Михаил Лемхин | “Иосиф Бродский. Неизданное в России”

Эта статья написана в 1997 году. Питерский журнал «Звезда» выпустил тогда целый номер – №3 1997 – посвящённый Иосифу Бродскому.
Сегодня я перечитал эту статью и подумал, что она, по-прежднему, может быть интересна по крайней мере тем, кто любит поэзию Бродского.
Информация, которую читатель может почепрнуть из этой статьи, большей частью не устарела, а разговор, начатый Бродским стихотворением «Письмо в Оазис» до сих пор породолжает волновать молодых и пожилых читателей.
Эта статья была опубликована в парижской газете «Русская мысль» 1997, 3–9 июля, № 4181) и больше нигде не перепечатывалась. «Русской мысли», к сожалению, уже не существует, сайта у газеты никогда не было, так что сейчасм эта статья практически недоступна интересующимся.
2020 г.

«Неизданное в России» – так журнал “Звезда” обозначил тему этого номера. Дотошного читателя, живущего на Западе, такой заголовок может дезориентировать, он подумает: “Значит всё здесь я знаю”. Но если он откроет эту книжку журнала и перелистает её, то обнаружит, что кроме пяти английских эссе Бродского, переводы которых публикует журнал, кроме двух интервью – английского и польского – и стихов Дерека Уолкотта, все остальные материалы номера печатаются впервые. И их немало: статьи, воспоминания, интервью, стихи и даже документальная биографическая повесть. А в качестве своеобразных эпиграфов открывают книжку журнала речь Бродского в Шведской королевской академии и цикл стихов Дерека Уолкотта, посвящённый памяти Бродского.

Журнал планировал опубликовать в этом номере большую поэму Бродского “Столетняя война”, над которой поэт работал в 1963 году; незадолго до ареста Бродский передал рукопись своему другу Якову Гордину (ныне одному из соредакторов журнала “Звезда”). Поэма была анонсирована, но публикации воспротивилась вдова Бродского, и таким образом сложилась довольно странная ситуация – Иосиф Бродский представлен в журнале как эссеист, как собеседник интервьюеров, о его поэзии рассуждают литературоведы и культурологи, но мы не находим в журнале его стихов.

Не по своей воле составители этого номера поставили интересный эксперимент, посвятив целую книжку журнала поэту, но на двухсот пятидесяти страничном пространстве её не дав места его поэтическому голосу. И, удивительный результат: голос Бродского не только звучит, он захватывает нас своим парадоксальным обаянием – гремучим сочетанием снобизма и непосредственности, деликатности и резкости, немыслимым синтезом интеллектуальной изощрённости и жаргона советского подростка “в саржевых портах и в кепке” – завораживает антириторическими повторами, затягивает в какие-то холодные лабиринты сознания и вдруг небрежным жестом Дедала, открывает нам обратный путь, но, может случиться, бросает нас там, без спасительной нити, застывших от ужаса перед самими собой.

Голос Бродского звучит с этих журнальных страниц, и слышать его – ни с чем не сравнимое наслаждение.

Разумеется, кроме прозы самого Бродского, огромное значение здесь имеют интервью с ним: очередной фрагмент из бесед Бродского с Соломоном Волковым, перевод интервью, взятого в декабре 1979 года Свеном Биркертсом для ~Paris Review~ и маленькое интервью из польского журнала “Пшекруй”.

Соломон Волков умеет не только передавать речь, но характер своих собеседников. Он кропотливо работает над материалом, организуя и редактируя его; то что публикует Волков – совсем не прямое перестукивание разговора с магнитофонной плёнки, а результат авторской работы, которая не только допустима, но необходима в рамках жанра, избранного Волковым.

Кто-то думает, что интервью – это дословная перепечатка вопросов и ответов, в той последовательности в какой они прозвучали во время разговора. На самом деле, даже незатейливые сиюминутные газетные материалы редактируются при переводе с плёнки на бумагу; первое и главное здесь – иные законы восприятия письменной и устной речи; чтобы создать у читателя иллюзию присутствия, автору интервью приходится сильно поработать с текстом магнитофонной записи. Это касается даже репортёра, озабоченного сиюминутной верностью. Но ещё сложнее задача у того, кто видит собеседника в перспективе, в контексте его творчества, в контексте знаний о нём и в контексте их личных взаимоотношений – такой автор будет пытаться создать более объёмный портрет своего героя. В этом жанре и работает Соломон Волков.

Разумеется, в таком деликатном жанре автора подстерегает множество опасностей (мне случалось когда-то писать об этом, рецензируя книгу Марианны и Соломона Волкова “Иосиф Бродский в Нью-Йорке“), но зато в случае удачи и выигрыш – наш выигрыш – велик. Я лично очень высоко оцениваю работу Соломона Волкова и с нетерпением жду публикации книги его бесед с Бродским. Лет шесть назад эту книгу анонсировал “Эрмитаж”, но она так и не появилась и тихо исчезла из плана издательства; теперь опять говорят, что книга Волкова “Разговоры с Бродским” готовится к печати.

В интервью Свена Биркертса, в отличие от работ Волкова, нет той перспективы и широты дыхания, но, поскольку беседу ведёт человек умный, знающий и заинтересованный, материал получается острым и предлагает читателю внятный абрис характера. Однако, перечитывая сегодня этот текст по-русски, я подумал о том, что, возможно, не так уж бросается в глаза читателям метрополии – о границах понимания.

С каждым из нас случалось, что отношения с тем или иным человеком вдруг наталкивалось на препятствие, которое можно условно назвать “неразделённый опыт”.

В данном случае речь идёт об опыте подсоветской жизни. Не только о допросах в КГБ (хотя, кто не испытал этого, всё равно никогда не поймёт), не только о тюремной камере, но и о возможности быть допрошенным, о жизни в большой тюремной камере или, как сказал Сахаров, в Большой Зоне, отгораживающей колючей проволокой наш советский вольер от остального мира.

Свен Биркертс задаёт вопрос об Афганистане и Бродский отвечает:

“– Пора создавать новую интернациональную бригаду. Сумели же это сделать в тридцать шестом году – отчего не попробовать сейчас? Правда в тридцать шестом интербригаду финансировало ГПУ, советская госбезопасность. Хорошо бы в Штатах нашелся кто-нибудь с деньгами… какой-нибудь техасский миллионер, чтобы поддержать эту идею.

– А что. по-вашему, могла бы делать такая интербригада?

– Да то же в принципе, что и в Испании в тридцать шестом: оказывать сопротивление, помогать местным жителям. Обеспечивать медицинскую помощь, заботиться о беженцах… Вот это была бы по-настоящему благородная миссия. Не то что какая-нибудь “Международная амнистия”… Я бы сам охотно сел за руль машины Красного Креста…

– Не всегда легко провести размежевание с моральной точки зрения…

– Не знаю, какое тут требуется моральное размежевание. В Афганистане всё предельно очевидно. На них напали; их хотят подчинить, поработить. Пусть афганцы племенной, отсталый народ, но разве порабощение можно выдавать за революцию?

– Я скорее имел в виду противостояние между странами.

– То есть, между Россией и США? А какой тут может быть моральный выбор?”

Между собеседниками возникает прозрачная, но непреодолимая стена.

(О похожей ситуации Бродский рассказал в эссе “Посвящается позвоночнику”).

Кроме трёх интервью с Бродским читатель найдёт в журнале два интервью о Бродском: с джазовым пианистом и поэтом Роем Фишером и с поэтом и литературоведом Львом Лосевым. Оба эти интервью провела Валентина Полухина, и они должны войти в подготовленную ею книгу “Бродский глазами современников”.

Интервьюер здесь не демонстрирует литературного блеска Соломона Волкова или журналистской остроты Свена Биркертса – оба интервью суховаты, подчёркнуто академичны, поэтому, на мой взгляд, беседа с Роем Фишером вряд ли так уж будет интересна читателям, хотя, конечно, бродскововеды найдут здесь две-три любопытные детали. Иное дело разговор со Львом Лосевым. Тот, кто знает Лосева, не поверит, если я скажу, что он захватывает инициативу в этой беседе: Лосев не похож на человека, который может, позабыв себя, бороться за место у микрофона. Но беседа живёт именно движением его мысли, а не усилиями интервьюера, и то что Валентина Полухина, демонстрируя определённый такт или чутьё, отдаёт ему инициативу, превращает это интервью в один из интереснейших материалов номера. Я говорю не только о фактографической ценности того, чем делится с нами один из старейших друзей Иосифа Бродского; своим рассказом он создаёт объемный, трёхмерный портрет Бродского в атмосфере – в атмосфере Ленинграда, в атмосфере русской культуры. И то что Лосев рассказывает о себе, о своих занятиях, – не довесок к воспоминаниям о Бродском, а система координат: чтобы понять его рассуждения о Бродском, мы должны понимать систему ценностей самого рассказчика.

Я перечислил основные материалы этого номера. Но здесь ещё есть и воспоминания и соображения о Бродском старых его друзей и товарищей – Игоря Смирнова, Ларисы Степановой, Ромунаса Катилюса и Владимира Уфлянда. Есть несколько статей, среди которых я бы выделил работу Елены Петрушанской о “музыкальном словаре” Бродского и, конечно, статью Вячеслава Всеволодовича Иванова “Бродский и метафизическая поэзия”; как обычно, профессор Иванов помещает свою тему в широчайший культурный контекст.

В журнале впервые публикуется документальная повесть Лидии Чуковской о Фриде Вигдоровой – журналистке, записавшей и затем распространившей запись суда над Бродским.

Есть здесь и стихи, посвящённые Бродскому. На одном я хотел бы специально остановиться.

Это стихотворение Александра Кушнера. Вот оно:

Я смотрел на поэта и думал: счастье,
Что он пишет стихи, а не правит Римом,
Потому что и то и другое властью
Называется, и под его нажимом
Мы б и года не прожили – всех бы в строфы
Заключил он железные, с анжамбманом
Жизни в сторону славы и катастрофы,
И, тиранам грозя, он и был тираном,
А уж мне б головы не сносить подавно
За лирический дар и любовь к предметам,
Безразличным успехам его державным
И согретым решительно-мягким светом.

А в стихах его власть с ястребиным криком
И презренье к двуногим, ревнуя к звёздам,
Забиралась мне в сердце счастливым мигом,
Недоступным Калигулам или Грозным,
Ослепляла меня, поднимала выше
Облаков, до которых и сам охотник,
Я просил его всё-таки: тише, тише!
Мою комнату, кресло и подлокотник
Отдавай, – и любил меня и тиранил:
Мне-то нравятся ласточки с голубою
Тканью в ножницах, быстро стригущих дальний
Край небес. Целовал меня: Бог с тобою!

Я думаю, что эти стихи повергли в недоумение многих читателей. Голос шестидесятилетнего автора приобретает здесь странную по-детски оправдывающуюся интонацию за которой слышится по детски же плохо скрытое желание если не заклеймить, то как-то задеть. Задеть – кого? Стихи написаны в марте 1996 года, то есть через два месяца после смерти Бродского.

Стихи удивляют полным их несоответствием тону остальных материалов, собранных под обложкой “Звезды”, абсолютной, я бы сказал, их здесь неуместностью. При этом, когда я говорю о неуместности в этой журнальной книжке кушнеровского стихотворения, я на стороне редакции – она поступила правильно, напечатав его. Если Кушнер предложил эти стихи, как свой отклик на смерть Бродского, у редакции не было выбора: печатать или не печатать. Александр Кушнер имеет право сказать то что он думает и чувствует и самостоятельно нести ответственность за сказанное.

Стихи Кушнера, разумеется, возникли как ответ на посвящённое А.К. стихотворение Бродского “Письмо в Оазис”. Проблема только, что с ответом Александр Кушнер запоздал или, можно сказать иначе, уж очень поторопился. “Письмо в Оазис” написано в 1991 году, Кушнер, по его собственному признанию, увидел это стихотворение в конце 1993-го. Теперь стихотворение напечатано (в книге Бродского “Пейзаж с наводнением” и в 4 томе Собрания сочинений) и его прочесть могут все:

Не надо обо мне. Не надо ни о ком.
Заботься о себе, о всаднице матраса.
Я был не лишним ртом, но лишним языком,
подспудным грызуном словарного запаса.

Теперь в твоих глазах амбарного кота,
хранившего зерно от порчи и урона,
читается печаль, дремавшая тогда,
когда за мной гналась секира фараона.

С чего бы это вдруг? Серебряный висок?
Оскомина во рту от сладостей восточных?
Потусторонний звук? Но то шуршит песок,
пустыни талисман, в моих часах песочных.

Помол его жесток, крупицы – тяжелы,
и кости в нём белей, чем просто перемыты.
Но лучше грызть его, чем губы от жары
облизывать в тени осевшей пирамиды.

То что перед нами свидетельство некоего конфликта – очевидно. Но Кушнер удивительным образом пытается свести этот конфликт в сферу почти бытовую – различие характеров, темпераментов, даже поэтических пристрастий.

Газетные страницы не самое подходящее место для биографических, а тем более филологических изысканий – я это всё пропущу и лишь пунктиром намечу проблему.

Чтобы всё стало на свои места мы должны взглянуть на “Письмо в Оазис” в соответствующем ему контексте. И здесь, конечно, первым делом, нужно вспомнить стихи, написанные Бродским в 1989 году на столетие Анны Ахматовой.

Страницу и огонь, зерно и жернова,
секиры острие и усеченный волос –
Бог сохраняет всё; особенно – слова
прощенья и любви, как собственный свой голос.

В них бьется рваный пульс, в них слышен костный хруст,
и заступ в них стучит. Ровны и глуховаты,
затем что жизнь – одна, они из смертных уст
звучат отчётливей, чем из надмирной ваты.

Великая душа, поклон через моря
за то, что их нашла, – тебе и части тленной,
что спит в родной земле, тебе благодаря
обретшей речи дар в глухонемой вселенной.

Положив рядом два стихотворения Бродского, мы заметим не только их метрическое сходство и множество лексических пересечений – весь образный строй этих стихов подсказывает нам, что вышли они из одного гнезда.

Это стихи о роли и месте поэта.

По Бродскому поэт не может зависеть от милости фараона, ему не нужна тень фараоновой пирамиды – ни прочно стоящей посреди оазиса, ни накренившейся и просевшей – назначение поэта и его судьба находить слова; он не голос звучащий благодаря заботам фараона, он не голос дозволенный фараоном и даже не голос осуждающий фараона – он голос этого оазиса, пустыни, земли. Земля обретает речь благодаря поэту; в словах, найденных поэтом, Бог слышит “собственный свой голос”.

В отличие от стихотворения Кушнера, “Письмо в Оазис” это не выяснение личных отношений, а ещё одно размежевание с определённым типом социального поведения, иначе сказать декларация собственной позиции.

Объясняя себе – но главным образом, всё же, я думаю, читателям – “Письмо в Оазис” Александр Кушнер написал не только стихотворение, но и статью “Здесь, на земле” (“Знамя”, 6, 1996, стр. 147–173). В этой статье он цитирует письмо Бродского от 14 декабря 1993 года:

“…мы действительно прожили две разные жизни; мы и до сих пор живём в двух разных мирах (даром что они теперь так стараются уподобиться друг другу).

“Письмо в Оазис” – стихотворение об этой разнице. Оно скорее обо мне, чем о любом его адресате. Представь, что там другие инициалы стоят – как бы ты к нему отнёсся?

Я моложе тебя, Сашенька, на 3–4 года, но я и постарше тебя буду на другой жизненный опыт. Живи я в родном городе, стишка этого я бы не написал. “Письмо” это – взгляд извне, и я на него, увы, имею право.”

Александр Кушнер комментирует эти слова: “Странное утверждение, почему я должен отдуваться за всех: он уехал, все остались, потом уехали многие, – я-то тут причём?” Кушнер опять как будто не хочет услышать того, что здесь уже сказано прямым текстом: речь идёт не о двух поэтах с разными судьбами, а о выборе судьбы.

И выбор давно сделан – каждый жил и живёт с тем, что выбрал. Не лучше или хуже – иначе. И платит за свой выбор.

Жаль только, что Александр Кушнер поторопился с ответом.

1997 год

Имеющиеся в продаже книги Михаила Лемхина

Вернуться никуда нельзя

Разговоры о кино, фотографии, живописи и театре.

Предисловие Наума Клеймана.

Издательство «Читатель», Санкт-Петербург, 2012, 480 стр.

Книге присуждён диплом Гильдии кинокритиков и киноведов России.

Цена книги $ 30 (стоимость пересылки внутри США включена).

*******

“Фотограф щёлкает, и птичка вылетает”

Предисловие Вяч. Вс. Иванова, послесловие Юрия Левинга.

Совместное издания «Американского фонда Булата Окуджавы» (Лос-Анджелес) и и-ва «Читатель» (СПб), 2015.

Книга форматом 8,5 на 8,5 дюйма, 78 страниц.

Цена книги $ 35 (стоимость пересылки внутри США включена).

Желающий приобрести книги отправляйте чеки по адресу:

Mikhail Lemkhin 1811 38 Ave., San Francisco, CA 94122

(Не забудьте указать обратный адрес, а так же хотите ли вы, чтобы автор подписал вам книгу).