудешь про улыбку внутри, не станешь ни на что злиться и не будешь торопить события.

— Значит, ты меня сделал волшебницей?
Маня не ответил. Он вдруг куда-то исчез. Исчез и светящийся прямоугольник дверного проёма.

— Маня! — позвала Соня.
Маня не откликался.
Не показалось ли ей всё это?

Соня в растерянности огляделась.

Может быть, разговаривая, она не заметила, как Маня вышел из этой диковинной страны за порог? Соня пошла к ребятам.

Подходя к ним, «поставила» перед собой воображаемый дверной проём, как учил Маня, подняла ногу и перешагнула невидимый порог.

Ничего не случилось, как ни старалась Соня увидеть мерцающие вдали города, ведущую к ним тропинку и услышать таинственные звуки.

И улыбка в животе не возникала — вместо неё всё внутри было занято старанием правильно смотреть и досадой, что ничего не выходит.

— Освободи в себе место! Разве можно налить лимонад в стакан, наполненный чаем? — вдруг возникли в ней слова Мани.

— Наверное, я слишком стараюсь, — догадалась Соня. — И немножечко злюсь.
Но как этого не делать, не знала. Села на пень и стала смотреть, как играют ребята, думая о случившемся:

— Освободить в себе место… А как это — в себе? Что такое — я? Моя нога — это я? Еда, когда попадает мне в живот, — это я? Значит, я — помидор, яблоко, котлета? — Соня хихикнула от этого смешного предположения, но получалось именно так. — А когда я о ком-то думаю — и они попадают мне в голову? Что, и противный Колька — тоже я?

Это всё было не менее странно и загадочно, чем страна за волшебной Дверью.

Соня стала заинтересованно разглядывать Кольку, представляя, что он — её часть.

И вдруг увидела, какие у него красивые и сильные загорелые ноги. Какие на них замечательно плотные и блестящие засохшие болячки — так и хочется потрогать. Как ловко он отбивает мячи!

Другие ребята, казалось, суетились не столько вокруг мяча, сколько вокруг Кольки, смешно прыгали, делали много лишних движений, чтоб и у них кое-что получалось. А он стоял спокойный, как принц на охоте, с гордо поднятой головой и цепким взглядом, почти не двигаясь, красиво встряхивая русым чубом лишь перед той секундой, когда надо было отбить летевший мяч, — и делал лёгкий стремительный бросок.

— Ух ты, как здорово Колька играет! — воскликнула Соня.

— Я ещё и не так могу! — сказал Колька и завинтил лихой кручёный.

— Ты как принц на охоте! — проникновенно сказала Соня. — Ты такой ловкий!
Не зависть, а искреннее восхищение и восторг заполнили Соню.

И она с удивлением почувствовала, что исчезли границы её тела — она продолжилась Колькой, летящим мячом, небом, в которое мяч взмывал.

И даже не заметила, как улыбка устроилась в животе, ибо не было у неё в тот момент живота, а вся она и всё вокруг было одной сплошной улыбкой.

— Хочешь, я тебя поучу? — вдруг сказал Колька.

Неужели Дверь сработала?…»
…Ангела Мани не было, ОДНАКО ВОЛШЕБНАЯ ДВЕРЬ БЫЛА — я её сама придумала себе в 4 года и с тех пор уже несколько десятков лет ею пользуюсь…

* * *

КОГДА ВАМ ПОД 60, ЛЮБОВЬ БЫВАЕТ НЕ МЕНЕЕ СИЛЬНОЙ, ЧЕМ В ЮНОСТИ

— У тебя дурной вкус. Я толстый.
— Ты не толстый. Ты большой.
— Я лысый.
— У тебя восхитительный череп!
— Я волосатый.
— Ты мужественный, как первобытный мужчина. Не какая-то безволосая лягушка…
— У меня зубы вставные.
— У меня тоже. Это сближает.
— Мои глаза уже хуже видят.
— Зато не видишь моих морщинок…
— У тебя нет морщинок. Ты у меня молодая! На тебя мужики заглядываются. Это ты красивее всех!
— У тебя дурной вкус. Я толстая.
— Ты аппетитная.
— У меня целлюлит на бёдрах.
— Это соблазнительные ямочки.
— У меня слишком большая грудь.
— Грудь слишком большой не бывает. Бывает грудь и её отсутствие. У тебя — грудь.
— Я буйная.
— Ты живая.
— Я ворчу на тебя временами.
— Ничего. Я стал глуховат. Я тебя не слышу.
— Добрый ты.
— Потому что не слышу?
— Потому что говоришь это.
— Я че-е-естный!
— Вот пойдём плавать — утоплю!
— И ты добрая…

Оба смеются.

«Так не бывает, — в который раз благодарно удивляется Соня, — чтобы после почти тридцати лет совместной жизни мужчина хотел всё время прикасаться к женщине и говорить нежности»…

— Вообще-то я ещё ничего, — довольно оценивает Соня своё отражение в витрине бара.
— Ты выглядишь на все сто! — подтверждает Ося.
— Лучше б на тридцать… Впрочем, кто мне даст пятьдесят пять?
— Если кто и даст, мы не возьмём! И сами никому не признаемся.
— Ну почему же? — кокетничает Соня. – Мне очень даже приятно, когда я называю свой возраст, а мне не верят, изумляются…
— Тогда давай станем говорить, что тебе восемьдесят. Удивятся ещё больше — и тебе будет ещё приятней!
— Вредный ты, — деланно сникает Соня.
— Я не вредный. Я полезный! — Ося строит морду верной собаки, сложив у груди руки, как лапы пёс, который «служит».

Оба прыскают смехом. Они не могут долго оставаться серьёзными, когда вдвоём.

…Море было пустынным, время переставало существовать, — и они погружались в вечность, становясь её частью.
Можно сбросить одежды, остаться в «ничём» и ощущать себя то богами, рождёнными из пены прибоя, то морскими черепахами, выползшими на берег, то спустившимися к морю жителями белеющего на склонах цветущей горы древнего города, развалины которого оживали в воображении, наполнялись шумом виноградных и масляных давилен, тонким свистом гончарных кругов, музыкой цитр, криками торговцев рыбой. Вряд ли у жителей этого белого города были купальники, и, конечно, они тоже сбрасывали туники перед тем, как войти в море.

— Мы как древние греки, — восторженно говорила Соня.
— Очень древние, — грустно соглашался Ося.

Среди дня Ося заказывал в соседней таверне «лямб чоп» — жареного барашка на огромном блюде под грудой картошки с овощами — и приносил под пальму. В одиночку съесть это невозможно. Брали одну порцию на двоих. Долго и со вкусом ели, опять запивая всё это бренди. Лёгкость внутри и воспарение духа!

— Интересно, отчего так? После первых трёх рюмок под вкусную еду с хорошим сотрапезником так и тянет сказать: «Я тебя люблю!»

— Потому что рот на минуту освобождается! — глубокомысленно отвечает Ося.
И опять оба смеются.

Снова плавали. И потом дремали то под пальмой, то под оливой, то под гигантским фикусом. Соня не знала, что бывают такие огромные фикусы: высоченный, ствол обхватом в полметра, толстые раскидистые ветви. Не чета её московскому фикусу на подоконнике. Под её фикусом мог спрятаться только кот. А под этим — стая львов!
Но сейчас под ним лежат Соня с Осей. Ося напевает песню Джо Дассена: «Если б не было тебя, то не стал бы я самим собой»… Он пел о любви, которая не драма и тем более не трагедия. Он пел о любви, которая даёт силы и защищает. Соня прижимается к Осе — и зелёные кроны смыкаются над ними.

— Мне ужасно нравится жить! Даже больше, чем в молодости, — говорит прочувствованно Соня. — Совсем не наскучило!
— Привыкла, — снижает её пафос Ося.
— Как раз-таки нет. Каждая минутка — как плод другого вкуса.
— А пузо не треснет?
— Нет, — мотает головой Соня. — И ты мне почему-то не наскучил, хоть ты и вредный.
— Я поле-е-езный, — традиционно отвечает Ося.

Соня глядит сквозь мясистые листья фикуса на солнечную синеву неба с морем. Она по-прежнему так много всего хочет! Если б явился волшебник и предложил исполнить хотя бы семь… нет, десять желаний!

Она стала обдумывать, какие желания загадала бы. Набралось штук сорок. И все — главные.

Соня хотела, чтоб она и её любимые жили долго и счастливо, а если случится болеть, то пусть недуги не мешают наслаждаться полнотой жизни. Хотела много путешествовать. И ещё много-много раз — до глубокой старости и даже в глубокой старости! — сидеть с друзьями за шашлыком с коньяком, глядя на красивую природу, беседовать о вечном и не быть друзьям скучной, и они чтоб не были скучны ей. И хотела успеть побыть с Осей старичками, которые идут и разговаривают, взявшись за руки, в пене прибоя по песчаному берегу под закатным солнцем с чувством хорошо прожитой жизни и с любопытством к завтрашнему дню. И хотела, чтобы была у неё внучка — умная, весёлая, работящая. И чтобы солнце никогда не погасло, и Земля бы не взорвалась, не покрылась водой или льдом, и чтобы всегда были реки, моря, леса, поля, цветы, птицы, звери. И человечество жило бы вечно. И чтобы люди однажды вдруг все разом восхитились бы красотой мира и тварей, населяющих его, сердца их раскрылись бы любви — и они, удивившись, как могли жить иначе, перестали бы воевать, стали добрей друг к другу, а стремление созидать и сберегать живое стало бы необоримей желания убивать. И чтобы… в общем, много чего она бы хотела…

— Но чего я хочу больше всего? — спросила себя Соня.

И стала сокращать число желаний – до трёх, до двух, до одного. И осталось одно-единственное желание — главнее всех: чтоб успели они с Осей побыть старичками и шли бы в закатный час по кромке прибоя, взявшись за руки, и были бы счастливы прожитой жизнью, и радовались дню текущему, и говорили бы о дне завтрашнем, и глаза их были бы по-прежнему любопытны, ум ясен, и чтобы жизнь продолжала радостно удивлять, и благодарность с восхищением не оставили их сердец. Вот что оказалось самым главным желанием.

Она налила душистого бренди себе и Осе:
— Давай выпьем за радость жизни! Чтобы была она у нас ещё лет тридцать…
— … а там подумаем, за что бы ещё выпить, — продолжил Ося.
— Всегда столько всего, чему можно радоваться! Почему люди, даже благополучные, так часто жалуются, на что-то сетуют? — недоумевала Соня. — Конечно, всегда чего-то не хватает и чего-то хочется. Но ведь и чему радоваться — так много!
— Да, — отвечал Ося.
И влюблённо смотрел на Соню.

…Когда приопустишь ресницы, то кажется: на море сыпется серебряный дождь. Ося прижимается колючей щекой к её мокрой спине. Почему-то от солёной воды и солнца щетина на его лице растет быстрее.

Иногда они забирались подальше от людей, чтобы пёстрые туристы и видеоряды современных построек не нарушали спокойного величия скалистых берегов. Вокруг бродили коты. Плодились кошки. Рыбьи мальки вылуплялись из икринок и тучами плавали у берега. Пальмы росли из бочкообразных стволов-шишек, похожих на ананасы. С пальм падали созревшие финики. Люди, которые в разных концах мира трудились целый год или больше, тут наслаждались отдыхом от трудов праведных и улыбались друг другу. Другие люди, которые жили и работали здесь, гордились тем, как замечательно всё устроили на своём острове, чтобы к ним ездили и оставляли у них свои деньги, — они гордились собой, своими магазинами, отелями, тавернами и тоже улыбались.

И всё это было счастье и правильный порядок жизни.

Соня лежала на нагретых камнях, смотрела сквозь полуприкрытые глаза на синее небо, напоённое светом и… воображала, что они с Осей — на необитаемом острове. И так живут уже тридцать лет. И не наскучили им ни остров, ни море, ни театр закатов и рассветов, ни оказавшийся довольно увлекательным труд по добыванию пищи, ни сами они друг другу…

Соня стала представлять и «проживать» подробности столь длительного пребывания вдвоём на острове, подойдя наконец к моменту, когда состарилась здесь и задумала написать об этом роман, чтобы потом отправить его в бутылке людям.

Но одной бутылки для романа явно не хватит, хотя и одной тут не было. Где же взять так много бутылок, тем более с герметичными пробками? Не говоря уж о бумаге и ручках.

Впрочем, человечество прекрасно существовало все эти тридцать лет без них и не нуждалось в их опыте и впечатлениях. Да и они с Осей вполне обходились без людей. Но атавизм коммуникативности давал о себе знать — что-то всё же хотелось сказать человечеству.

Это «что-то» должно быть очень коротким. Таким, чтобы процарапать на листе фикуса и отправить людям вплавь. Если она найдёт ёмкие и краткие слова, то «роман» и растиражировать можно на листах фикуса, отправляя и отправляя их по волнам, — авось какой-то и доплывёт.

И вдруг в полудрёме слова явились сами собой.

«Нам хорошо!» — мысленно процарапала Соня на мякоти листа, заключив удовлетворённо, что это самый лучший и самый короткий роман на свете.

Так не торопясь они прожили здесь тридцать дней. Семьсот двадцать часов. Сорок три тысячи двести минут. Более двух с половиной миллионов секунд.
И если учесть, что каждая секунда была протяжённым во времени почти безразмерным мгновением, то они прожили долгую-долгую счастливую жизнь на этом острове в Средиземном море вдали от родных стен и близких людей.

— Нет, — подумала вдруг на трапе самолёта Соня, бросая прощальный взгляд на залитые солнцем просторы. — Будь мы в самом деле на необитаемом острове, то не стала бы я писать даже самый короткий роман. Кому нужно это «Нам хорошо»? Ну хорошо — и наслаждайся, к чему кричать об этом на весь белый свет? Кому-то, может быть, вовсе не хорошо, а кому-то хорошо не так, а по-своему, и плевать им на твоё «хорошо». Каждый из экземпляров этого «романа», разосланный по морю на фикусовых листьях, если достигнет адресатов и будет прочитан, вряд ли родит у них те же настроения…

Счастье, любовь, ощущение гармонии с миром, единства всего сущего — всё, что она могла бы адресовать человечеству, прожив с Осей тридцать лет на необитаемом острове, — не передать ни в двух словах, ни в миллионах слов, ни на фикусовых листьях, ни по электронной почте, ни в фотографиях и на видео! А если так — то стоит ли её послание ощипанного фикуса?!

Соня с необитаемого острова, только что похоронив свой так и не написанный «роман», перевернулась, подставив солнцу другой бок, погладила по лысине задремавшего под шум моря Осю, глотнула из тыквенной бутылки самодельного вина и стала смотреть вдаль — продолжая просто быть счастливой, здесь и сейчас.

* * *
… — Ну, и… — полувопросительно произнёс Голос Устроителя Порядка Вещей.
Справа от Него пульсировал и струился, прибывая и становясь всё ярче, тёплый свет. Клубящаяся слева вязкая чернота, от которой веяло холодом, стала сморщиваться, сжиматься, уменьшаться в размерах, превратилась в тонкую скрученную спираль и, будто махнув чёрным мохнатым хвостом на прощанье, стремительно исчезла среди звёзд за светлеющим от восходящего солнца горизонтом.

* * *
…В бархатном небе пенился, клубился белым паром Млечный Путь, образуя среди звёзд дорогу. Дорога шла по бориславскому лугу с лютиками. По дороге двигалась девочка. Раньше в таких видениях девочка всегда удалялась от Сони, а теперь приближалась к ней.
Как всегда, исчезла последняя дверь за спиной, но стена впереди вдруг засветилась, засветилась, пока не растворилась перед Соней широким проходом. Там звенели колокольчики, играли скрипочки, слышался детский смех.
Соня шагнула в свет – и вышла на Свет Божий.

Карина Аручеан-Мусаэлян
(19 мая 1946 – 5 сентября 2021)

От редакции «Нового Континента».
Ушла из жизни Карина Аручеан-Мусаэлян – прекрасный писатель, поэт и публицист, щедрая душа, добрая подруга, разносторонняя личность, одаренная талантом любить и спешить на помощь. Вечная память светлой Карине, искренние соболезнования всем родным и близким. Она останется в нашей памяти и на страницах нашего издания. Будем помнить…