Алексей Курганов | … И кефир смывает все следы, или Знакомьтесь: Шнапс!

(иронический детектив в чисто английском скептическом стиле)

Часть первая, ознакомительная, вводящая в суть дела и торжество абсурда

Графиня Липсердюк была вне себя от гнева. Вчера в их родовой замок было завезено полторы тонны колбасы, а хлеб обещали привезти сегодня, сославшись на то, что утренняя выпечка гораздо вкуснее и питательнее вечерней. Но с утра разыгралась жуткая метель, полностью отрезавшая замок от внешнего мира, а значит, и от пекарни. Сама же Липсердюк находилась здесь уже третий день, поскольку приехала навестить своего дорого папашу, сэра Джастина Липсердюка-старшего, который занемог и уже не поднимался со своей старинной кровати, сработанной ещё во времена Георга Шестнадцатого в грегорианском стиле.

— И что же вы теперь думаете делать, Перкинс? – спросила графиня строго старого слугу.

— Чего «что»? – прикинулся идиотом старый слуга.

— Не стройте из себя идиота! – рявкнула Липсердюк. – Я имею в виду хлеб. Я и папаша привыкли кушать на ленч и файф-о-клок сэндвичи, а как же теперь их приготовить, если нет хлеба?

Перкинс задумался. Сам он давно уже пожирал колбасу без всяких хлебных дополнений. В смысле, кусками. Он их даже не пожирал, а сразу заглатывал, поскольку по причине очень преклонного возраста имел полное отсутствие зубов. А на вставные у него не было гульденов.

— И куда подевалось моё бриллиантовое колье – подарок герцога Браунхшвейгского-Гималайского? – продолжала давить ему на психику Липсердюк. — Вчера она лежала на софе, потом я переложила её на канапе. Сегодня колье на канапе нету. Канапя есть, а колье нету. Я сама проверяла. А, Перкинс?

— Чего «а»? – продолжал валять и к стенке приставлять тот ( а что ему ещё оставалось делать, если эта задрыга швыряет свои туалетные драгоценности куда попало, а рыжим всегда оказывается он, Перкинс?).

— Вы мне тут дурачка-то из себя не стройте! – решила показать характер графиня. – Где хлеб? Где колье? Где колбаса? Где Гималайский?

— Колбаса в холодильнике, на верхней полке, — услышала она честный ответ. – А хлеба с кольём нету. Я всё облазил. Даже в уборную заглянул. И в будуар. А Гималайский помер. Закопали третьего дня.

— «Уборная», «будуар».., — фыркнула Липсердюк и многозначительно качнула головой, которую украшала рубиновая диадема. – Как говорится, выводы будут сделаны — и выводы очень неутешительные! В первую очередь лично для вас, Перкинс!

И преувеличенно развратно качая бёдрами, она направилась в курительную комнату на бельэтаж, чтобы перекурить это загадочное дело.

Часть вторая, интригующая

— Тук-тук-тук! – раздался стук в дверь, и Липсердюк вместе с Перкинсом от неожиданности вздрогнули.

— Ну, вот, а ты боялась, — пробормотал старый слуга, доставая из камзола старинные ключи какого-то там века. – Даже юбка не помялась…

— Что? – вспыхнула графиня, блеснув лорнетом.

— Это старинная английская поговорка, — пояснил Перкинс, не дрогнув ни ухом, ни рылом, ни бакенбардом, ни камзолом. – Из графства Суссекс. А стук наверняка означает, что конюх Скотт Фицжеральд привез-таки хлеб. Пробился, скотина такая бесстрашная, сквозь бушующий снежный ураган.

Но это был не хлеб. Вместо хлеба в дверях показался некий джентльмен средних лет с гладко выбритым лицом, в клетчатом, подбитом лисьим мехом плаще и с трубкою во рте. Липсердюк кокетливо покраснела. Она уже три года как развелась, и с мужиками у неё в данный момент было напряжённо. В смысле, не было никого. Даже какого-нибудь самого завалящего эсквайра.

Перкинс же нахмурился. Он не любил джентльменов без бакенбардов. Он был уверен: если у тебя нету бакенбардов, ты не джентльмен.

— Миль пардон, мадам! – расплылся в белоснежной улыбке неизвестный. – Разрешите представиться: Шерлок Адольфович Шнапс. Сыщик милостию Божией. Родом из крестьян Бранденбургской губернии. Гуляя по здешним окрестностям, сначала заблудился в болотах, потом был покусан собакой, потом попал под лошадь, потом — под метель, сбился с пути и вот случайно вышел к вашему дому. Позвольте ручку.

Щёки у Липсердюк стали цвета пожарной машины.

— Очень приятно, — промурлыкала она и протянула руку. Шнапс её мужественно пожал.

— Вы появились очень вовремя, — сказала графиня. – У меня пропало бриллиантовое колье. Прям и не знаю какая жалость!

— Гутен морген, Маргарита Павловна! – ободряюще кивнул сыщик. – Находить пропавшее – моё призвание. Не поверите, я такие кольЯ находил – все просто ахали, стонали и плакали! Так что не извольте беспокоиться! Нам это как два пальца об забор! Вы уже отзавтракавши? – неожиданно переменил он тему и окинул графиню оценивающим взглядом опытного голодного кота-ловеласа.

— Ах! – ахнула та и присела в книксене. – Извините! Я, право, растерямшись… А звать меня не Маргарита Павловна, а графиня Липсердюк, — представилась она. – У нас здесь всё по-простому: граф, графиня, пирамидон, Перкинс… Сельский быт! Нет, мы ещё не завтракавши. Не с чего сделать сэндвичи, — и не удержалась, наябедничала. – Это Перкинс виноват. Он не позаботился.

Старый слуга покаянно опустил свою лобастую голову и виновато почесал правую бакенбарду.

— Хлеба не привёз, — продолжила ябедничать графиня. – А папаша приболемши. У него чего-то в паху. Вот мне одной и приходится крутиться по хозяйству ровно лошади.

— И опять же хенде хох, — и Шнапс умоляюще вытянул вперёд руки. Руки источали мужество, силу, суровую красоту и привычку к лишениям.

— Я и так пожру. Без хлеба. Как говорится, быть бы дома, а дома и солома едома. Хе-хе-хе!

Липсердюк тоже хихикнула. Мужественный сыщик нравился ей все больше и больше. Опять же, повторяю, уже третий год она была без мужчины. Можно было бы, конечно, припахать для исполнения супружеских обязанностей Перкинса, но какой из него пахарь! Ему самому уже сто лет в обед! На него уже без женских слёз не взглянешь! А взглянешь – устанешь вздрагивать!

Часть третья, заключительная, всё расставляющая по своим местам и раздающая всем сестрАм по серьгам. В смысле, по кольЯм.

Шнапс выпил с морозца двадцать две рюмки бренди (из них одну – с джином, другую – с тоником, двадцать – просто так. Не разбавляя), оторвал своими зверскими зубами от батона колбасы могучий кусок и сказал: «О! Зер гут!», из чего Перкинс подумал, что сыщик всё-таки не сыщик, а всё-таки шипиён. После чего Шнапс и графиня проследовали в апартаменты знакомиться с липсердюковым папашей. Познакомившись и буквально очаровав этого старого маразматика, сыщик поднялся с графиней в курительную комнату, признательно принял предложенную ему гаванскую сигару и снова сказал: «Зер гут!». Из чего графиня сделала вывод, что он – настоящий джентльмен и к тому же редкостная очаровашка. Закурив, Шнапс рассказал ей пару довольно смелых анекдотов, после чего они проследовали в залу, где до вечера настолько азартно рубились в бридж, покер и очко, что совсем забыли и про метель, и про хлеб, и про папашку, и про Перкинса. Который на всякий случай прятался за шторой и внимательно наблюдал за Шнапсом цепким взглядом старого ревностного служаки.

Утром Шнапс проснулся ещё затемно, перелез через сонно застонавшую и донельзя довольную Липсердюк, надел трусы, носки, портки, рубашку, галстук, куртку, клетчатый плащ, шляпу, сунул в зубы трубку, в карман – чистый носовой платок и недоеденный вчера кусок колбасы, открыл окно, прыгнул вниз – и тут же оказался в железных объятиях Перкинса и ещё кого-то, кого он сразу и не разглядел.

— Доннер-веттер-но-пасаран! – ругнулся сыщик от неожиданности. – Перкинс! Какого.., — и задохнулся от возмущения и осознания разоблачения.

— А такого, — совершенно спокойно, говоря как будто о чём-то совершенно обыденном, ответил Перкинс, скручивая ему за спиною руки и связывая их пеньковым канатом.

— Я сразу понял что это – германский шипиён! – сказал он довольно своему помощнику, конюху Скотту Фицжеральду.

— Он давно уже шатался по нашим болотам. Представлялся то беглым каторжником, то собирателем бабочек, то собакой Баскервилей. А теперь, вишь ты, известным сыщиком. Сыщик-аферист… Думал, сволота такая, что никто его не разгадает. Хрен-та! — неожиданно громко выкрикнул старый верный слуга. – Не зря же я в молодости служил в королевской морской пехоте старшим шифровальщиком. Уж там я на этих шипиёнов насмотрелся — во! По самые бакенбарды! – и провёл ребром ладони под своим небритым подбородком.

— А вот и Скотланд-Ярд! – радостно крикнул Скотт Фицжеральд, показывая рукой на вынырнувшие из снежной круговерти сани-розвальни местного уголовного розыска, запряжённые тройкой першеронских рысаков…

Эпилог

Липсердюк, узнав какую гадюку она допустила до своего роскошного тела, сначала упала в обморок, затем впала в транс и два дня не пророняла ни слова. После чего всё-таки поднялась из кресла викторианской эпохи и спросила Перкинса как ей пройти в монастырь. Перкинс показал. Она сходила, покаялась пастору, тот её успокоил и порекомендовал срочно познакомиться с бароном Хримбенштоком-Задунайским. Тот пять лет как овдовел, и бабы у него, по сведениям пастора, до сих пор не было. Стеснялся потому что. Потому что мало ли чего. Барон всё-таки. Не хухры-мухры. Не Перкинс.

Посткриптум. А колье нашлось. Завалилось за канапе. Вечно эта Липсердюк куда-нибудь свои цацки засунет, а Перкинс виноват! Нашла козла отпущения, мать её за три гульдена! Скорее бы хоть она с этим Хримбенштоком снюхивалась! Может, тогда Перкинса в покое оставит и станет плешь уже этому барону переедать!

Необходимые пояснения:

файф-о-клок (английск.) – чаепитие. Англичане очень любят чай пить. Как мы – водку;

эсквайр (английск.) – социальное сословие, дворянский титул;

Шнапс (немецк.) – напиток;

Перкинс (мордовск.) – фамилия. Просто фамилия. А не то, что вы подумали.