Георгий КУЛИШКИН | Золотой рубль

ЗОЛОТОЙ  РУБЛЬ

Из старенькой вязаной варежки в шкафу она выудила заветные светло-зелёные пятёрки. Деньгам неоткуда было взяться враз на крупную купюру, и она наменивала, скапливая неприкосновенный запас, по одной бумаженции достоинством в пять долларов.

У её Василька, Василия или, если с улыбкой, Базилевса, императора, проступила желтизна под глазами и по бокам носа. Из-за трудностей с уходом мочи. К зиме стали перед выбором: покупать ли ему лекарство, которое предписано было принимать непрерывно, или исправно платить за газ. Он сам вызвался сэкономить на нём: «Ещё бабка надвое гадала – есть ли толк от тех капсул!»

Желтизна показала, что толк был. За упаковку в девяносто капсул, которой хватит на три месяца, считай, на половину отопительного сезона, предстояло поменять в обратную сторону четыре пятёрки. Но она, поколебавшись, забрала из заначки всё, что имелось, все девять бумаг. Хоть опыт и подсказывал, что вынул деньги из запасника – попрощайся, однако нельзя было не подумать, что всё дорожает, особенно в аптеках, и точно предугадать, сколько дадут в обменнике, тоже не представлялось возможным.

Сомнение, получит ли сумму, на которую рассчитывает, внушило ей тревогу. Такие сомнения всё чаще в последнее время становились у неё пророческими.

И вот девчушка вернула из оконца в каморке, отгороженной в подъезде под лестницей, её валюту, сочувственно пожав плечами и сказав:

– Ветхие…

Приняв назад доллары, Светлана Сергеевна развела их в пальцах веерком. Деньги как деньги. Не надорваны, не испачканы. Ну да, поизмялись немного в варежке, а какими же им быть, предназначенным ходить из рук в руки, из кошелька в кошелёк?..

– Понимаете, – будто оправдываясь, сказала из-за стекла девчушка, – мне же их людям давать, а люди такие не возьмут. Вот вы бы у меня такие взяли?

– Я как раз такими их и взяла…

– Ну, не знаю… – ответила юная обменщица, давая понять, что при всём своём желании помочь ничем не может.

На тротуаре Светлана Сергеевна постояла в раздумии, с натугой соображая, что же предпринять. Обнадёженная мыслью, что у банков, как она слыхала, есть обязательство принимать купюры любой степени изношенности, направилась в знакомое отделение – туда, где они с мужем получали пенсию.

Узнавшая её работница кассы, искренне огорчилась, вынужденная возвратить её пятёрки с теми же словами о ветхости.

– Но вы же банк, вы должны принимать даже надорванные, а не то что…

– Да, если это национальная валюта, а чужую – нет.

– Но что же мне делать? – наповал сражённая никак не ожидаемой утратой вымолвила Светлана Сергеевна.

– Здесь неподалёку, – воодушевляясь тем, что имеет возможность посодействовать советом, откликнулась кассир, – проспект Науки 3, частный пункт приёма ветхих купюр!

***

В помещеньице полуподвала с неброской вывеской над входом Светлана Сергеевна спускалась, не имея уже никаких надежд вернуть без потерь деньги, истраченные на такую надёжную, как все её уверяли, валюту.

– Минус двадцать процентов от сегодняшнего курса, – сказали ей. – Сдаёте?

И она рада была избавиться от всех своих сбережений, мысль о наличии которых ещё нынче утром согревала душу, чтобы получить, пусть и с большим минусом, простые обиходные деньги.

***

– Вась, что же это за жизнь такая?! – посетовала дома, хлопоча у плиты. – Как ни повернись, куда ни ступи – всё в дураках да в дураках!

Он, сделав так и сам, предложил высоко поднять руку и резко её опустить. И склонился, упиваясь ароматом, идущим от гусятницы. С отчаяния Светлана Сергеевна решила истратить всё, оставшееся после посещения аптеки, и, зная, как обрыдли мужу морковные котлетки, надумала сотворить нечто наподобие бигуса. Ради чего купила килограмм куриных шей.

Приветливая молодайка с насурмлёнными сверх всякой меры бровями по-свойски подсказала из-за прилавка:

– Если вы это для собачки, возьмите лучше головы – и немного дешевле и свежайшие!

– Нет, у нас котик, – ответила покупательница, подумав о своём Василии и улыбнувшись. Она привыкла не разнимать губы, чтобы не обнаруживать отсутствие зуба. Улыбка от этого становилась загадочной – почти как у Моны Лизы.

– Разве это деньги! – балагурил за необычайно вкусным ужином раскрасневшийся, как после чарки, Василий. – И наши – барахло, и их, оказывается, тоже – дерьмо дерьмом! Вот золотые царские десятки – это, я тебе доложу, были деньги! У меня дед при НЭПе подсобрал их маленько. Сто лет, Света, ты только подумай – сто лет не существует государства, которое их чеканило! И какое столетие! То чекисты рыскали по домам, грозили людям расстрелом, кто не отдаст. Потом выманивали золото ТОРГСИНами. Потом под немцами: не сдашь, найдут – смерть. Потом опять наши при Никите подрасстрельную статью ввели за валюту. А дед мой умер в шестьдесят шестом, и бабушка двенадцать лет жила после него, потихоньку сбывая эти десятки знакомому дантисту. Только из царского золота и получались достойные коронки. По сей день ходят эти монетки из рук в руки. И знай себе дорожают и дорожают!

– Я где-то читала, что сейчас подобное невозможно. Никакого золота не хватит, чтобы обслужить обороты экономики.

– Ха! – горячо возразил Василий Петрович, заступаясь за прославляемые им рубли. – Золотые, Светик, ходили параллельно с бумажными. Золотые были для накоплений внутри, для торговли с заграницей. А зарплату выдавать и тратить по хозяйству – простые. Что же касается золотых, то в банке – будь любезен, выбирай, какими взять: металлическими или приравненными к ним кредитными билетами. Полное твоё право – хоть теми, хоть этими. Только курс билетов обалденно выше. Пятёрка из золота ценилась в пять рублей, а равная ей бумажная – семь рублей сорок копеек! А? Хитро? Оно, может, и хотелось кому подержать в руках живое золотишко, но своя же выгода не велит. Запасы металла в казне только в первые дни по оглашении реформы упали на два процента. А потом росли как на дрожжах. Не по мелочам росли – в разы!

– Откуда ты это знаешь?

– Тоже мне секрет! Два раза кликни в компе, и ты просветишься. А теперь представь на минуточку, как гонялись соседи-враги за этими нашими деньгами! Не считая сотен заводов, которые они дружка поперёд дружки открывали у нас, – мы Транссиб возвели за их, за вражеский счёт!

***

Ночью в неглубоком сне пожилого человека, а то и в мечтаниях сквозь сон ей привиделось, что в стране торжественно и ко всеобщему ликованию объявлена денежная реформа. Дословный почти повтор той, которой, будто чем-то лично им измысленным и осуществлённым, похвалялся её Василий.

Блистательные перемены, одна опережая другую, будоражили её мечты. Возникали и тревожные опасения. Она не могла не озаботиться прежде всего общенародным благополучием – такими уж выросли её ровесники, это было в крови. И раньше всего подумала, что ведь курс золотых денег будет равен рыночному курсу золота. То есть взлетать и падать вместе с ценой металла на бирже. Расти умеренно – чего бы лучше, подскакивать – тоже куда ни шло, но вот падать…

Путь к разрешению этой неувязки не замедлил явиться тут же и сам собой. Люди, такие вот, как она, и те, что чуток зажиточнее, первыми, задрав штаны, ринутся избавляться от иноземной валюты, которой у государства скопятся в одночасье многие миллиарды. И оно станет пускать её на покупку металла всякий раз, как тот вздумает дешеветь. Конечно, в масштабах мирового рынка собранных с бедноты и середняков денег надолго не хватит. Но лиха беда начало. Как только толстосумы смекнут, что золото никогда уже не подешевеет, с их заграничных счетов хлынут сюда, к нам, не ручейки и даже не реки – нахлынет наводнение. И тут уж действительно мир забудет о том, что золото могло когда-то и дешеветь, не только набирать и набирать в цене.

Так – в полном и благодатном удовлетворении – подвелась в её грёзах черта под устранённым затруднением. Но возникло вот что. Наш простак-рубль по отношению к иностранной валюте, от которой дружно станут избавляться граждане, начнёт уверенно крепнуть. Это хорошо, очень хорошо. Взять хоть лекарства в аптеке, которые ей легче станет покупать. Но хорошо лишь в умеренных дозах. Резкие рывки вверх, как и с золотом, тоже ведь чреваты…

Для сглаживания взлётов, – мгновенно нашлось взбудораженное таким желанным сновидением её витающее в упоительной  дрёме сознание, – необходимо вливать в экономику больше денег. Разбавлять курс. Строить дороги, – господи, кому же, кому как не нам! Дороги, дороги! И сносить дряхлое жильё. Вот уж чего у нас делать – не переделать. И распахивать зарастающие земли! И строить свои самолёты – такие, чтобы лучшие в мире! И станки! И машины! И оружие – конечно, а как же!

А когда и этого будет мало, – скромно, в самых низах списка вспомнилось и о себе, – тогда уж добавлять пенсионерам. Остерегаетесь заиграться, назначить такие пенсии, которые в будущем по какой-то причине не осилит экономика? Набавляйте разовыми доплатами! И ведь мы, пожилой люд, мы ведь станем покупать всё нашенское, родненькое, отечественное. То есть поднимать своё производство. А это новые зарплаты, новые поступления в тот же пенсионный.

А строить дороги и жильё, распахивать земли – это не новые зарплаты?!

А современнейшие предприятия во всех отраслях – не те же зарплаты и зарплаты?!

А это опять-таки новый спрос, за которым новые частные фабрики, новые кафе, магазины, прогулочные маршруты по рекам, лыжные курорты… И новый Интернет, и новая энергетика, и наука, и музыка, и медицина, и литература…

Вдруг вкралось недоброе. Иностранцы! Набегут скупать наши золотые, устроят неразбериху, как это они умеют…

А фигушки вам! Засуньте ваши вонючие доллары…  Нет, даже во сне она, сорок шесть лет прослужившая учительницей, не позволила себе бранного слова. Право обмена – только у граждан страны. Хотите нашей валюты – открывайте у нас предприятия, зарабатывайте, давая зарабатывать нашим людям, поднимая и поднимая нашу страну! Да, да, и пополняя пенсионный фонд, из которого и нам с Васильком…

Увиделось картинкой: они вдвоём плывут на сверкающем теплоходе по Волге.

Несбыточная мечта всей жизни. За ресторанным столиком под тентом на вольном воздухе игристым крымским вином запивают крымские устрицы…

Господи, процветающая, добрая, чистая, новенькая, как отчеканенная золотая монетка, страна! Страна, к которой заново прилепятся все глупо отпавшие… Которую никто не посмеет «сдерживать», объявляя через выпяченную губу санкции…

***

– С чего это ты так светишься?! – диву дался Василий, бочком пробираясь на своё место в их крохотной кухоньке.

– Мне такой сон… – откликнулась она, мечтательно не договорив.

– И знаешь, — сказала чуть погодя, – мне теперь кажется, нет, я уверена, я просто знаю, что так оно и будет!

– Светка ты, Светка! – воскликнул Василий Петрович, с умилённой улыбкой выслушав её рождённые благостной дрёмой мечтания. – Нам ли не помнить назубок:

Жаль только – жить в эту пору прекрасную

Уж не придётся – ни мне, ни тебе.

– Нет, Вась, нет! Я всей душой чувствую – сбудется! Не может не сбыться. Иначе ведь это будет насмешка, преступление перед трудами, перед жертвами стольких поколений. Благодаря которым у нас такие просторы… У нас же, спасибо им, всё есть, чтобы жить по-человечески. Всё с избытком. Лишь наклонись и возьми!

– Да? А тебе не кажется, что у нас и всегда было то, что ты называешь ВСЁ? И никогда ничего не было для людей.

– Это да, Вася, но – нет. Я предчувствую так ясно. Нам открывается окошко. Наша судьба, как солнышко… иди знай, не выпадает ли такое раз в тысячу лет… судьба, как солнышко, смотрит на нас.

– Вот уж не знал, Свет, что тебе ничего нельзя рассказывать! Нагадал козе смерть… И ведь это, что ты кинулась проповедовать, дословно: прошлый век! Жизнь унеслась бог знает куда, а ты – за такое старьё…

Чувствуя в себе юношеский азарт вдохновенных молодых споров, Светлана Сергеевна возражала запальчиво:

– Я – о символе! Совсем не обязательно, чтобы буквально так, как было! Пусть себе не золото, пусть вообще нечто из пальца высосанное, вообще нематериальное!

Василий Степанович очарованно глядел на её вспыхнувшие румянцем щёки, на сверкающие глаза. А она:

– Я – о сути! Возможно, это будет совершенно новое, изобретённое двадцать первым веком золото! Но это будет!

 Георгий Кулишкин