Андрей Ладога | Когда мы были живыми…

Все актеры делятся на три категории, подумал режиссер Кремлин (многие в театре думали, что это псевдоним). Наихудшие, самые ответственные, сидят перед репетицией в первом ряду зрительного зала – нога на ногу. Эти актеры вообще не могут играть. Актеры ни так, ни сяк, всю жизнь играют самих себя. Заложив руки за спину, нервно успокаиваясь, они слоняются в проходах между кресел. Лучшие же – лицедеи, которые могут играть всё, перед репетицией занимают себя чем-то нелепым уже на сцене. Они задумчиво шевелят губами, трогают кулисы, озабоченно прогуливаются среди декораций…

Штучный режиссёр, вроде меня, понимает это. И не надо разглядывать их «технику игры». Их попытки «создания образа». Их «хореографию жестов». Зоркая минута молчания перед репетицией, и ты уже знаешь, кто из них способен на гениальную интригу, а кто на дешевую натужную игру.

Сощурившись, Олег Кремлин неторопливо осмотрелся в полутемном зале.

Несколько лет назад, будучи приглашенным режиссером, Кремлин сделал три нашумевших спектакля в разных театрах Москвы. О «новом модном» режиссере и его спектаклях написали несколько больших, в меру скандальных, статей в московской «околокультурной» периодике. Кремлин составил себе некоторое имя, и тут с ним познакомилась Алла – стареющая, но привлекательная влиянием женщина со связями, доставшимися по наследству от бывшего мужа. В недалеком прошлом Алла была известной актрисой.

Они оба осознали мизансцену. Поняли, что могут быть не только приятны, но и полезны друг другу. Каждый получил то, о чем они договорились без слов.

Кремлину повезло: в его неполные сорок три года, стараниями Аллы, ему достался этот театр с несколько странным для «возрастной» труппы названием «Молодежь-Сити-Москва». Среди «больших людей, принимающих решения» Алла сумела продвинуть мысль о том, что Кремлин «омолодит театр, вдохнет в него жизнь и сделает репертуар актуальным».

Алла была старше на пятнадцать лет. Внимательная, ласковая, многое умела и хотела в постели. Она незаметно наладила его быт, деликатно давала ему карманные деньги, ненавязчиво выбирала и покупала ему одежду, разнообразно и со вкусом кормила, знакомила с нужными людьми. Алла оградила Кремлина от кошмара настоящей жизни и, в итоге, добилась для него «личного именного» театра. Теперь Кремлин мог позволить себе роскошь думать только о себе и не думать о заработках, театр был на приличном государственном содержании.

– Как ты у меня, – серьезно шутила Алла.

– Я режиссёр, – он, понимая, не принимал эти её «шуточки», – Я мастер…

– Мастер-мастер, успокойся! Языкастый и рукастый мастер!

В театре ему тут же придумали прозвище Вещий Олег, которое вскоре заменили на Вещий Кремлин. На золотой табличке рядом с дверью его кабинета значились именно эти слова: «Вещий Kremlin».

Он присел на край кресла, в третьем ряду, у прохода. С отстраненным и, одновременно, сосредоточенным вниманием рядом тут же возникла Тамара Петровна, его незаменимая «строгая секретарь» с кипой бумаг в руках.

Моцарт и Сальери, подумал Кремлин, Илья Ильф и Евгений Петров. Пончик и Сиропчик. Иван Портнягин и Николай Раскроев. Дон Кихот и Санчо Панса. Вера Шандыбина и Юлия Рыдванова. Малыш и Карлсон. Робинзон и Пятница. Кто ещё? Ах, да! «Мы с Тамарой ходим парой». Куда один без другого?

В скрипучей тишине кресел все обратили в сторону режиссера свои вопрошающие, брезгливо скучные лики, лица, физиономии, и даже рожи, кому что Бог дал. Кремлину предстояло разогреть каждого. Внятно объяснить про талант. Доверительно сообщить об энергетике. Искренне солгать о гениальности. Пока еще он ощущал в этом азарт…

Краем глаза Кремлин увидел – в зале возникла восхитительная Эля, Элеонора, «восходящая звезда» из никому неизвестного зауральского Кургана, она совсем недавно появилась в его театре. Эля единственная позволила себе опоздать на прошлую репетицию, и вот опять… Соответствуя словосочетанию, «звезда» бесшумно взошла на сцену и встала в центре, томно соединив кокетливо выгнутые руки на интересном месте. И, обмирая, Кремлин вспомнил другой её жест… Днями они шли по длинному, пустынному в ту минуту коридору театра, на Эле было надето воздушное белое платье, с негативными отпечатками крохотного темного белья, которое Кремлин незаметно и с удовольствием разглядывал, и вдруг Эля, выпукло подчеркнув округлости, провела ладошкой по своим выдающимся ягодицам. Быстрое и вроде бы естественное движение руки, поправляющий платье, но у Кремлина тогда перехватило дыхание, как и сейчас, когда он вспомнил это.

Плохие актрисы стараются на сцене, хорошие – доигрывают в жизни, а гениальные играют в пустынном коридоре театра. Они играют – без оглядки на публику – даже во сне.

Кремлин представил себе многочасовой труд «репетиционного процесса», кропотливость «развинчивания образов», напряженные «поиски мизансцен». Затем, без перехода, увидел майскую Таганку, неторопливую прогулку до Котельников. И в самом деле. Давно пора навестить Замараевых. Ивана и Яну. Ивана-Яну. Супруги Замараевы, вдобавок к одной фамилии, носили еще и одно имя. Яна – жена Ивана. Очень удобно, кстати… Замараев был провинциалом, драматургом из Кургана, земляком Эли. Иван удачно женился на хорошей, а вдобавок и хорошенькой москвичке Яне, у которой был «отличный решительно ото всех» папа Александр Ильич. «Зовите меня просто – Ильич!» Отличный Ильич выкупил для относительно молодых Иван-Ян роскошную двухкомнатную квартиру в высотке на Котельниках. «Для разгона, для начала, так сказать!»

Кремлин почувствовал непреодолимое желание немедленно навестить Иван-Ян и узнать, что с новой пьесой? Что с жизнью? В конце концов, прикинул он сроки, до гастролей ещё вечность, успеем. И Кремлин отменил репетицию. И почувствовал, как это сладко, вот так взять и без объяснений отменить репетицию. Потому что это – его театр. Потому что он – художник, творец, мастер. И еще потому что у него могут быть «искания».

Тамара Петровна что-то чиркнула в своих бумагах, а затем громогласным басом объявила дату новой репетиции. Улыбаясь, он поморщился. Иногда ему казалось, что Тамару Петровну держали в театре именно из-за голоса бывалого старшины. Усов ей только не хватает. И кирзовых сапог. Кроме того, Кремлин предполагал, что Тамара Петровна была «языком, глазами и ушами» Аллы. Пускай…

С плохо скрываемой радостью актеры стали расходиться.

Он смотрел на Элю, которая продолжала стоять в центре сцены. Кремлину показалось, что она чувствует его, чувствует до чтения мыслей – буквально.

– Вместо репетиции хочу вас познакомить с нашим драматургом, – Кремлин улыбнулся, – хотите?

Он подумал о том, что Эля моложе его ровно на пятнадцать лет, и эти пятнадцать лет показались ему символичными. Позади – женщина прошлого, а на сцене – его возможное будущее.

– Конечно же, она хотела, – сказала Эля, – ещё бы она не хотела! Еще как хотела!

– Именно по драматургии Замараева я и сделал свои успешные спектакли, – очередной раз похвастал он, – здесь два шага до высотки на Котельниках.

Она подошла к краю сцены, подобрала подол платья, картинно присела, выставляя круглые, сияющие в сумерках коленки, и вдруг протянула к нему руки. Очевидно меняя судьбы, Кремлин поймал Элю, думая о том, что ступеньки, ведущие со сцены, были совсем рядом.

– Я знаю про ваши спектакли, – Эля деликатно высвободилась из его легких объятий, – я знаю про автора Замараева. Я всё знаю…

Они вышли на воздух. У него было странное ощущение учителя младших классов, который, отпустив счастливых малышей, сам сбежал с уроков.

Пойдут разговоры, так что же? Может быть, оно и к лучшему. Хотя Алла, сыграв для него партию в высшей лиге, может всё «отыграть» назад. Да нет же! Не сейчас. Пока сладостно прошелестят только слухи. «Ваш… друг остался после репетиции с такой-то», «Ваш… муж прогуливался с такой-то». Пока в труппе не определились муж Кремлин или просто «друг» Аллы. И что же? Я только остался. Я только прогуливался. Разбирая роль, между прочим. Большего он себе пока не позволит. А там – как «фишка ляжет».

И всё было так, как он хотел и задумывал: май, теплый ветер, разговоры «ни о чем», легкая улыбка Эли, ее невесомое развевающееся платье, ее ножки, ее локоть, который он поддержал, когда они перебегали перекресток. Все-таки я штучный режиссер, улыбался про себя Кремлин, в новом спектакле сделаю ставку на Элю как на породистую лошадку. Ему вдруг показалось, что они многие и долгие годы перебегают этот перекресток, что он придерживает локоть Эли, что он «сделал ставку». Стало жутко…

В разговор о майской Москве и хорошей погоде Кремлин торопливо вплел фразы о театре. О том, что драматург Замараев пишет для него новую пьесу «Русская тоска». Про бесконечность вечности. Про жизнь после смерти. Про смерть, что была до жизни… Эля мгновенно сделалась сосредоточенной. Всё, что касалось театра, она воспринимала серьезно.

— Если вселенная бесконечна, то человек может и должен быть бессмертным, – сказал Кремлин, – только бессмертный может путешествовать по бескрайнему мирозданию.

– Не очень понимаемо, – Эля, сдвинув острые брови, виновато улыбнулась.

– Надо выпить водки, – предложил он, – для понимаемо.

– Лучше кофе.

– Кофе? Вы что? Какая же русская тоска с кофе?!

Он подумал о том, как же приятно им будет поцеловаться и при этом остаться на «вы». Он тут же представил эту мизансцену: мягкий стан Эли, ароматы ее волос, ее губы, теснота темнота, и шепот «на ушко»: «На ощупь надежнее».

– Мне кажется, – задумчиво предположила Эля, – что бесконечность вселенной сочетается только с бессмертной душой. Тело слишком примитивно для вечности.

– Глубокая мысль, –правдиво изобразив искренность, он похвалил Элю.

– Спасибо! – признавая глубину своей мысли, она кивнула ему, – я бы попыталась это сыграть, но только с вашей помощью.

– Сыграем и в помощь…

– Мы вечные, пока мы живем, – Эля сказала это непринужденно, она опять удивила его.

Разговаривая, они вышли с Таганки на Верхнюю Радищевскую улицу, затем дошли до Яузской и свернули на Подгорскую набережную, к высотке.

– Но у вас не совсем русская история получается, – Эля нахмурилась.

– Почему?

– Все русские истории заканчиваются смертью, а у вас – ад вечной жизни.

– Да, – пробормотал он, – в самом деле… А если вечная жизнь – это не совсем ад?

– Умрем, увидим…

Они вошли в прохладный подъезд дома-громады. Потревоженная пожилая консьержка, вероятно прожившая жизнь без судьбы, неодобрительно разглядывая Элю, молча кивнула давно знакомому Кремлину. Не угодил. Не понравилась. Не одобрила. Улыбнувшись, он энергично кивнул в ответ. Эля сыграла небрежную надменность. А ей идет царственное высокомерие, подумал Кремлин, запомню.

Пришли без звонка, «на удачу». Впрочем, Иван-Яна Замараевы чаще работали дома.

– Без предупреждения ходить в гости по нынешним временам – большая редкость, – сообщил Кремлин, – так можно навещать только лучших друзей!

Замараевы действительно работали – Яна готовила обед в кухне, а Иван, постукивая карандашом по чистому листу бумаги, думал у себя в кабинете.

Друзья искренне обрадовались Эле и Кремлину. К «хозяйствующей» Яне пришла «покорная помощница», а Иван, «как всякий ленивый человек», обожал, «когда его отвлекали от работы».

Кремлин представил Элю. Элеонору. Красивую и очень талантливую актрису.

– Бог – мой свет, – сказал Кремлин, – именно так расшифровывается это имя.

Замараевы, в отличие от консьержки, одобрили. Особенно Яна. Долгие три года Яна не могла поверить в то, что Кремлин живет с этой «корыстной бабой», с этой «старой гламурной шлюхой», с этой «давно закатившейся» Аллой.

– Женись на Элеоноре, – горячечно прошептала Яна на ухо Кремлину, – тебе даже разводиться не надо!

– А театр? Алла напакостит мне.

– Сделай пару шикарных постановок, потом уходи от неё. После твоего триумфа Алла не сможет навредить.

– В любимой России перед казнью никогда не учитываются прошлые заслуги.

– Все равно, срочно женись на Эле! В жизни мы живем только один разочек!

За наскоро накрытом столом – Яне охотно помогала Эля – говорили, среди прочего, и о светлой смерти. Кремлина не оставляла эта мысль. Иван поделился предположением о том, что, вероятно, после смерти есть возможность ускорять, замедлять или вовсе останавливать условное уже время. О том, что будет возможность посещать любимые места. Возвращаться в детство. В юность. В лучшие мгновения зрелости. Говорил о возможности общения с близкими людьми.

– Вероятно, после смерти мы получим ответы на все наши вопросы, – озабоченно добавила Яна, – я бы очень этого хотела.

– Ясность после смерти, – уточнил обеспокоенный Иван, – о чем бы ты спросила?

– Не скажу, – Яна показала Ивану кончик розового язычка.

Кремлин думал о Таганке, о Китай-городе… Арбат. Плющиха. Мясницкая. Чистые пруды. Кривоколенный… Любимые места бытия. Иван прав. Остановить время после смерти и пережить всё это наново, но со вкусом былого – замечательное сочетание. Чудесные мгновения детства протяженностью в миллионные годы. Молодые родители. Нестарые бабушка и дед. Друзья во дворе и в школе. Кружок самодеятельной режиссуры. Четырнадцать лет и первая любовь. Чувственные открытия, когда секунды будут складываться в миллиарды лет первого поцелуя. Сколько счастья у меня было за мои сорок три неполных года? Час? Два часа? Не больше… И знал ли я тогда, что это и есть счастье? Вряд ли… Договорить все разговоры. Дообнимать все объятия. Доцеловать все поцелуи. И повторить по желанию. И пройтись, в итоге, по Яузской до Котельников, поддерживая Элю за локоть, и рассказать о замысле необыкновенного спектакля, приговоренного мною к успеху. И еще раз. И снова. Всё, самое важное…

– Все самое важное я всегда записываю рукой, – сказал Замараев, отвечая на вопрос Эли, – иногда стучу на печатной машинке, но это для собственного удовольствия. А пьесы, разумеется, набираю на компьютере. Обратите внимания – не сочиняю, а набираю! Но рука и голова – главное!

– Я тоже делаю наброски спектаклей рукой, – Кремлин очнулся, бездумно разглядывая огромную репродукцию Нико Пиросмани, – в простой ученической тетради.

Со стены на Кремлина смотрел проворно забредший на дерево медведь, залитый призрачным светом луны – видения великого грузина.

– Серьезные у нас мужчины, – Яна улыбнулась Эле.

Эля, без сомнений, поняла намек. Отлично. Хотя… Гениальная актриса должна настораживать. Ведь и роль любовницы она будет, пережидая, играть. В жадном ожидании новой роли. Роль жены. Затем, возможно, роль матери. Роль вдовы…

– Серьезные? – Иван принужденно рассмеялся. – Когда я думаю о своих текстах, всегда помню про Александрийскую библиотеку, которая сгорела. А вместе с библиотекой сгорели бесценные труды Платона и Аристотеля, Софокла и Гомера, Алкея и Сафо. А уж я-то… К себе и к своим трудам нужно относиться легче, чуть менее трагично.

Общество согласилось в молчаливых неуверенных размышлениях…

Кремлин представлял себе новый спектакль. Эля думала о Кремлине, он знал это.

Слушали Sade. Кремлин запомнил вещь Mermaid. В композиции угадывались контуры необъятной аравийской пустыни, остывающей в ночи. Путники у огня. Спокойный взгляд в вечность звездного неба…

Сидели до вечера. После обеда пили кофе. Баловались тортом «Прага». За кофе смотрели на закат над Москвой. Все четверо были уже не просто компанией, но семьей.

Яна думала о том, как замечательно, что Кремлин привел к ним в гости Элю. Взаимно недолюбливая Замараевых, Алла не была в этой квартире ни разу. Алла и Кремлин – временная пара, думала Яна, и он, и она знают это.

Сбившись с темы спектакля, Кремлин представил себе мизансцену с Аллой по поводу отмененной репетиции. Сначала выслушаю альковную версию Аллы, затем покрою её своей, рабочей. На таких сюжетах и проверяются сложные в своей простоте истины. Или ты штучный режиссёр, или ты типовой водопроводчик, мазохист в женской бане.

Иван безуспешно пытался вообразить себе те вопросы, на которые после своей смерти хотела получить ответы жена Яна. Но в голове вертелось только однообразное: «Любит ли она меня?», «Люблю ли я ее?», «А что такое любовь?»

– Какой чудесный вечный день, – еле слышно прошептала Эля, – как будто после… – она недоговорила слово, но, кажется, все, согласившись, поняли, что имела ввиду Эля.

Андрей Ладога
(Москва, Котельники, — Курган, кафе «Театр» — Москва, май 2017).

Иллюстрация К. Каблукова