Искандер Арбатский | О воздухоплавателях и не только

О ВОЗДУХОПЛАВАТЕЛЯХ И НЕ ТОЛЬКО

Болдинская рецензия

Рондо с вариациями на тему лётчиков первой мировой и неконтролируемой нежности

Дело было весной.
Еду по Москве. В машине звучит радио. То и дело повторяется один и тот же навязчивый текст.

– Вы можете дописать «Евгения Онегина», написать «Маленькие трагедии», – призывает реклама, сравнивающая ужасы домашнего ареста в собянинской Москве с Болдинской осенью Александра Пушкина.

Однако ж «Онегин» давно дописан.
Добавлять к маленьким трагедиям наши, те, что побольше?
Нет, не буду.
Вот, давно собирался я написать рецензию на книгу стихов Лилии Газизовой «О лётчиках Первой мировой и неконтролируемой нежности», подаренную мне автором во дни Биеннале поэтов, 2019 года. Той, еще не болдинской осенью.
А как нагрянула Болдинская весна, так перечитал новые книги Газизовой, которые она привезла на Биеннале поэтов. И «Верлибры», и вот про летчиков.

Но – не завершил задуманное. А тут вот – самая настоящая Болдинская осень грядёт. С новым карантином, с новой волной распространения коронавируса.
Как разошёлся мыслию по клавишам, так вот и получилась, нет, не рецензия, получились заметки по поводу книги Лилии Газизовой «О лётчиках Первой мировой и неконтролируемой нежности», по поводу отдельных стихов книги.
Попытка прочтения.
Может, она не всегда совпадёт с видением автора книги, но я вижу именно так.

Кому-то покажется, слишком «многабукафф».
Ну и что?
Книга стихов, наполненная философскими смыслами и метафизикой русской души, требует того, чтобы о ней говорили подробно, неспешно, отвлекаясь лишь на то, чтобы перемешать в очередной раз поленья в камине, нажать кнопку кофейной машины, отпить вискаря и опять погрузиться в чтение.
За окном – Болдинская осень.
В Кремле – пир во время чумы.
Сплавили Навального в объятия Ангелы Меркель.
На Кавказе – новая война, отвлекающая от мирских проблем.
А книга стихов – вечная ценность.

ИТАК…

Книга вышла в книжной серии журнала «Интерпоэзия». Книга предваряется двумя предисловиями: от издателя «Интерпоэзии», редактора книжной серии Андрея Грицмана и от Вячеслава Куприянова.
Лирика Лилии Газизовой в последние годы становится настолько наполненной смыслами, что ей тесно в рамках силлаботоники.
Книга написана верлибром (как и предыдущий сборник, который так и называется «Верлибры»). Автора иногда ругают за это завистливые рифмоплёты, корпящие над своими строчками.
Но что сказать?
Кто-то там лает, но караван идёт.
Впрочем, множественное число в предыдущей фразе, в глаголе «ругают» навряд ли уместно. Я читал лишь один отклик подобного рода, от одного на редкость завистливого бостонского таксиста в ватнике (если, кончено, базарную ругань можно назвать «отзывом»).

Новая книга удивительно кинематографична. И, добавлю, автобиографична (но об этом потом, по ходу перелистывания страниц).

Отдельные кадры сливаются в калейдоскопический рассказ, переходящий из одной серии в другую.
Собственно, в сериале – три серии:
«Касабланка»,
«Капризничай, сынок!»,
«Буду смотрительницей маяка».

1. Касабланка

Тот кинофильм, который снимает Лилия Газизова в своей книге, удивительно романтичен. Он романтизирует самую заурядную действительность. Первая серия («Касабланка») открывается стихами («Попытка киносценария»), стремительно вводящими читателя в действие поэтического фильма.

«В моем фильме идет дождь.
Вода стекает по желобу крыши
Потемневшего от бессонницы
Старого дома
В большую деревянную бочку,
Там плавают головастики». 

Читатель, знакомый и с прозой Лилии Газизовой, вспомнит её эссе «Казань, Кирова, 70». Там – тот же старый дом, в котором прошло детство поэтессы. И – то же озеро, которое «девочка про себя назовёт океаном».

Молчаливый старик
(О нем все забыли)
И грустная девочка
(Она станет через много лет балериной)
Сидят на крыльце.

Девочка не стала балериной, но училась в балетной школе.
Дом №70 стоит на нынешней Московской улице.
Кирова уже нет, Кирова убили («кого надо, того и убили» – как рассказывали в старом советском/антисоветском анекдоте).
Московская улица (бывшая улица Кирова) проходит вдоль узкой длинной застывшей протоки, впадающей в Казанку, – вдоль озера Булак. Озеро – один из каскадов, впадающих в Казанку озер-прудов со странными названиями – Малый, Средний и Большой Кабан.

Александр Грин начинал свои «Алые паруса» в Слободском пригороде Вятки на берегу тихой одноименной реки, тоже казавшейся ему океаном. Чтобы представить океаном каскад озёр в центре Казани в 60-х–70-х годах, надо было обладать куда большим поэтическим воображением, чем у Александра Грина. Дело в том, что во второй половине прошлого века эти озёра представляли собой череду городских болот. Когда в 1952 году товарищ Берия силами зэков ГУЛАГа выстроил плотину Куйбышевской ГЭС, вода вдоль Волги поднялась до Казани и выше. Городские озёра превратились в болота. У товарища Берии были две задачи: дешевые (практически дармовые) мегаватты электроэнергии и пятиметровый фарватер. Фарватер нужен был для выхода к морю подводных лодок, собиравшихся на Зеленодольском судостроительном заводе под Казанью и на Сормовском заводе под Нижним Новгородом, который мы помним еще по роману Горького «Мать».

Обе задачи были решены. А то, что бедные татары потом еще полвека жили на болотах, это уже никого не волновало.
Лишь в конце волшебных 90-х (святых, как говорила Наина Иосифовна) хан Ментимир, аки Петр Великий, послал-таки мастеровых в Королевство Нидерландов посмотреть, ну, как же там голландцы перекачивают воду из рек, заканчивающихся тупиками морских дюн, как же они осушают знаменитые голландские польдеры.
Посмотрели. Научились. Сделали. И жить стало лучше, жить стало веселей.

Про жизнь оркестрантов Лундстрема в сырых казанских подвалах на булачных берегах мы знаем от Василия Аксёнова.
Джазменам еще повезло. Из двадцати тысяч сотрудников КВЖД семнадцать было расстреляно по возвращении.
Кто не помнит, КВЖД (Китайско-Восточная железная дорога) – часть Транссиба, соединявшая Забайкалье с Владивостоком и Порт-Артуром кратчайшим путем через Манчжурию.

Так вот, 17 тысяч железнодорожников были расстреляны. Путевые обходчики, стрелочники, машинисты. А джазмены вернулись живыми.

Знаем мы о джазменах еще из воспоминаний Натальи Ильиной, когда ее вместе с оркестрантами Лундстрема перевозили из Шанхая в заболоченную Казань. Обещанную товарищем Сталиным шикарную квартиру на Тверской (в доме №6 по соседству с Чуковским) получил лишь Александр Вертинский.

А у Лилии Газизовой еще в далеком детстве заболоченные озёра превращались в океан.

«Она приходит к нему,
Потому что с ней не играют другие лети.
Они мало разговаривают,
Пьют чай с желтым мармеладом
И смотрят на озеро.
Девочка про себя называет его океаном;
Всё в мире пока несоразмерно ей».

Дальше – несколько сказочных стихотворений, героями которых могут быть Львиный рык и Куриный кокот (так и называется), стихи, наполненные неконтролируемой нежностью.

Иногда автор пытается поверить алгеброй гармонию («Любовь и математика»). Иногда математика присутствует за кадром. Например, в кафе, стоящем на улице, носящей имя великого казанского математика («Одинокая сигарета»). И, кстати, Лилия Газизова – автор идеи и организатор Международного поэтического фестиваля имени Лобачевского, единственного в мире литературного фестиваля, носящего имя математика. Его важной составляющей является научная конференция «Влияние неевклидовой геометрии на художественное сознание».

«Люди февраля
Раздумчивы, нежны
И подвержены меланхолии», – пишет Лилия Газизова в близком мне стихотворении «Люди февраля».
Близком, потому что познакомился я с автором именно в феврале, почти четверть века тому назад.

В конце первой серии («Касабланка») впервые появляются лётчики, правда, не Первой, а Второй мировой войны. Автор погружает нас в атмосферу одноименного фильма (1942), фильма с Ингрид Бергман в главной роли. В тексте верлибра встречаются и герои фильма, и актёры «Касабланки».

Тебя поманила Ингрид Бергман,
И ты уехал в Касабланку.

А дальше – герои фильма.
Рик, хозяин американского кафе в марокканской Касабланке, находящейся под контролем марионеточного режима Виши. И отсыл к фильму, где благодаря летчикам Первой мировой Касабланка становится центром поддержки Эфиопии, страдавшей от агрессии итальянских фашистов (Итало-абессинская война 1935 года).
Начинается Вторая мировая.
Касабланка становится центром сбора активистов Сопротивления со всей Европы. Рик сажает в самолёт лидера чешского Сопротивления Виктора Ласло и его жену, Ильзу Лунд, надеясь на встречу в будущем («Возможно не сегодня, возможно не завтра, но скоро и до конца своей жизни»).
«Касабланка» Лилии Газизовой заканчивается знаменитой фразой Рика, адресованной капитану вишистской полиции Луи Рено, когда они собираются присоединиться к движению «Свободная Франция» в Браззавиле (оставшееся недоступным нацистам Французское Конго):
– Луи, это может стать началом большой дружбы!

Касабланка – это еще и город, связанный с именем самого известного лётчика и поэта всех времён и народов.
Да, Антуан де Сент-Экзюпери не был лётчиком Первой мировой войны, но впервые поднялся в воздух еще до её начала, в 1912-м. Вся его довоенная (гражданская) авиация и военные подвиги были связаны именно с Касабланкой.

NB (примечание к первой главе)

Читателя, знакомого с историей Второй мировой войны, стихотворение «Касабланка» вводит в особую атмосферу тревоги и напряжения. В России практически ничего не знают о войне на Северном берегу Африки. Что-то слышали: то ли маршал Монтгомери гонялся за генералом Роммелем, то ли наоборот. На ключевые события войны и на аборигенов это вроде никак не влияло. Бедуинам было всё равно, кому продавать верблюжье молоко: солдатам Роммеля или десантникам Монтгомери.

В России мало знают о войне в окрестностях Касабланки. В СССР помнили «десять сталинских ударов», нехотя вспоминали Второй фронт, имея в виду лишь один эпизод, высадку в Нормандии. Путинское победобесие забывает всех, кроме товарища Сталина и его верного соратника маршала Жукова.

Между тем, высадка союзников в Касабланке произошла за неделю до премьеры фильма (1942), потом – первая встреча Рузвельта и Черчилля в Касабланке (январь 1943-го, Сталина не позвали). Всё это – задолго до Тегерана, задолго до печально известной Ялты, Потсдама.

Наконец, битва при Аламейне (в окрестности Александрии), определившая исход сражений в Северной Африке.

«Карфаген должен быть разрушен!» – говорили древние.

Союзники освободили от нацистов и Карфаген, и все африканские порты Средиземноморья. Дальше – десант на Мальту, освобождение Греции, Сицилии, Южной Италии, Корсики…

На набережной курортного городка Кавальер-сюр-Мер (единственный на Лазурном берегу городок с широким песчаным пляжем) стоит скромный обелиск. Посвящен сражению Второй мировой, о котором ничего не знают в России – высадке союзников на Лазурном берегу, освобождению Канн, Ниццы, Марселя и стремительному продвижению на север Франции, продвижению к Германии вдоль долины Роны.

В мирной объединенной Европе не любят бряцать оружием, как на Красной площади. А вот на набережных Ниццы…

Одна из них называется теперь Английской набережной (Promenade des Anglais), другая – набережной Соединенных штатов (Quai des États-Unis) Восьмого мая здесь проходит парад. Но – никаких ракет, никаких «Армат» на верёвочке. Техника на парадах в Ницце – тщательно восстановленные американские джипы и амфибии, участвовавшие в десанте 1944 года.

А начиналось освобождение Южной Европы именно в Касабланке, о которой пишет Лилия Газизова.

Конец примечания к первой главе

Финальное стихотворение первой серии – «Настроение».

«Стать стрелкой на часах
Казанского кремля,
Клавишей Delete
Мирового компьютера…»

2. «Капризничай, сынок!»

Вторая глава книги стихов «О летчиках Первой мировой и неконтролируемой нежности» – она уже о самой войне, но она в то же время – о мире как о противопоставлении войне.

Война и мир Лилии Газизовой – хрупкое состояние тревоги за наше будущее.

«Спи, сынок,
Войны не будет.
Ни сегодня, ни завтра,
Никогда не будет…»

Между тем, дети Лилии Газизовой росли на фоне непрерывных войн: Русско-Грузинской, Первой Русско-украинской (Крым) и Второй русско-украинской (Донбасс), на фоне Второй чеченской (старшая дочь застала и Первую).

Или вот стихотворение, посвященное детям, Эмилю и Сююмбике.

«Никакая слеза не скатится,
Но особенно невыносимо (почему?)
Будет убирать с их письменных столов
Обёртки шоколада и фантики от конфет», –
Пишет Лилия Газизова, обходя опустевший дом,
«когда они (дети)
Уезжают куда-то
(спортивный лагерь, архитектурный форум)…»

Старшая дочь – архитектор, да.
В стихотворении «Сашенька» Лилия Газизова вспоминает то время, когда она
«Подрабатывала медсестрой,
А днём училась в мединституте».

Пошла
«в гематологию,
У мамы была болезнь крови».

Это было задолго до нынешней пандемии, но вокруг шла такая же (не всегда успешная) война за жизнь.

«Я научилась подвязывать бинтом
Подбородки умершим,
Чтобы, когда тело остынет,
Он не опал», – пишет Лилия Газизова и заканчивает так:
«Сашенька умерла
Не в моё дежурство».

И город вокруг становится хрупким и тревожным, как в стихотворении «Снегопадение».

«Неверное дребезжание трамваев,
Сворачивающих с Пушкина
В норштейновский туман…

Порой невыносимо,
Но светло
Снегопаденье в марте».

Но как же такой дребезжащий трамвай не похож на трамвай конформистов, на тот «весело позванивающего на поворотах» трамвай, на котором бывшая диссидентка Марина Алексеева ехала на компрессорный завод «Борец» (в романе Сорокина – завод малогабаритных компрессоров, МЗМК). Героиня романа «Тридцатая любовь Марины» в одночасье превращается из диссидентки в пламенного строителя коммунизма.

– А как по батюшке? – спрашивает главный заводской антисемит (главный инженер завода), прежде чем поставить Марину к станку. – Ивановна? Совсем хорошо!
Мол, хорошо, что не Моисеевна.

Между тем, хрупкий мир Лилии Газизовой полон ностальгии, памяти об исчезнувших атрибутах той, прошлой жизни:
«Варежки должны быть белые, а сны – цветные.
В доме должны быть граммофонные пластикенки.
Хотя бы одна».

Ключевое стихотворение второй главы – «Девочка и поезда».

В нём к читателю впервые приходит понимание об особом отношении автора к авиации (и не только к авиации Первой мировой войны!).

Полное трагической тоски стихотворение повествует о том, как шестилетняя девочка проводит лето на далёкой безлюдной станции в то время, когда родители в городе заняты своим бракоразводным процессом.

«Большие поезда не останавливаются
На маленьких станциях.
Август развода родителей
Гудит во мне гулом
Приближающегося поезда
И нарастающим стаккато колёс… 

Я храбро по шпалам гуляю,
На рельсы монетки кладу,
А поезд их сплющивает.
Получаются большие и тонкие.
Немного развлечений на забытой станции.
Большие поезда не останавливаются
на маленьких станциях».

Почему – на забытой?
Здесь читателю надо напомнить, что представляют собой пригороды Казани, обезлюдившие после геноцида 1552 года и не пережившие его последствий до сих пор.

Вокруг Казани проходит так называемый Царский вал (на советских картах – Красный), внутри которого были сожжены все селения после взятия Казани Иваном Грозным.

Екатерина Великая, приехавшая в Казань в 1767 году, милостиво разрешила казанским татарам вернуться в пригороды Казани (появилась Старо-Татарская, потом – Ново-Татарская слобода), но пространство за ними еще долго оставалось выжженной пустыней.

Особенно пострадала местность между Свиягой и Услонскими горами, из-за которой, собственно, и разгорелась война 1552 года.

Волга со Свиягой была здесь двусторонней транспортной магистралью. И Услонские горы в качестве разделительной полосы. Реки текут навстречу друг другу, так что на сотни вёрст (от Симбирска до Казани) здесь обходились без репинских бурлаков-на-Волге. Генуэзские купцы плыли в процветавшую Казань (картофель появился тут за триста лет до Петра!), раздражая своими караванами Ивана Рюрикова.

И вот пустынная станция. Большие грузовые поезда не останавливаются. Пассажирских почти нет. Один, два раза в день пройдёт пригородный дизель, вот и всё.

Я дважды бывал на той станции. Первый раз – совсем случайно.
Ехал по трансъевропейской трассе Е-22 Казань-Ливерпуль по только что построенному мосту через Волгу (единственному в окрестностях Казани). Мост – сделали. Но – слишком быстро делали, забыли про мостик через устье Свияги. Построили его гораздо позже.

Так что пришлось ехать вдоль Услонских гор далеко на юг и объезжать широкий залив в устье Свияги. Наконец, вот он, мостик, в сотне вёрст от устья, за ним – однопутная железная дорога без электричек, электровозов и та самая, забытая станция на берегу Свияги.

Второй раз проезжал там не совсем случайно.
Путешествие – на Урал.
Только что построен многополосный автобан от Москвы к Нижнему Новгороду. Ночлег намечался в Казани. Но приехал не к вечеру, как обычно, а уже к полудню. Оставалось много свободного времени. Свернул на том же повороте. Легко нашел единственного знакомого мне обитателя забытой станции. Флюра Гирфановна (мама Лилии Газизовой, проводившая тут летний отпуск) напекла традиционных треугольных пирожков, которые здесь с давних пор дают путнику в дорогу. В них – и мясо, и бульон, и картошка, появившаяся тут, да, да, за триста лет до Петра. Те самые пирожки, что хорошо знакомы московским литераторам по фаланстерским днюхам Андрея Родионова.
– Өчпочмакларрр! – говорит Флюра Гирфановна.

А кто там еще, на забытой станции?

«Две собаки, одна кошка,
Бабочки и жуки. И птицы –
Бесстрашная фауна обитает
Вдоль линий железнодорожных».

И вновь – рефрен о поездах, которые не останавливаются, как тот дизель-электропоезд, что без остановки шел на перегоне Бухарест – Синая (помните «Безымянную звезду» Михаила Козакова?).

«И всех нас завораживают поезда,
которые не останавливаются
на маленьких станциях».

И последняя строчка стихотворения, для меня неожиданная:
«С тех пор предпочитаю самолёты».

Строчка – неожиданная, потому что, во-первых, помню, как автор летел в Орду не самолётом, летел на вороном коне (всем известный видеоклип на стихотворение «Княжна», 2001 год).

Во-вторых, неожиданная, потому что в России (особенно, в Центральной России) авиация с каждым годом становится всё более и более неудобной. После Первой мировой войны (если уж мы ведём отсчёт от неё) самолёт в Казань поднимался ввысь на Ходынском поле (девять вёрст от Кремля, московского) и приземлялся на аэродроме в двух верстах от Казанского кремля.

Сейчас там казанская IKEA, ипподром, паркплац…

Так что теперь – иное. Три часа до любого из московских аэропортов плюс регистрация, шмон, перелёт. Потом – ожидание багажа и долгий путь в центр Казани.

Даже сейчас, когда еще не построена высокоскоростная магистраль из Москвы в Казань, фирменный поезд «Золотая Орда» (или как он там называется, не помню) добирается гораздо быстрее.

Такая ситуация отразилась на образе жизни всех городов Центральной России. Давно закрыты аэропорты в Твери, в Великом Новгороде, во Владимире, в Иванове, в Рязани, в Белозёрске, во многих городах помельче. Остались только военные аэродромы (как же без них в путинской России?) и при авиационных заводах. В каком они состоянии, весь мир знает по аэродрому Смоленского авиационного завода, где погиб Лех Качиньский.

Но Лилия Газизова, не забыв детскую травму, полученную на маленькой станции, тем не менее говорит:
«С тех пор предпочитаю самолёты».

Единственное, на мой взгляд, преимущество авиаперелёта в Казань – волшебный пейзаж при развороте на посадочную глиссаду над бескрайним рукотворным морем (тем самым, что соорудил Лаврентий Берия в 1952 году). Справа от моря остаётся древня столица Волжской Булгарии – Итиль-Булгар, потом – усадьба Державина с его селом Лаишевом. Если приглядеться, можно разглядеть и те лагерные бараки, где совсем недавно Зулейха открывала глаза, и бескрайние морские (лаишевские) пляжи. В иллюминаторах слева – та самая крепость, Свияжск, что строил в Угличе Иван Рюриков, там же ее разбирал, а потом ночами собирал в устье Свияги.

А вот если летишь в хорошую погоду, например, из Москвы в Амстердам, можно перейти и к собственным географическим открытиям. Можно заметить, что самолёт летит не по прямой на карте в проекции Меркатора, а по Большой дуге (таки и называется!) на глобусе. Москва – Ржев – Даугавпилс – Рига – Вентспилс – Копенгаген – Оденсе и выход на посадочную глиссаду аэропорта «Схипхол» после Гронингена, который мы помним по битвам с салафитами 2050 года в сорокинской «Теллурии».

Но это – если летишь в ясную солнечную погоду. А если сравнивать по скорости – поезд в Центральной России всегда будет быстрее самого пузатого «Боинга».

3. «Буду смотрительницей маяка»

О том же, об отношении к авиации, «Аэрофлот-баллада», ключевое стихотворение третьей главы.

Как в старой советской рекламе, автор летает самолётами «Аэрофлота». Многие помнят такую рекламу, оставшуюся после Владимира Меньшова на брандмауэре в Староконюшенном переулке напротив входа в московскую галерею А-3, где Меньшов снимал свою «Зависть богов» (рабочее название – «Первое танго в Москве»). На рекламе – дама с неподъёмным фанерным чемоданом с деревянным каркасом и металлическими заклёпками по углам.

Кто помнит такие чемоданы?

Лишь самолёт «Аэрофлота», который мог поднять такие!

Но вот…
«Полторы тысячи миль
Квалификационных
Не хватает до зарезу,
Чтобы стать счастливой обладательницей
Премиальной карты “Аэрофлот-Бонус”».

Ночная трасса в форме равнобедренного треугольника, в углах которого – Шереметьево, Пулково, а на вершине – международный аэропорт имени Габдуллы Тукая.

«После полуночи в казанском аэропорту
Особенно благостно… 

В аэропорту “Пулково” говорят негромко,
Точно в очереди к семейному психологу.
Пятый и шестой выходы
Расположены рядом совсем.
Я едва не улетела в Ростов-на-Дону… 

В бутиках «Шереметьева»
Перенюхала любимые запахи
Разных счастливых лет.
Каждый запах – словно мужчина каждый –
Вспоминался с удивлением и сожалением.
А карту премиальную
Прислали на почту в лиловом конверте».

И – постскриптум:
02.50 – 05:00 Казань – Санкт-Петербург
07:30 – 08:45 Санкт-Петербург – Москва
10:30 – 11:45 Москва – Казань.

И вот, наконец, оно, главное стихотворение книги, совпадающее с её названием:

«О лётчиках Первой мировой и неконтролируемой нежности»

В стихотворении – диспут о том, кого можно считать асом Первой мировой, кто из них лучший, кто будет асом из асов.

«Ты говоришь,
Фон Рихтхофен – “сапог”.
Я говорю,
Он – “ас из асов”.
Ты говоришь,
Он не рыцарь неба.
Минуточку, говорю,
А восемьдесят сбитых самолётов?» 

Эрнст Удет, говоришь,
Да, говорю,
Но он второй.
Эрнст Удет, говоришь,
Ладно, Эрнст Удет.
У него был бар в самолёте,
И он застрелился.
Только он не в моём вкусе.
И ты не в моем вкусе».

Среди асов в книге Лилии Газизовой нет ни союзников из стран «Антанты», нет русских лётчиков, хотя они уже летали во время Первой мировой. И не только Пётр Нестеров со своей петлёй Нестерова. Летал Сергей Уточкин, кумир довоенной публики. Как и все, летал на открытом биплане. Простудился и умер, как сейчас принято, от двусторонней пневмонии. Его смерть в военном Петрограде осталась никем не замеченной.

Но как заметил Виталий Дымарский, представляя на радио «Эхо Москвы» очередной номер журнала «Дилетант» (Дымарский – главный его редактор), все русские лётчики уехали-улетели после большевистского переворота.
Кто из них был асом, никто и не помнит.
Павел Аргеев служил во французских ВВС. Александр Казаков воевал в Королевских военно-воздушных силах Великобритании. Последние сражения – в окрестности Архангельска. Погиб накануне эвакуации британских войск с Русского Севера.
Эрнст Леман, русский летчик из немецкой Либавы, не успел уехать, улететь. Застрелился, когда большевики сорвали с него офицерские погоны Российской империи.

На странице «Дилетанта», посвященной военным лётчикам, – фотография Лемана, фотографии тех двух летчиков Первой мировой, имена, которые нам уже знакомы по стихам Лилии Газизовой.
Фото барона фон Рихтгофена и фото Эрнста Удета.
Да, в книге Лилии Газизовой речь идёт об Эрнсте Удете, воевавшем и в Первой, и во Второй мировой войне.
А вот Рихтгофен у Лилии Газизовой – другой, У неё – Манфред, погибший на полях сражений Первой мировой, кузен того Вольфрама фон Рихтгофена, о котором пишет «Дилетант». У Манфреда еще и родной брат был, Лотар, тоже – военный лётчик.

Немецкий ас Манфред фон Рихтгофен был похоронен французами как герой, как рыцарь. Похоронен 22 апреля 1918 года со всеми воинскими почестями в окрестности Амьена на севере Франции.
Перезахоронен 20 ноября 1925-го в Берлине в присутствии тысяч берлинцев, в присутствии президента Германии Пауля фон Гинденбурга. Сейчас покоится в семейном склепе в Висбадене. После гибели Рихтгофена его эскадрильей стал командовать Герман Геринг, будущий руководитель военно-воздушного флота Германии.

Герои стихов Лилии Газизовой спорят, кто из летчиков – ас из асов, кто из них рыцарь из рыцарей.
И вот тут читателю становится понятно, почему оказалось так, что герои её стихов воевали за кайзеровскую Германию, за Вторую Германскую империю Вильгельма II.

Лётчики – элита.
Лётчики – рыцари мировой войны.
Именно в прусской рыцарской среде (Рихтгофен родом из Западной Пруссии, из Бреслау) сформировались рыцарские традиции, ставшие потом постулатами Гаагских, Женевских конвенций. Именно в среде германских асов сформировались понятия о том, что является, как говорят лётчики, допустимой целью военных баталий.

Сталинские соколы зачастую летели бомбить русские города и сёла в соответствии с изуверским приказом Сталина №0428 от 17 ноября 1941 года. Могли стереть с лица земли и Минск, Киев (1943), и Кёнигсберг (1944), Берлин (1945), и Харьков (в целости-сохранности переходивший из рук в руки, пока авиация маршала Жукова не стёрла его с лица земли летом 1943 года). Потом настала очередь русского города Грозного (1994), уничтоженного потомками сталинских соколов. Там погибли почти все русские люди, не имевшие возможности спрятаться в чеченских аулах.

В «Люфтваффе» ничего подобного не было. Не было ни Дрездена, ни Хиросимы. А ведь и Ленинграду, и Москве легко могла быть уготована участь Гамбурга, Кёльна, но – ничего подобного не произошло. Упрекали немцев за Старую Гавань Роттердама, но там стояла база военно-морского флота, могли высадиться англичане.

Герои Первой мировой летали на легких фанерных (почти бумажных) бипланах. Летали на этажерках, которые Лилия Газизова называет скрипками Страдивари, хотя на обложке Игоря Улангина «скрипка Страдивари» волшебным образом превращается в рояль. Нижние крылья биплана превращаются в клавиши концертного рояля, а их концы – в рояльные ножки.

Полёты в основном были разведывательными. Летали низко, лётчик мог погибнуть от любой винтовочной пули (так и погиб Рихтгофен!).

«Итак, летчики Первой мировой –
Летающие на скрипках Страдивари,
Поверившие в своё дурацкое небо.
Счастливые и гибнущие.
Счастливые и гибнущие…» –
так пишет о героях Первой мировой Лилия Газизова.

Манфреда фон Рихтгофена звали Красным бароном (der Rote Baron) за красный цвет фюзеляжа его «Альбатроса», потом – «Фоккера». Затем (для идентификации «свой-чужой») и все самолёты его эскадрильи, в которой служил и Эрнст Удет, были выкрашены в красный цвет.

Лётчики жили практически на передовой, в палатках, напоминающих цирк-шапито. Эскадрилью ярко-красных бипланов так и называли – «Воздушным цирком». Кстати, самолёты «Люфтганзы» до 70-х годов прошлого века были не бело-серо-желтыми, как сейчас, я ярко-красными, как бипланы «Воздушного цирка» Рихтгофена.
В России это хорошо помнят по знаменитому рейсу «Люфтганзы» 1974 года:
«Самолёт во Франкфурт катит,
Солженицын в ём летит.
“Вот вам, нате,
Хрен в томате!” –
Так народ и говорит».

На обложке книги Лилии Газизовой – биплан сочно-красного цвета.
Над ним – орден и орденская ленточка. По цвету орденской ленточки легко определить орден «За военные заслуги», награду Королевства Вюртемберг, одного из старейших орденов Германии, которым был награжден фон Рихтгофен.
Над ним – лента рыцарского Железного креста. А это уже высшая награда Третьего Рейха, которым был награждён Эрнст Удет, переживший Первую мировую и ставший генерал-полковником Третьего Рейха.
«У него был бар в самолёте,
И он застрелился», – вспоминает Лилия Газизова.
По одной из версий Эрнст Удет застрелился, когда в Германии стали преследовать тех, кто сотрудничал с советской военной закупочной комиссией (за Липецкую школу Люфтваффе Германия расплачивалась поставкой в СССР военных самолётов).

В России, кстати, тоже были свои герои, выбиравшие свободу.
Сигизмунд Леваневский, Николай Кастанаев исчезли в 1937 году.
Но – не в подвалах Лубянки, как многочисленные их соратники.
И не в лагерях ГУЛАГа, как многие сталинские соколы.
Леваневский, Кастанаев и другие члены того экипажа летели в 1937 году на Аляску через Северный полюс с нынешнего бульвара Яна Райниса (с Первого Тушинского аэродрома).

Много есть версий исчезновения того экипажа. Мне ближе та, что выглядит более романтичной.
Многие коллеги Сигизмунда Леваневского в 1937 году уже были расстреляны или сидели в лагерях ГУЛАГа. Леваневский предвидел, что его расстреляют как польского дворянина, как шпиона Речи Посполитой.
И с коллегами, с другими членами экипажа тоже что-то было не так. В принципе, расстрелять могли любого.
Значит, лётчикам надо было исчезнуть, но так, чтобы никто не догадался об исчезновении экипажа. Иначе родственники попадут в лагерь ЧСИР (членов семей изменников родины), а дети окажутся в детском доме ЧСИР (да, да, в детдоме членов семей изменников родины).

Лётчики исчезли-таки.
Все шестеро.
Исчезли внезапно, не оставив никаких следов во льдах Арктики.
Их стали считать погибшими героями. Все награждены посмертно. Репрессии родственников не коснулись.

Многие считают, что романтическая версия о спасении экипажа Леваневского – отнюдь не легенда, отнюдь не фантастика. В ходивших на Аляске разговорах ссылались на свидетелей, говоривших о том, что лётчики приземлились в 1937 году в Русской Америке. Приземлились в русском городе Ситке (вместо Анкориджа, где их ждал советский постпред). Говорили, что лётчики жили потом под новыми именами, с новыми документами. Выбрали свободу, свободу от большевиков.

Это сладкое слово – свобода!

Лилии Газизовой близки те, кто выбирает свободу независимо от режима, который её зажимает.
Лилия Газизова, кажется, была единственным русским литератором, кто открыто на официальном государственном мероприятии в прямом эфире требовал свободу сидевшему в путинском концлагере Олегу Сенцову.
Лилия Газизова – единственный литератор, разорвавший в клочья свой бюллетень на президентских псевдовыборах 2018 года.
Когда Москва еще не была собянинским концлагерем, в России практически никто не знал о превращенном в концлагерь Синьдзян-Уйгурском автономном районе Китая, куда теперь путиноиды едут за «передовым опытом».
Из русских поэтов лишь одна Лилия Газизова выступала за свободу уйгуров, участвуя в демонстрации протеста в Кайсери (Римская Цезария), где она сейчас сеет разумное, доброе, вечное.
Да, Лилия Газизова не только пишет стихи.
Лилия – профессор университета Эрджиес. Как русский поэт преподает там изящную (русскую) словесность.

Искандер Арбатский

Об авторе книги «О лётчиках Первой мировой и неконтролируемой нежности»

Лилия Газизова — поэт, эссеист, переводчик. Родилась в Казани в семьи профессора истории. Окончила Казанский медицинский институт и Литературный институт имени А. М. Горького (1996). Работала детским врачом. Училась в аспирантуре по русской литературе в Институте мировой литературы РАН и аспирантуре по филологии в Казанском национальном исследовательском техническом университете. Автор четырнадцати поэтических сборников, изданных в России и Европе, и многочисленных публикаций в литературной периодике. Лауреат нескольких международных и российских литературных премий. Организатор международного Хлебниковского фестиваля ЛАДОМИР (Казань-Елабуга). Преподает русскую литературу  университете Эрджиес (Кайсери, Турция). Живет в Кайсери.

Фото автора