Исай ШПИЦЕР | Владимир Ляховицкий и Его Величество случай

Владимир Ляховицкий и Его Величество случай

20 лет назад, 7 февраля 2002 года, ушёл из жизни народный артист России, многолетний партнёр Аркадия Райкина по сцене  Владимир Наумович Ляховицкий. В память о нём мы публикуем этот материал.

C народным артистом Владимиром Наумовичем Ляховицким меня связывала творческая дружба. Вместе со своим партнёром, братом Аркадия Райкина, Максимом Максимовым (Макс Райкин) они исполняли несколько моих эстрадных миниатюр.

Последние несколько лет до своей кончины 7 февраля 2002 года Владимир Ляховицкий жил в немецком городе Регенсбург. Особые обстоятельства вынудили его покинуть родную Москву и поселиться с женой в этом городе, где уже жила их дочь.

Обстоятельства эти – его тяжёлая болезнь и надежда, что медицина в Германии сможет ему помочь. Я думаю, что смогла. Она продлила ему жизнь на несколько лет. И в течение этих лет он находил в себе силы участвовать в концертах, организуемых Центром русской культуры «MIR» в Мюнхене, встречался с поклонниками своего таланта и в других городах Баварии. Он отдавал себе отчёт, что жить ему оставалось недолго, и хотел оставить после себя воспоминания о театре, в котором он проработал более 25 лет, о его художественном руководителе Аркадии Райкине.

Несколько вечеров провёл я с Владимиром Наумовичем, слушал и записывал рассказы о его жизни и творчестве, об интересных людях, с которыми ему посчастливилось встречаться и работать на сцене. И в первую очередь, об Аркадии Исааковиче Райкине.

Не знаю, много ли среди наших эмигрантов в Германии народных артистов России. Я же знаю лишь одного – это артист театра и эстрады Владимир Наумович Ляховицкий. Как вы понимаете, человеку, проработавшему в театре и на эстраде более полувека, из них 25 лет рядом с Аркадием Райкиным, есть о чём вспомнить и о чём рассказать. Несколько вечеров провёл я с ним, слушал и записывал рассказы о его жизни и творчестве, об интересных людях, с которыми ему посчастливилось встречаться и работать на сцене. Вот один из этих рассказов.

Исай Шпицер

Владимир Ляховицкий. Его Величество Случай

Часто задают мне такой вопрос: «Как вы стали актёром? Наверное, мечтали об этом с детства?» Я неизменно отвечаю: «Случайно». И, видя нередко удивление в глазах задающих такие вопросы, поясняю: «А то, что я вообще родился, разве и это не дело случая? И пусть в меня бросит камень (лучше, драгоценный, конечно), кто считает, что он появился на свет неслучайно». Как правило, после такого пояснения люди проникаются моей иронией. А если серьёзно, я считаю, что в жизни каждого человека многое зависит от случая. И то, что я уцелел в 41-м, убегая из родного Смоленска, когда его уже занимали гитлеровцы – это дело случая.  И то, что спустя двадцать три года после моего физического рождения я появился  на свет уже как актёр, тоже совершенно случайно.

Не думал об этом и не гадал. И как ни кощунственно это звучит – благодаря войне. Нет, я не воевал. Не был во фронтовых бригадах артистов. Четыре военных года я проработал токарем в судоремонтных мастерских. Сначала в приволжском городке Новое Аракчино. Работал, как и все тогда,  в промозглых от холода цехах-бараках.

Трудно было. Не то слово. Но мы были молодые, и молодость брала своё. Молодость хотела петь, танцевать, радоваться жизни. И в свободное от работы и сна время, которого у нас было не так уж много – а работали мы по 12 часов в сутки без выходных – мы и пели, и танцевали, и влюблялись. А петь я очень любил. Пел прямо у своего станка. Деталь крутится, резец снимает раскалённую стружку, а я пою «Степь да спеть кругом…», «Из-за острова на стрежень», другие песни. Я подражал многим известным в те годы певцам. Быстро запоминал разные комичные истории, хохмы, анекдоты и любил рассказывать их каждому встречному. Вот такая неуёмная была энергия.

В 44-м, за год до окончания войны, мы всей семьёй переехали в посёлок Лобня под Москвой. Там я и продолжил работу токарем тоже в судоремонтных мастерских. Вот там-то мой весёлый нрав, как магнит, притянул ко мне тот Случай, который и решил мою судьбу.

А дело было так. Как обычно, я стою за станком и пою. Мне сейчас трудно оценить свои вокальные данные тех лет, но у меня появились слушатели, и это мне очень нравилось. А слушателями были девчата и парни в цехе. Они окружали мой станок и слушали мои песни и мои байки. А их станки стояли. Начальству, как вы понимаете, такие «эстрадные концерты» были ни к чему.  Наш начальник цеха отгонял их от меня. Потом ему это надоело, и он пошёл к директору и говорит: «Надо что-то делать с Ляховицким. Работает и поёт. Норму выполняет, но вокруг него толпы – производство страдает».

А тут ещё в поселковом клубе под Новый, 1945 год, я вылез на сцену и стал залу чего-то рассказывать. Люди смеялись, а мне нравилось, даже уходить со сцены не хотелось. Потом все говорили: «Ну, Володька, ты и артист!» А когда в мае закончилась война и стали возвращаться с фронта мужчины, и дефицит в работниках стал спадать, начальство решило, видимо, от меня избавиться. И сделало это очень деликатно.

Вызывает как-то меня директор и спрашивает: «Ляховицкий, хочешь быть артистом?» – «А почему бы нет», – отвечаю. – «Мы дадим тебе в августе отпуск, иди, учись на артиста. Поступишь – отпустим».

Тогда ведь ещё все были прикреплены военным положением к своим рабочим местам. Если без разрешения  ушёл – тюрьма. И вот в августе поехал  я в Москву. В газете прочитал, что училище при консерватории объявляет приём. Прихожу туда. Спрашивают, чего я умею. Я говорю: «Петь могу». – «В какой тональности?» Я и не знаю, с чем едят эту тональность. «Спойте», – говорят.  Я спел «Степь да степь кругом». Вижу – зацепил. Прикрепили ко мне пианиста-концертмейстера. Мы подготовили с ним две песни. Я прошёл первый тур, затем второй… Короче, меня зачислили.

Представьте себе моё состояние.  Меня распирает радость, мне хочется прыгать до неба. Мне надо тут же с кем-то своей радостью поделиться. Домашние – далеко, за городом. А тут в центре города, прямо над Елисеевским магазином жил друг отца. Я – к нему. И прямо с порога выпаливаю: «Левон Манукович, меня приняли в училище при консерватории!» Я и не заметил сразу, что за столом сидит какая-то женщина. Она у меня спрашивает: «А что вы умеете делать?» Отвечаю гордо: «Я пою!» Она говорит: «Вы знаете, я работаю в Театре оперетты, и у нас уже год, как есть студия. Студийцев перевели на второй курс, а сейчас идёт новый набор. Будут экзамены. Может быть, вы попробуете?»

Я побежал в Театр оперетты. Я прибежал туда и обалдел – в коридорах девчонки, ребята, танцуют, целуются, поют под музыку дуэты из оперетт… Я чувствую, умираю, тоже хочу туда. Подал заявление, меня прослушали. А у меня уже под ноты были две песни. Тогда педагог Садкевич Елена Абрамовна (она когда-то ещё с Шаляпиным пела!) говорит: «Этого мальчика я беру к себе».

Но, чтобы поступить, пения было недостаточно. Надо было подготовить еще рассказ, басню, что-то станцевать. И я по пластинке разучил монолог Сатина из пьесы Горького «На дне» в исполнении Василия Ивановича Качалова: «… человек – это звучит гордо!..» И вот с интонацией самого Качалова я читаю комиссии этот монолог. А в комиссии – известные тогда артисты, кумиры жанра оперетты. Я читаю, а они, смотрю, глаза от смеха утирают. Мне стало как-то не по себе. Когда я закончил, председатель комиссии Раппопорт, артист и режиссёр вахтанговского театра, говорит: «Молодой человек, это, конечно, хорошо, что вы подражали самому Качалову. Но вы никогда больше этого не делайте. Потому что лучше Качалова вам не прочитать. Да и при вашей внешности… Но мы вас примем из-за одной только вещи. Когда читали, все отметили вашу искренность. Вы переживали то, о чём читали».

Таким образом,  очередной Случай повёл меня дальше по дороге в артисты.    Конечно же, я был безмерно счастлив. Я увлёкся опереттой. Каждый день в театре для меня был праздником. Всех студийцев занимали в каких-то сценах, а я ещё пел в хоре. Я гордился, что был рядом со знаменитыми артистами. Тогда там  были Григорий Маркович Ярон, знаменитый Володин Владимир Сергеевич, Качалов Михаил Арсентьевич,  Регина Лазарева, Митрофан Иванович Днепров, Феона. С большим трепетом и любовью я относился к ним. Ярон меня почему-то называл «сынок». Мне это очень льстило. Оперетта пользовалась сумасшедшим успехом в те годы. Билеты ни за какие деньги нельзя было купить.

Я, как губка, впитывал всё, что делалось в театре, разучивал роли и арии. Знаменитая  Клавдия Михайловна Новикова с её ариэттой Периколы: «Каким вином нас угощали! Уж я пила, пила, пила…» «Песенка смеха» называется. Ещё  ребёнком слушал я пластинку с этой песней,  а тут я стою с этой женщиной на одной сцене…

Студию потом реорганизовали в музыкально-театральное училище имени Глазунова. Там я проучился 2 года, а затем училище стало факультетом музыкальной комедии ГИТИСА. Я был в первом выпуске артистов этого факультета. Многие выпускники стали впоследствии ведущими артистами театров оперетт. Среди них были и звёзды – Татьяна Шмыга, Нина Энгель-Утина, Геннадий Панков, Жёлудёва Валя.

После института я уехал в Иваново в местный театр оперетты. Там проработал три года. И, что называется, пришёлся ко двору. Театр этот был любимым в городе. Там были великолепные артисты. Ставили водевили, оперетты. Я например сыграл в «Розе ветров» князя Ланскова, в «Вольном ветре»  пел Янку, в «Сильве»  играл Бони. Пел героев, играл комиков и простаков. Мы были популярными людьми в городе. И всё-таки мне с моей женой Галей хотелось в Москву.

И тут, как в той истории с  «роялем в кустах», снова подвернулся Случай. С ивановцами поехал я на гастроли в город Куйбышев. Но в этом месте моего повествования я должен рассказать об одном эпизоде, который произошёл со мною четырьмя годами раньше – до отъезда на работу в Иваново. Когда мы заканчивали  институт, ко мне подошёл один из наших педагогов, народный артист Советского Союза Аркадий Григорьевич Вовси. Это был милейший человек, ведущий артист театра Ленинского комсомола, которому в жизни «повезло» быть племянником профессора Вовси, одного из трагических персонажей «Дела врачей».

Каково было профессору с его коллегами в сталинских застенках, истории известно. А вот каково было народному артисту, от которого отвернулись коллеги,  которому не давали ролей… Помню на наш факультет пришёл парторг института и сказал, чтобы мы написали на Аркадия Григорьевича пасквиль, будто он нецензурно выражается на занятиях. К чести наших студентов – надо сказать, что они не сделали этого. Более того, когда пришёл А.Г.Вовси в аудиторию, мы рассказали ему, чего от нас требовал парторг. А это, учтите, был 1952 год. Можно себе представить, как мы рисковали.

Так вот, Аркадий Григорьевич мне говорит: «Володя, ты бы хотел познакомиться Аркадием Исааковичем Райкиным? Ему нужен человек из оперетты». Райкин тогда был уже очень популярен. Особенно после только что вышедшего фильма «Мы с вами где-то встречались». Театр Райкина как раз в это время гастролировал в Москве.

И вот мы с моим педагогом приходим в гостиницу «Москва», поднимаемся на 12-й этаж и заходим в номер. В нём – Аркадий Исаакович, его жена Рома, директор  театра.  Меня со всеми знакомят. Конечно, был трепет. К тебе всё внимание, сам Райкин с тобою на «вы». Спрашивает, как вы, что вы, не могли бы нам чего-нибудь показать. Я говорю: «Я могу спеть». Пошли мы в наш институт, мне кто-то саккомпанировал, я спел. Райкин говорит: «Вы знаете. Это не совсем наш профиль. У нас так не поют. Но я бы предложил вам поработать у нас год. Если вы нам подойдёте, вы у нас останетесь». Я говорю: «Спасибо большое, но меня такое не устраивает. А если я вам не подойду, мне  снова, что ли, искать работу?». Райкин говорит: «Я вас не тороплю, подумайте».

И я уехал по распределению на работу в Иваново. После трёх лет работы в Ивановском театре оперетты мы едем на первые в моей жизни гастроли в город Куйбышев.  Наши спектакли проходят в Оперном театре. Огромный зал, публика всегда есть, несмотря на большую конкуренцию. В эти дни в цирке работал Карандаш, а зале филармонии – театр Райкина со спектаклем «Времена года». Большую часть публики они брали на себя. Но всё-таки и у нас были полные залы.

Опять – его Величество Случай. Если бы в провинциальных городах в те времена

были продукты, всё бы в моей судьбе было по-иному. Но продуктов, как известно,

кроме Москвы и Ленинграда в магазинах не было. Поэтому  ведущих артистов на

гастролях кормили в столовых партийных учреждений.

Как-то в обкомовской столовой встречаюсь с директором райкинского театра и его режиссером Ароном Заксом. «Здравствуйте! – «Здравствуйте!» – «Вы нас помните?» – «Помню». – «А мы видели ваши афиши в городе, пошли на спектакль, где вы играете. Потом были на концерте, который вы вели, и вы нам очень понравились. Приходите к нам на спектакль». Я говорю: «Спасибо большое. Но у меня почти все вечера заняты, а если и будет свободный, так ведь к вам же не попасть». – «Ну, это мы уладим».

И вот в свободный вечер я пошёл в театр Райкина, режиссер меня встретил, усадил. Я посмотрел спектакль и был в диком восторге. После спектакля я подошёл к директору, чтобы его поблагодарить. Он говорит: «А вы зайдите к Райкину». Я говорю: «Ну что вы, человек так работал, наверное, устал». Он: «Нет-нет, вы зайдите, он просил». Я вхожу в грим-уборную. Райкин лежит на кушетке. Я говорю: «Аркадий Исаакович, извините, но директор сказал, чтобы я зашёл». – «Да, да, как вы живёте? Мне рассказывали, что вы молодец, хорошо работаете». – «Всё нормально, – отвечаю. – Вот мечтаю переехать в Москву». Он говорит: «А вы не хотели бы пойти к нам. У нас сейчас уходит артист из театра, я бы с удовольствием взял вас своим партнёром… Потом мы скоро едем на гастроли в Польшу… Мы поможем вам в Ленинграде с квартирой…» Я говорю: «Мне очень приятно, но я должен посоветоваться с женой». –  «Посоветуйтесь, не спешите. Мы пока здесь. Если вы решите, то все ваши пожелания скажите моему директору. И считайте, что вопрос решен».

Я звоню Гале в Москву, говорю: «Будет Москва, или не будет, а меня пригласил к себе в Ленинград Райкин. А там есть и Театр музкомедии, где многие меня знают. Не получится с Райкиным, пойду снова в оперетту». Галя  согласилась. Закончили мы гастроли в Куйбышеве, я увольняюсь и лечу в Кисловодск, где гастролирует Райкин.

Меня встречает симпатичный молодой человек, спрашивает: «Вы Ляховицкий? А я  Максимов, актер театра». Так я познакомился со своим будущим партнером, который стал моим другом на долгие годы, Максимом Максимовым. Нас поселили в гостинице в одной комнате. Я сразу вошёл в спектакль и получал огромное удовольствие от репетиций, игры, от восторгов публики, что до отказа заполняла залы. 25 лет я выходил на сцену Ленинградского театра миниатюр и каждый раз – как на премьеру. Это было праздником.

У меня часто спрашивают: «Какой был Райкин в жизни? Что за атмосфера была в театре?»  Вообще, говорить о театре, об артистах надо очень аккуратно. Каждый человек видит другого по-своему. У меня – есть свой Аркадий Райкин. Свой Максим Максимов, который, кстати, тоже был Райкиным. Максимов – это его псевдоним. Свой каждый.  Я пришёл в театр, где люди работали уже по 15-20 лет. Я пришёл и сразу занял определённое положение, никого не расталкивая, ни у кого не отнимая их ролей. Я просто занимался делом. С другой стороны,  наш альянс с Максимом сыграл очень большую роль. В театре меня интересовало всё. Я никогда не был за кулисами. Если я не был занят на сцене, я всегда был в кулисе. Наблюдал. Меня интересовало, что делает Райкин, как работают другие артисты, что за публика в зале, как она принимает…    Но такое отношение, к сожалению, не было характерно для всех артистов.

Вот я говорю о его Величестве Случае в своей судьбе. А ведь случай в своё время спас Райкина. В 1946 году, когда вышло печально известное постановление ЦК о журналах «Звезда» и «Ленинград», там наряду с именами Зощенко и Ахматовой был упомянут и ещё один «враг» – Александр  Хазин. Сейчас уже мало кто помнит, что он написал знаменитую пародию на «Евгения Онегина». Это была острая по тем временам сатира. В ней  Евгений Онегин живёт в современном Ленинграде и с ним происходит масса смешных и забавных историй. «В трамвай садится мой Евгений…»  Хазин жил в Харькове. Но потом, женившись, переехал в Ленинград. Это его спасло.  Правда, он оказался он без средств к существованию и жил впроголодь. В Харькове его уже не искали. Но там пострадали люди  только за то, что они дружили с ним.

Райкин уже исполнял  «Онегина» и имел огромный успех. Тогдашний  председатель комитета по делам  искусств (не помню его фамилии, кажется, Лебедев) хорошо относился к Райкину. Он вызвал его к себе и резко сказал: «Прекрати это читать». Этим, я считаю, он спас Райкина. Иначе бы Райкин тоже попал в это Постановление.

Вообще, с сильными мира сего у такого великого артиста как Райкин, складывались непростые отношения. Если на самом верху у него были и друзья, и враги, то в среднем звене, в основном, враги. Каждый держался за своё кресло. Всем известны его отношения с партийными бонзами  в Ленинграде – Толстиковым, затем Романовым.

Был 1964 год. Осенью сняли Хрущёва, на его место пришёл Брежнев. С Брежневым Райкин познакомился в войну на Малой земле. Они были на «ты». Я хочу рассказать об одном эпизоде, связанном у Райкина с Брежневым, в котором я принял косвенное участие.

В 1964 году мы готовились к поездке в Англию и разучивали наши миниатюры, сценки и монологи  на английском языке. Это происходило в номере гостиницы «Москва» на 12-м этаже, в котором Райкин постоянно останавливался. А время, если кто помнит, было такое: Брежнев только что сменил Хрущёва. Незадолго до этого театр стал хлопотать перед московскими властями, чтобы Райкину дали квартиру в Москве. Он к тому времени часто болел, его дети Костя и Катя  жили в Москве, и он решил перебираться в столицу. Итак, сидим мы в номере с преподавателем английского и работаем.  Я сижу у окна, на своём излюбленном месте, рядом с телефоном. И отвечаю на все телефонные звонки. Иногда с шутками-прибаутками. Конечно, это отвлекало от работы. Аркадий Исаакович сердится: «Слушай, Володя, больше ты трубку не снимаешь. Надоело». Я с юмором говорю: «Хорошо, даже если сам Брежнев позвонит» И тут раздаётся звонок. Я снимаю трубку: «Здравствуйте.» – «Здравствуйте.» – «Говорят из ЦК КПСС, приёмной Леонида Ильича Брежнева. Не могли бы мы поговорить с Аркадием Исааковичем Райкиным?» Я зажимаю рукой трубку и говорю: «Аркадий Исаакович, точно, от Брежнева». Он на меня: «Перестань дурачиться! Сейчас же положи трубку! Если ты не положишь. Я положу». Я говорю шепотом: «Аркадий Исаакович, точно – от Брежнева». Он тогда берёт трубку и своим тихим голосом: «Алло, слушаю вас. Приеду, обязательно приеду». Оказывается, его приглашают к Генеральному секретарю.

Встреча Райкина с генсеком

Ещё при Хрущёве наш театр стал хлопотать для Райкина квартиру в Москве. Поскольку в те времена одной семье нельзя было иметь две квартиры (у Райкина была квартира в Ленинграде), то театр просил у московских властей разрешение иметь как бы штаб-квартиру на время гастролей в столице. А гастроли наши в Москве длились обычно по полгода.

Брежнев был в курсе этих дел и, будучи Председателем Президиума Верховного Совета, пообещал Райкину поговорить с Хрущёвым.  А в это время в Москве проходило всесоюзное совещание  работников сельского хозяйства. Вы помните, кого приглашали на такие «сабантуи». Конечно, передовиков и ударников. После совещания для них, как это было заведено, был дан большой концерт во Дворце съездов. Для участия в концертах такого ранга (тоже как было это заведено) приглашались «звёзды».

Хрущёв сидел в первом ряду в прекрасном расположении духа. Весь светился. На сцену вышел Райкин и прочёл басню. Смысл её был такой. Волк жалуется, что его истребляют. А он ведь ничего плохого не сделал. Ну задрал он корову. Так это ж разве  – корова? Одно название. На самом деле это кожаный диван – пружины выпирают. «Я же ей муки скоротал, а меня за это стрелять. А может, не меня стрелять надо…» Вот такой был смысл этой басни. Зал хохотал, Хрущёв хохотал. А потом он вдруг помрачнел. Видимо, до него дошло. И с тех пор вопросом о квартире для Райкина в Москве никто не занимался.

После того, как Брежнев в октябре 1964 года стал генеральным секретарём, он и пригласил Райкина к себе. Говорили они часа два. Райкин рассказал мне потом об этом разговоре. «Понимаешь, — говорил ему Брежнев, — после твоего выступления я к Хрущёву по твоему вопросу не решался подойти. Потому что я видел, как он тебя невзлюбил. Когда он проходил мимо телевизора, и если на экране был ты, он выключал телевизор. А сейчас  мы этот вопрос решим». И в этом же разговоре он рассказал Райкину о пикантной ситуации в Политбюро ЦК.

К моменту прихода Брежнева все члены Политбюро вместе с семьями жили в коттеджах. При Хрущёве напротив Мосфильма построили целый город из этих коттеджей. Там были все службы жизнеобеспечения «слуг народа». Каждое утро приезжали машины и развозили по коттеджам продуктовые и промтоварные наборы, которые жильцы заказывали накануне. К ним на дом приходили врачи, парикмахеры, массажисты. В общем, такой образцовый коммунистический город. Очевидно, когда Хрущёв провозгласил, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме, он имел в виду «слуг». Единственный, кто там не жил, был Брежнев.  Он как имел в квартиру на Кутузовском проспекте, так в ней и остался. И вот возникла ситуация: генеральный живёт в квартире, а все остальные, рангом пониже – в  коттеджах. Никакой субординации.

Мужики, члены Политбюро, естественно, засуетились. Начался откат. Но воспротивились их жёны. В некоторых семьях стали возникать скандалы, но в конце концов все вернулись в квартиры. Ну и в результате этой встречи Райкину в виде исключения разрешили иметь квартиру в Москве.

«Москва! Как много в этом звуке…»

Должен сказать, что Райкин давно лелеял мысль переехать с театром в Москву. Но сделать это было не просто. Мы все были влюблены в Ленинград. А он, бывший рижанин, в Ленинграде и учился, и состоялся как артист и руководитель театра. Этот город  был ему особенно дорог. Почему же он хотел в Москву, это я понял из бесед с ним. Надо сказать, что поводов для переезда театра было более чем достаточно. Не буду выделять, какой из них был главный. Скажу о нескольких.

В силу того, что мы по полгода работали то в Москве, то в Ленинграде, подспудно наш коллектив как бы раздваивался. Кто-то женился на москвичке, кто-то вышел замуж за москвича. И эти люди тяготели к Москве. Мы с Максимом вообще были москвичами и жили по сути в поезде Москва-Ленинград. Как только выдавался свободный день, мы садились в Красную стрелу и уезжали к своим семьям. Как шутил Максим,  железная дорога заработала на нас столько, что она могла бы протянуть между городами золотые рельсы. Такое же было и с некоторыми другими артистами. И Райкин всего этого не мог не видеть.

Большое значение для него имело также отношение ленинградского «начальства» к нашему театру. А первым секретарём обкома партии в те годы был небезызвестный  Романов. С Райкиным у него были далеко не безоблачные отношения. На спектаклях нашего театра он никогда не был. А Райкина, думаю, просто ненавидел. Может быть, тут сказалась его «партийная генетика». Потому как с прежним секретарём Толстиковым у Райкина просто были конфликты. Райкин рассказывал мне об одном из них, который  произошёл как-то у Толстикова  в кабинете.

Толстиков назвал Райкина фигляром и клоуном. На что Райкин ответил,  что тот ретроград и держиморда. Можете представить себе, каково работалось после этого Райкину в Ленинграде. Когда Толстикова сняли и отправили послом в Китай, ходил такой анекдот. Толстиков прилетает в Китай и спускается по трапу самолёта. Его встречают «товарищи» с азиатским разрезом глаз. И Толстиков им говорит: «Что, жиды,  прищурились!»  Ему и там мерещились евреи.

И ещё Аркадий Исаакович говорил мне: «Ну вот смотри, у нас – премьера в Ленинграде. К нам приходит чудесная публика – вся интеллигенция города.  Это большое культурное событие. И всё-таки это событие областного масштаба. Когда такое же происходит в Москве – это событие не только для Москвы, не только для

Союза, но и для всего мира. Потому что к нам приходит весь дипломатический корпус. А это для театра очень важно».

И к началу 1981 года он окончательно созревает и решает переезжать в Москву, чтобы там создать Московский государственный театр миниатюр. Он добивается приёма у Брежнева. Брежнев его выслушал и говорит: «Ну что ж, наверное, правильно. В Москве такого театра нет». И тут же он позвонил Романову в Ленинград, мол, надо отпустить товарища Райкина в Москву. А для Романова, который ненавидел «товарища» Райкина и наш театр, это было очень кстати. Поэтому он сразу же ответил: «Конечно, отпустим, Леонид Ильич».

Быстро было подготовлено решение Совета министров о переводе театра. Всем артистам были выделены квартиры в столице взамен тех, которые они сдавали в Ленинграде. Кстати, по-моему, это был единственный случай в Союзе, когда целый театр из другого города переехал в Москву.

Но помещения у театра  не было. Спектакли игрались на разных площадках. То в Театре эстрады, то в Олимпийской деревне, то ещё где-то. Первый секретарь Московского городского комитета партии Гришин, кстати, большой друг Романова, не торопился решать этот вопрос. У меня такое впечатление, что недруги Райкина сознательно тянули с предоставлением помещения, зная, что Райкин болен, что если с ним что-то случится, то Москва вполне обойдётся и без театра миниатюр.

И чтобы не строить новое здание власти принимают решение – выделить под театр помещение кинотеатра «Таджикистан».  И вот тут-то происходит самое забавное. В духе соцреализма. Чтобы из кинотеатра «Таджикистан» получился театр, надо было изнутри его разрушить «до основанья, а затем» всё перестроить и кое-что пристроить. Эта переделка заняла столько времени и стоила стольких средств и сил, что куда проще было бы построить новое здание на пустом месте. Конечно, тут же подключились районные партаппаратчики. Они организовали жителей района, чтобы те писали жалобы во все инстанции.  Потому что секретарю райкома в его районе Райкин не был нужен. Ибо сатира Райкина была для него бомбой замедленного действия. А что если на спектакль придёт какой-нибудь вышестоящий начальник и скажет: «А что там Райкин говорит со сцены? Куда смотрит партийное руководство района?» И перестройку кинотеатра тянули затянули на несколько лет. Но, слава Богу, Райкин дожил до открытия своего театра.

И в это же самое время в рекордно короткие сроки начальство построило рядом новый огромный кинотеатр «Гавана». Вот такая была история с переездом театра в Москву.  Теперь это популярнейший в столице театр «Сатирикон». И возглавляет его Константин Райкин.

Райкин и его популярность

Но я забежал на несколько десятилетий вперед. А мне хочется снова вернуться в 1956 год в благословенный город Кисловодск, где гастролировал в это время театр Райкина, и куда я только что приехал, чтобы начать работу в этом театре. После одной из репетиций ко мне подходит Аркадий Исаакович и говорит: «Володя, вы что сейчас делаете? У вас какие-то дела?» Я говорю: «Нет, Аркадий Исаакович, никаких дел, просто пойду погуляю». – «Тогда знаете что – проводите меня до санатория».

На гастролях в Кисловодске Райкин всегда останавливался в каком-нибудь санатории – лечился там. Он был под наблюдением у врачей – у него с детства было больное сердце. И вот мы с ним идём по Кисловодску. Солнечный день, два часа дня. На улицах масса людей.  Для меня, тогда начинающего артиста, эта прогулка была просто вехой в жизни. Я  не мог не видеть, как реагировали люди на Райкина. Они оборачивались, смотрели нам вслед, кто-то шёл за нами, кто-то ему поднёс цветы с благодарностью, что он приехал, кто-то просил помочь достать билет в театр.  Мне было очень приятно, и я испытывал большую гордость, что иду рядом с этим человеком, который держит меня под руку, и мы разговариваем. Это психологически на меня очень подействовало.

Я понял, что он пригласил меня на эту прогулку не случайно. Он задавал  вопросы, чтобы разобраться, что я есть. Как бы сказал Бабель, «что делается под шапкой у этого Бени». Всё-таки я пришёл из другого жанра – оперетты. Его интересовало, кто были мои педагоги в институте, какие предметы нам преподавали, какие я сыграл роли до прихода в его театр.

Он знал, что приехав после гастролей в Ленинград, мне придётся на первых порах снимать квартиру, хотя он и обещал помочь мне с получением квартиры в этом городе. Но надо сказать, что сам Райкин с семьёй в это время жил в коммунальной квартире на Греческом проспекте и, конечно, очень этим тяготился. Уже в те годы он хотел переехать в Москву в частном порядке и даже вступил там в жилищный кооператив.

Но получилось так, что в это время в Кисловодске отдыхал председатель Ленгорисполкома Николай Иванович Смирнов. Это была легендарная личность. Крупный мужчина, с большим размахом. Он пришёл на спектакль, а затем  – за кулисы к Райкину, и между ними произошёл такой разговор: «Аркадий,  как хорошо!.. Вот он –  наш Ленинград… Смотри, что делается!.. Все – только о вашем театре». Райкин ему отвечает:  «Да, это хорошо, Николай Иванович, но я, в общем-то, решил переезжать в Москву». – «Аркадий, да ты что!» – «Ну а что, я живу в коммунальной квартире, в одной комнате с семьёй,  мне это уже изрядно надоело» –  «Да какая Москва! Мы дадим тебе квартиру. Будешь жить в Ленинграде!»

И закрутилось. На следующий же день он уже звонил в Ленинград и дал команду найти Райкину квартиру. И нашли. Четырёхкомнатную на Кировском, дом 7. Недалеко от Ленфильма. Всё это решалось в Кисловодске.

Вообще, с первого же знакомства с Райкиным я был поражен тем признанием и любовью публики, которыми он был окружен. И такое было до конца его дней.

Как же сам Райкин относился к своей популярности? Я вспоминаю, как однажды мы с ним выходили из универмага «Новоарбатский». Идём к машине. К нам подходят двое – интеллигентные  мужчины с портфелями. «Здравствуйте, Аркадий Исаакович. Как хорошо, что мы вас встретили! Мы хотим сказать вам одну новость». – «Что за новость?» – «Мы – социологи, только что наш центр получил результаты социологического опроса: кто самый популярный человек в Советском Союзе. Оказалось, что их двое: Юрий Гагарин и Аркадий Райкин». Аркадий Исаакович выслушал, опустил глаза и сказал мне: «Вот видишь. А в Америке за это расплачиваются жизнью».

Вскоре после этого разговора мы выехали на гастроли в ГДР в группу наших войск. Это было в 1968 году. По дороге в Германию Райкин в ресторане в городе Бресте что-то съел и почувствовал себя плохо. И когда мы приехали во Вьюнсдорф, его положили в госпиталь. И гастроли мы начали  без него. И как раз в это время во Вьюнсдорф пришла правительственная телеграмма. Райкину присвоили звание народного артиста СССР.

Командование войсками ждало, когда Райкин поправится, чтобы его поздравить. И вот он выходит из госпиталя. Объявляется премьера. Пришел весь генералитет.  Обычно спектакль начинался с увертюры. Шла вступительная песня, которую исполняла вся труппа, и на сцену выходил Райкин. Но именно в этот вечер мне выпала честь выйти перед занавесом на авансцену и объявить: «На сцену выходит народный артист Советского Союза Аркадий Райкин». Были долго несмолкающие овации.

И в эти дни, когда вышел указ, в адрес театра в Ленинграде, в адрес театра Эстрады в Москве, на телевидение, на домашний адрес Райкина приходили тысячи писем и телеграмм с поздравлениями.  Писали от школьников первого класс до академиков. Райкина поздравили и руководители социалистических стран.

Обычно, когда мы возвращались с гастролей, на границе в городе Бресте нас встречал заместитель директора нашего театра Слава Ткачев. И на этот раз он сел в наш вагон и поехал с нами в Москву. Он прихватил с собой мешок с поздравлениями.  Мы собрались в купе, в котором ехали Райкин и его жена Рома.  Рома стала читать эти поздравления. А сам Аркадий Исаакович, одетый в пижаму, кротко забился в уголок и сидел там, поджав ноги. Я наблюдал за ним, мне интересно было, как же будет он на эти поздравления реагировать. А что было в письмах, можно было слушать и вытирать слёзы. Там было очень много трогательных и искренних слов, адресованных Райкину.

Когда читали поздравления, я не столько слушал, сколько смотрел, как реагировал на эти послания Райкин.  А он реагировал так, будто всё это писалось не ему и не о нём.  Вообще очень часто Райкин мне напоминал медведя. По его лицу нельзя было понять, как он среагирует. У него всегда были добрые глаза.  Он никогда не повышал голоса, всегда был предельно вежлив, доброжелателен, но никогда нельзя было угадать, что он думает о тебе ли или как он относится к тому или иному событию.

Вне театра, вне сцены это был другой человек, совершенно отличный от того образа, который видел зритель. И у меня до сих пор впечатление, что он, вставая утром, начинал играть Райкина.

Но нельзя сказать, что в обыденной жизни он был бесстрастным человеком. Конечно, главной его страстью был театр. Также он любил живопись, хорошо разбирался в ней. Любил ходить по антикварным магазинам. И он, если хотите, был законодателем мужской моды. И в этой страсти хорошо и элегантно одеваться, красиво выглядеть и произвести впечатление, получал огромное удовольствие. Вообще надо сказать, что артисты – это дети. Несмотря на возраст, на состояние здоровья, им постоянно надо во что-то играть.   И Райкин играл.

Вспоминается такой случай. Наш театр – в Братиславе. Райкин – с нами, хотя незадолго до гастролей он перенёс инфаркт. О том, кто и как довёл его до инфаркта, будет возможность, я ещё расскажу. Инфаркт был настолько тяжёлым, что по стране поползли слухи о его смерти. А в Югославии вообще в какой-то газете даже появился некролог. Все-таки, придя в себя после тяжелой болезни, Райкин решает ехать на гастроли в Чехословакию.

В день спектакля утром я захожу к Райкину, чтоб узнать, как он себя чувствует. Он мне говорит: «Володя, ты сейчас куда-нибудь идёшь?» Я отвечаю: «Да, я иду по «музеям». Так мы называли зарубежные магазины. «Тогда знаешь, что, – говорит Райкин, – пойдём вместе. Зайдём за переводчицей и пойдём». А в Чехословакии, как и во всех соцстранах, существовала серия магазинов типа нашей «Берёзки» и назывались они «Тузекс». И вот мы втроём заходим в один из таких магазинов. Я смотрю на цены и вижу, что мне здесь делать-то нечего. В отделе мужской одежды висят красивые костюмы. Райкин буквально к этим костюмам прилип глазами.

Я прошёлся по другим отделам. Проходит пять минут, десять… Я возвращаюсь – Райкин  по-прежнему в отделе костюмов. Тогда я говорю: «Аркадий Исаакович, вы здесь оставайтесь. А я пойду в другие магазины». И ушёл.

А перед спектаклем, будучи внутри театральным режиссёром, я, как обычно, иду к Райкину, чтобы обсудить с ним некоторые детали спектакля. У дверей его грим-уборной стоит наша костюмерша Зина. Она мне и говорит: «Володя, Райкин просил тебя к нему не заходить».  Я подумал: может быть, он себя плохо чувствует, отдыхает… С этими мыслями я ушёл. А у нас в театре была такая традиция. Когда в зале давали первый звонок, мы все уже были на сцене за закрытым занавесом.

После второго звонка в кулисе появлялся Райкин и желал нам «ни пуха». Мы дружно вполголоса посылали его к чёрту. Потом мы желали ему «ни пуха». А он посылал нас туда же, куда и мы его. Но звенит второй звонок – Райкина в кулисе нет. Я начинаю думать – почему его нет? Мысли разные. Если с ним плохо, то, с каким монологом мне выходить на сцену. (Я обычно подменял его в таких случаях). Дают третий звонок – Райкина нет. Уже раздвигается занавес, артисты на сцене, изображают манекены. Мы заканчиваем вступительную песенку, и занавес начинает закрываться… И в эту минуту   на сцену выпрыгивает Райкин. Лицом к нам. И от неожиданности мы все сделали: «А-ах!» Потому что Райкин был в великолепном василькового цвета велюровом костюме. Он с белой седой головой был прекрасен. Затем он повернулся к залу. И зал ахнул так же, как и мы. А в антракте он радовался как ребёнок, что всех нас удивил и сделал всем сюрприз.

Это было в его духе – играть и удивлять, удивляться самому и радоваться этому.

Многим зрителям Райкин запомнился своей седой прядью на фоне тёмных волос. Этот сценический облик был у него довольно долго. Люди думали, что он эту прядь обесцвечивает. А на самом деле было всё наоборот. Райкин поседел рано. И он красил волосы, но оставлял одну-единственную прядь некрашеной. А когда с тем злополучным инфарктом он лежал в больнице, конечно же, там ему было до покраски волос. И уже выйдя из больницы, он стал выходить на сцену с седой головой…

***

Страна готовилась…

Аркадий Исаакович жил театром 24 часа в сутки. Когда бы мы с ним ни встречались, о чем бы ни беседовали, всегда наш разговор был о театре, о репертуаре, о том, кто из артистов лучше сыграет в той или иной миниатюре. И когда он заболевал (а в последние годы его жизни это случалось довольно часто), и спектакли игрались без него, его раздирали противоречивые чувства. С одной стороны он радовался, что театр продолжает жить, а с другой – ревновал, что спектакли играются без него.

Я обещал рассказать, кто и как довёл Райкина до инфаркта. Хотя эта тема не из жанра весёлых, всё-таки, думаю, читателям будет интересна и эта, далёкая от искусства возня советских  чиновников вокруг наших спектаклей.

Итак, 1970 год. Страна готовится к знаменательной дате в её истории – 100-летию со дня рождения В.И.Ленина. Советский народ под нажимом  партийных органов берёт на себя повышенные соцобязательства. А наш театр подготовил сатирический спектакль «Плюс, минус». В спектакле были довольные острые монологи и миниатюры, никак не отражающие нашу героическую эпоху. Одними из авторов миниатюр, вошедших в спектакль, были писатели Леонид Лиходеев и Михаил Жванецкий.

Я думаю, не надо вам напоминать, что в Советском Союзе существовала цензура. Притом, лучшая в мире. По сравнению с которой цензура дореволюционная была просто ангельской. Только называлась она у нас более благозвучно. В литературе это были редакторы и завлиты. А в театральном и эстрадном мире – реперткомы. И каждый спектакль, каждую миниатюру нам приходилось буквально пробивать.

Помню, как-то Райкин говорит мне: «Володя я устал с ними бороться. Пойдём вместе». Приходим мы в кабинет одного из таких цензоров. Он говорит: «Товарищ Райкин, вот вы всё говорите о недостатках, о пороках нашего общества: о пьянстве, о бюрократах, о взятках. А знаете вы, что  с одним из пороков у нас покончено навсегда?»

Райкин спрашивает: «Да? С каким же?» – «Со взятками. Недавно вышел указ, где сказано, что тот, кто берет взятки, и тот, кто их даёт, несут равную уголовную ответственность. Так что, считайте, что с этим у нас всё в порядке». Тогда Аркадий Исаакович спрашивает: «Вы не могли бы мне сказать, в каком году и от какого числа был издан указ, разрешающий брать и давать взятки?» Тот с удивлением посмотрел на Райкина: «Такого указа не было». – «Как же вы хотите, – сказал ему Райкин, – отменить указом то, что создала сама жизнь?»

«Вот это артисты!»

И вот в год большого юбилея пришла пора сдавать нам сатирический спектакль «Плюс, минус».

Поскольку наш театр носил гордое звание «государственный» и  подчинялся Москве, принимать у нас спектакли приезжала комиссия из Москвы, из Министерства культуры СССР. Там тоже, конечно, были свои держиморды от искусства, но всё ж не столь одержимые, как в «городе трёх революций». Такое положение нашего театра очень раздражало местных  парт-аппаратчиков. Мол, как так, – они работают в нашем городе, а нам не подчиняются. А заправлял культурой в ленинградском обкоме в те годы некто Александров. Большой «друг» сатиры в целом и нашего театра в частности.

Именно в это время произошла реорганизация городского управления культуры в Главное управление. И наш театр попал в его подчинение. А это обязывало нас сдавать спектакль цензорам из Ленинграда. Но нам всё-таки  повезло. Поскольку возглавил Главное управление в Ленинграде Арнольд Янович Витоль, творческий человек, кинодраматург. Благодаря ему спектакль «Плюс, минус» с небольшими изменениями был принят.

С этим спектаклем мы и поехали на гастроли в Москву. И там видим такую картину.  Афиш о наших гастролях в городе нет. Но, несмотря на это, зал театра Эстрады, где мы играем, всегда переполнен. Люди, чтобы достать билет, по ночам отмечаются в очередях в кассу.

«И надо же беде случиться», как сказал известный баснописец, что к этому времени «лучшего друга» нашего театра, того же Александрова, переводят в Москву и делают зам.министра культуры по эстраде. О том, что за люди сидели в этом министерстве, ходили анекдоты. Но лучше всех, пожалуй, на этот счёт высказался Смирнов-Сокольский, который сказал: «Не бойся министра культуры, а бойся культуры министра».

И вот мы играем в театре Эстрады, и в один из вечеров на спектакль приходит Александров. Я уж не помню, досидел ли он до конца, или нет, только на следующий день он доложил первому секретарю МГК небезызвестному Гришину, что Райкин несёт со сцены антисоветчину.

А в чём она заключалась. Во вступительном монологе, который читал Аркадий Исаакович, говорилось, что страна погрязла в бюрократизме, что развелось несметное количество чиновников, что они могут развалить страну… У зрителей в зале перехватывало дыхание, они недоуменно смотрели друг на друга, мол, куда это Райкина занесло. А тот делал паузу и говорил: «Ленин». То есть, он читал цитаты  из сочинений Ленина, которые были опубликованы ещё при жизни вождя, и которые удачно подобрал и вставил в монолог Леонид Лиходеев. И против этого что-то возразить было трудно.

На следующем день на спектакле мы замечаем (а со сцены это хорошо было видно), что весь первый ряд занят серьёзными людьми в чёрных костюмах, в белых рубашках и с почти  одинаковыми галстуками. Ну прямо как из инкубатора. И у каждого в руках – по записной книжке, в которые они делали пометки по ходу спектакля.

После этого мы сыграли ещё несколько спектаклей. Затем по плану в театре Эстрады в течение недели должен был проходить конкурс артистов эстрады. (Кстати, на этом конкурсе Витя Ильченко и Рома Карцев стали лауреатами). И нас на неделю отпустили в Ленинград с тем, что через неделю мы возобновим гастроли в Москве, которые были рассчитаны на полгода.

За пару дней до окончания конкурса   Райкину позвонили из театра  и сказали, что им запретили продавать билеты на дальнейшие гастроли.

Райкин, конечно, возмутился. Но ему сказали: «Аркадий Исаакович, вы знаете, как мы вас ценим, но мы тут не при чём. Был звонок из горкома партии. Поезжайте в Министерство культуры, попробуйте разобраться».

И пошло хождение по мукам.

Он поехал к одному чиновнику. Тот его встречает с распростёртыми объятьями: «Ба, да кто к нам приехал! Аркадий Исаакович, рады вас видеть! Вам чаю, или кофе? Что вы такой взволнованный? Какие  проблемы?»

И когда Райкин начинал говорить, что ему запретили дальнейшие гастроли, чиновник (сочувственно, естественно) говорил: «Аркадий Исаакович, вы же знаете, как я вас уважаю. Но я-то здесь при чём? Вам надо поехать к такому-то. Хотите, я вам дам машину?»

Райкин отвечал: «Спасибо, я на машине». И уезжал к очередному боссу. А в это время этот деятель  звонил следующему и говорил: «Сейчас к тебе приедет Райкин. Так что будь готов».

На очередном витке Райкина снова встречали радостно, – мол, кого мы видим! – и отправляли к очередному «злодею».

Так Райкин по кругу безрезультатно проездил целый день.

На следующее утро я прихожу к Аркадию Исааковичу.

Он, обычно всегда аккуратный и подтянутый, сидел посреди комнаты на стуле в халате, небритый, какой-то опущенный. Таким я его никогда не видел. Я говорю: «Аркадий Исаакович, ну чего вы так расстраиваетесь. Ну вернёмся в Ленинград, будем там играть…»  А он мне и говорит: «Знаешь, Володя, какие мы с тобой артисты… – и показав пальцем наверх добавил, –  вот  т а м  артисты, так это артисты!»

Райкину предлагали глотать шарики…

Но «добил» Райкина, я уверен, разговор с Шауро. Был такой большой начальник по культуре в ЦК партии. Когда Райкин пришёл в нему, тот сказал буквально следующее: «Ну что вы, товарищ Райкин, всё критикуете и критикуете. Вы вспомните, как вы стали Райкиным. Вы выступали для детей, показывали фокусы, глотали шарики… Почему бы вам и сейчас…» Райкин говорит: «Позвольте, с тех пор прошло сорок лет. За эти годы может ведь артист немного вырасти и перестать глотать шарики».

Короче говоря, в кабинете у Шауро произошёл очень неприятный для Райкина разговор.

А в реперткоме Министерства культуры ему сказали: «Уберите из текстов то, что мы предлагаем вам убрать. Мы придём на репетицию, посмотрим, и тогда вечером вы можете играть спектакль».

У нас поднялось настроение – вечером играем!

В тот день я, как обычно, на метро доехал до дома Райкина, где стоял наш «рафик», в котором мы должны были ехать в театр. И вижу, вместо «рафика» стоит «скорая», и около неё ходит взволнованная  Мариэтта Шагинян. Она очень любила Райкина, любила наш театр, много писала о нас.

Я спрашиваю: «Мариэтта Сергеевна, что случилось?»  Она мне говорит: «У Аркадия Исааковича – инфаркт». Затем она нервно и сбивчиво стало говорить: «Ляховицкий (почему-то она всегда обращалась ко мне по фамилии), прошу вас, когда он поправится, скажите ему… Он с вами считается… Он к вам прислушивается… Нельзя пробить бетонную стену головой…  Может быть, надо найти обходной вариант…

на какое-то время… пока эта стена сама не рухнет…»

Райкина увезли в больницу с обширным инфарктом. Его состояние было настолько тяжёлым, что в одной югославской газете появилось даже сообщение о его смерти. Такие же слухи ходили и по Союзу.

А нам сказали в министерстве: «Откуда приехали, туда и поезжайте».

И мы поехали домой в Ленинград. Театр есть театр. Мы стали играть спектакли без нашего художественного руководителя. Но никогда не играли то, что играл на сцене Райкин. У нас был совсем другой спектакль, он назывался «Это не о вас».

И зрители знали, что Райкина в спектакле не будет и всё равно каждый вечер до отказа заполняли зал. Так прошло несколько месяцев. Райкин постепенно поправлялся. И в один прекрасный вечер – и в самом деле прекрасный! – он появился в театре. Сидел за кулисами. Был ещё слабый. И все-таки к концу спектакля он мне говорит: «Володя, не выходи на сцену с заключительным монологом. Я закончу спектакль».

Когда Райкин вышел на сцену, что творилось в зале – не передать! Такого триумфа я не припомню. Зал в течение пятнадцати минут, стоя, аплодисментами приветствовал любимого артиста.

Он долго не мог начать монолог.

Разговоры о том, как чиновники довели Райкина до инфаркта, ещё долго будоражили столицу. Дошли они и до Брежнева. Кто-то из чиновников понёс наказание. Не думаю, чтобы у первого секретаря МГК Гришина заговорила совесть. Скорее всего, и он чего-то забоялся.

Он вызвал к себе Райкина. Извинился. И как бы оправдываясь, сказал, что мол, ему так докладывали. Тогда Райкин спросил у Гришина: «Виктор Васильевич, объясните мне,

как можно докладывать о искусстве? Как можно доложить, как танцует Плисецкая? Как поёт Козловский? Как пишет Пастернак?..»

Гришин не нашёл что ответить.

В последние годы Райкин стал активно выражать недовольство тем, что мы с Максимом работаем на эстраде вне театра. И хотя мы ни одного материала, входящего в спектакль, на эстраде не использовали, всё равно это его выводило из себя. Но мы с таким его отношением к нам не были согласны, и наши отношения стали ухудшаться. К этому моменту уже не было в живых его жены Ромы, артистки нашего театра. Это была удивительная женщина. Часто она выступала буфером между руководителем театра и труппой. Театр – ведь это живой организм, в каждом театре действуют свои законы, свои взаимоотношения, как между артистами, так и между режиссером и артистами, между режиссером и директором театра. Но мне хочется говорить не об этом. И не только о руководителе театра, а о других артистах и людях театра.

И в первую очередь хочется сказать о Роме, но об этом – в последующих материалах.

Ляховицкий Владимир Наумович

Народный артист СССР (1999)

Настоящее имя – Вульф

06.05.1925 – 07.02.2002, Германия

Владимир Ляховицкий в 1948 году окончил студию при Московском театре оперетты, а затем в 1951 году — отделение музыкальной комедии в ГИТИСе, после чего был принят как артист оперетты в труппу Ивановского театра музкомедии. Здесь он играл роли самого разного плана: героические (Янко, «Вольный ветер»), простаков (Бони, «Сильва»), характерные (Фраскати, «Фиалка Монмартра»).

На сцене этого театра Ляховицкого увидел Аркадий Райкин и пригласил в 1956 году талантливого актера к себе — в труппу Ленинградского театра миниатюр. Очень скоро Владимир Ляховицкий занял ведущее положение в этом театре, играя с Райкиным чаще других. Герои Ляховицкого — всевозможные бюрократы, хапуги, глупцы или же люди маленькие, забитые и нерешительные. Он стал первым исполнителем широкоизвестной миниатюры Михаила Жванецкого «Авас».

В кино Владимир Ляховицкий появился также вместе с Аркадием Райкиным, сыграв в 1974 году одну из ролей в телефильме «Люди и манекены». Впоследствии он играл характерные роли в фильме-оперетте «Летучая мышь», комедиях «Трое в лодке, не считая собаки», «Третий не лишний», «Курочка ряба».

С 1980 по 1999 год Владимир Ляховицкий выступал на эстраде сольно или в дуэте с братом Аркадия Райкина – Максимом Максимовым. Актер участвовал в концертах «Юморина» в Театре киноактера, снимался в видеоклипах.

В 2000 году Владимир Ляховицкий, уже будучи тяжело больным, уехал в Германию к дочери. Там он проходил курс лечения, но болезнь не отступала. 7 февраля 2002 года он скончался.

Фильмография:

1974 Люди и манекены
1979 Летучая мышь
1979 Трое в лодке, не считая собаки
1994 Третий не лишний
1994 Курочка ряба

….Он знал, что жить ему оставалось недолго и хотел оставить после себя воспоминания о театре, в котором он проработал более 25 лет, о его художественном руководителе Аркадии Райкине.   

Я счастлив, что именно мне он доверил литературную обработку его воспоминаний. И в то же время глубоко сожалею – как мало удалось нам сделать! Нашей работе мешала его болезнь.  И всё-таки что-то сделано…

Исай Шпицер

Владимир Ляховицкий   
Фото из архива семьи Ляховицких.