«Новый Континент» Американский литературно-художественный альманах на русском языке
ПАМЯТИ ДВУХ КАТАСТРОФ
Апрель – месяц ПАМЯТИ двух КАТАСТРОФ, Геноцида армян и Холокоста.
Расскажу две истории (они, как многие другие, записаны, вероятно, и в Книге Вечности)…
Одну из них (про бабушку и дедушку моего мужа – Шейлу и Иосифа Бухны) я описала в своём романе, а их фото висят в нашей квартире.
Другую, про мою двоюродную бабушку Герселию Яковлевну Мусаэлян, знает только родня. Ниже расскажу о ней.
Но прежде о том, что ЕДИНСТВЕННЫЙ В МИРЕ памятник двум Катастрофам одновременно создал мой двоюродный брат Рубен АРУТЧЬЯН, Заслуженный художник Армении (вот эта стела-памятник – на фото), – к этой стеле Памяти в Ереван ежегодно в апреле съезжаются со всего мира евреи и армяне.
А ТЕПЕРЬ – ИСТОРИИ.
История ПЕРВАЯ, про Герселию Яковлевну Мусаэлян, сестру моего деда (папиного отца) Сурена Яковлевича… про тётю Гесю, как её ласково называли.
Красавица, выпускница Сорбонны, хирург от Бога, как говорили, вернулась в Баку и готовилась к свадьбе. Но эхо Геноцида армян в Турции докатилось и до Баку, где жила семья моего деда. На её глазах звери отрезали голову её любимого жениха и, смеясь, начали играть его головой в футбол.
Тётя Геся сошла с ума. Но сумасшествие её было поистине великим – дай Бог всем быть такими сумасшедшими! Она не утратила профессиональных навыков, продолжая оставаться «хирургом от Бога», как говорили. По рассказам, она могла делать операции кухонным ножом на деревянном столе, к ней приезжали на конях из самых глухих азербайджанских сёл, везли к умирающим — и она их спасала.
О ней по всему Азербайджану ходили легенды. Однако временами на неё нападало помрачение.
Ах, если бы все ТАК помрачались!
Собранная и даже суровая в работе, она вдруг становилась «размягчённой» – начинала петь, выносила на улицу из дому красивые и даже ценные вещи и раздаривала их прохожим:
– Радуйтесь красоте! Радуйтесь и радуйте других! Жизнь так прекрасна…
Иногда люди возвращали в семью подаренное. Чаще нет. Но свет, шедший от тёти Геси, был куда ценнее утраченных ценностей!
Её называли Божьим Человеком, ибо было удивительно, что она не озлобилась, не замкнулась. Её «сверхценной идеей» (как это называлось в психиатрии) было УЛУЧШИТЬ МИР, СДЕЛАТЬ ЛЮДЕЙ ДОБРЕЕ – и она это делала таким вот трогательным способом.
И в самом деле, люди при ней становились добрее и сами начинали совершать какие-то добрые поступки.
Она умерла до моего рождения. Её знала и помнит моя старшая сестра Ирина. Много рассказывали о ней папа с мамой.
СВЕТЛАЯ ПАМЯТЬ…
А вот ИСТОРИЯ ВТОРАЯ.
Этот рассказ из реальной жизни я вставила в свой роман «Полководец Соня, или В поисках Земли Обетованной», даже не изменив имена и фамилию…
Мне хотелось, чтоб эти люди (дедушка и бабушка моего мужа) хотя бы так сохранились – добрый светлый человек с мудрым лицом Леонардо да Винчи и его жена с ликом святой великая Шейла (вот они на фотографии)…
ФРАГМЕНТ из романа, где о них обоих:
«…Звали еврейского Леонардо славным библейским именем Давид. И фамилию семья с древних времён носила славную: Бухны – «книжник». Из левитов? Из колена Левия? Из семени библейского Ездры, «книжника, сведущего в Законе»? Ведь только колену Левия было доверено «хранить ковчег Завета Господня».
Давидова бородатая голова с высоким лбом и была тем ковчегом, где хранил он Завет, зря не трепля живущую в серебряной шкатулке Книгу Божью – Тору , зная её наизусть и следуя во всём обычаям предков. Но и мирские знания чтил. Книжный человек, образованный! Детей учиться в большие города отправил. А сам с женой коротал век в еврейском местечке Ново-Константиново по соседству с украинско-русской деревней.
Трудолюбивые Бухны не бедствовали – имели небольшое хозяйство, садик с цветами, кур, кошек и много детей.
Повадился к ним Ванёк из соседней деревни – самогоном угощаться: «пусть жиды должок отрабатывают, раз на нашей земле живут». И хоть были Бухны людьми непьющими, однако законы добрососедства блюли, чужой закон уважали, – гнали самогон для угощения. Но оказывались всегда виноваты.
Нальют – так потом Ванёк кричит в своё оправдание, что это «жиды народ спаивают». Не нальют, увещевать пробуют – так «вечно жиды жадничают».
Как-то пришёл Ванёк за опохмелкой, а Давид Бухны не налил. Схватил осерчавший Ванёк топор и наказал «скрягу».
Когда Ванька за убийство забирала милиция, его деревня горой за «обиженного» стояла: «Ну, жиды, мы вам покажем!» – такой вот неискоренимый «патриотизм».
А за Ванька давидовой жене – старой Шейле – отомстили.
Когда фашисты стали сгонять евреев для расстрела, ваньковы односельчане указали на дом, где Шейла, заколотив ставни, спряталась, будто никого нет, радуясь, что осталась одна: сыновья – кто на фронте, кто – в Москве.
Взломали дверь, вытащили Шейлу и дорогие её сердцу вещи.
Скарб тут же поделили, подрались из-за серебряной шкатулки, выбросив из неё Тору в грязь, старуху сдали фашистам, да ещё глумиться стали, что, мол, отольются кошке мышкины слёзы.
А СОВСЕМ МАЛЕНЬКИЙ КУСОЧЕК ИЗ ЭТОГО ФРАГМЕНТА – ВОТ:
«…Повели немцы Шейлу с соплеменниками расстреливать. А ваньковы дружки — теперь полицаи, при оружии! — автоматами в них тычут, кричат: «Раздевайтесь! Нечего в землю с собой справную одёжу уносить».
Кто-то стал медленно пуговки на себе расстёгивать, продлевая счастье жить. И тут… старая Шейла… эта тихая Шейла… эта немногословная Шейла… эта согбенная от годов седая Шейла… вдруг распрямилась, выросла… крикнула сильным молодым голосом… не на идиш – по-русски, чтоб и соседи-предатели её последнее слово поняли:
– Дети Израиля! Нам ли унижаться?! Не посрамим предков! Мы жили достойно, как они жили, теперь умрём гордо, как они умирали! – и все будто выросли, обвели мир такими глазами… такими глазами, словно дальнюю неизвестную Родину увидели…
Взыграл в полицаях «патриотизм» – стали палить по детям Израиля, не доведя до ямы.
Первая пуля сразила Шейлу.
И какой-то мальчик из ваньковой деревни заколотил ручонками по мамке, кутающей его в шаль, сдёрнутую с Шейлы, закричав:
– Не надо, не надо мне это!
И мамка его вдруг прошептала, опомнившись:
– В самом деле грех… грех…
Закрестилась мелко. И бросила шаль на лицо мёртвой Шейлы.
От них и услышал осин папа про гибель матери, приехав после войны в родные края…»
(Это было еврейское местечко Ново-Константиново по соседству с украинско-русской деревней).
Карина АРУЧЕАН-МУСАЭЛЯН