Георгий КУЛИШКИН | Проверка (из книги «Сага о ремесле»)

ПРОВЕРКА

Валентина — приземистая, широкоплечая, с подвижным утиным носом и никогда не глядящими прямо глазами — в момент опасности окружает себя облаком удушающего запаха подмышек.

— Так, — сказал Сергей. — Что у тебя в кассе? Порядок? А почему дрожишь? Садись и спокойно работай.

— Здравствуйте! — вышел он к проверяющим — простой, приветливый. — О! Какая очаровательная проверка!

В приёмной возле кассового аппарата стояли две женщины. Младшая, пухленькая, совсем ещё девчушка, потупилась, потом с вопросом глянула на старшую — судя по отсутствию кольца, незамужнюю, лет тридцати, броскую брюнетку с сочным ртом и глазами, склонными затуманиваться. Приручать следует её, понял Сергей, малышка не в счёт.

— Давайте знакомиться! Я Серёжа.

— Елена Николаевна, — представилась старшая подчёркнуто официально.

— Жанна, — сказала младшая, но подобрала улыбку. — Жаннета Яковлевна.

— Очень приятно! Нет, мне правда приятно! Знаете, какие дамы нас обычно проверяют…

— Это нас мало интересует.

— Да расслабьтесь вы, девочки, будьте собой!

Елена Николаевна глянула на него как на плохого артиста:

— Не надо этого! Мы приехали работать, и давайте не будем заниматься налаживанием отношений.

Сергей сделал вид, что задумался.

— Мне кажется, это непростительная ошибка — делить отношения на рабочие и человеческие.

— Спасибо. Мы примем это к сведению. Но хотелось бы всё-таки заняться делом.

— Пожалуйста! Что мне — помогать вам или не мешать?

— Не мешать.

Елена Николаевна вошла в цех. Её «здравствуйте» прозвучало так: «Да, мне претит эта процедура. Но то, что мне это неприятно, ещё не значит, что я не сделаю всё до конца или остановлюсь перед тем, чтобы устроить неприятность вам».

— Эти туфли, пожалуйста, и наряд к ним! — указала она авторучкой на одну из пар, что подошвами вверх лежали у верстака дяди Севы.

Дядя Сева свёл воспалённые веки:

— Дочка, — сказал натужно, — за показ пар и квитанций мне не платят. Вот бумажки, — снял он с наколки пачку нарядов. — А вот шкрябьё. Ковыряйся!

— Как вы разговариваете?!

— Разговариваю? — с присвистом задышал дядя Сева. — А если я без разговоров турну тебя, чтобы летела, свистела и радовалась?

Удовлетворённо усмехнувшись, Сергей поднялся от стола в кабинете.

— Ты зачем сюда прискакала?! — заходился дядя Сева. — Нервировать рабочего человека?! Кыш от моего верстака! Кыш, я сказал!

— Что… что это значит?.. — заметила Елена Николаевна Сергея.

— Больной человек! — губами, без голоса кричал Сергей из коридора. — Контузия! Инвалид войны!

Выманив её из цеха, под локоток уводя к себе, заговорил с горячим выражением общности их отношения к этим неуравновешенным, отвратительно воспитанным людям, с которыми они вынуждены как-то ладить, ибо других взять негде:

— Я тебе мигаю, мигаю, а ты ноль внимания! Больной человек — понимаешь? На фронте нервы оставил…

— Мне до вашего экзотического контингента нет никакого дела! Я работать приехала!

— Работай! Неужели я против?

Она решительно вернулась в цех, около Колюни, словно сломав себя, присела. С омерзением взяла пахнущий чужими ногами, сильно заношенный ботинок.

— Наряд, пожалуйста!

Из торбы, в каких дети носят в школу сменную обувь, Колюня вытряхнул на верстак наряды. Не стеснённые сумкой, они распушились, куча всходила, как на дрожжах.

— Мы быстренько! — угодливо мигал Колюня. — Какой там номерок? Так, так, — за каждым словом он слюнил пальцы, листал, — ботиночки мужские чёрные… нет, не то… Ага! Нет…

— Прекратите юродствовать!

— Что? — ещё более оглупляя лицо, спросил Колюня.

— Пре-кра-ти-те!

Колюня отдёрнул от нарядов руки и уронил их у груди — так собачонка, выслуживая конфету, держит передние лапки.

— Нет, я до вас доберусь! — прошипела Елена Николаевна и, зло глянув на Жанну, что неприкаянно ходила за ней по пятам, выскочила в приёмную.

— Какая женщина! — проводил её Янчик лоснящимся взглядом.

— Осенняя муха! — бросил Колюня. — Укусит — почешешься!

У стола Валентины за полдня собралась целая гора обуви. В каждой паре — наряд, бери да проверяй.

Елена Николаевна выуживала подозрительное, отдавала Жанне. Та принимала обувь двумя пальчиками, несла в кабинет.

«Хорошо, — думал Сергей, — что эта фурия нарвалась на приёмку Валентины, не Риты-бандиты…»

— Вы везде к подмёткам берёте ещё и за обивку, — начала Елена Николаевна в кабинете, — хотя укрепление старой подошвы входит в стоимость подмёток.

«Грамотная!» — ощутил в себе бойцовский азарт Сергей.

— Как может большее входить в меньшее? — спросил он и сделал паузу. — Подмётки стоят восемьдесят копеек, а обивка — девяносто.

— А вы потрудитесь заглянуть в прейскурант, там чёрным по белому: входит!

— Леночка, а если не только заглянуть, но и дать себе труд задуматься? Это же явная несуразица.

Жанна смешливо пискнула, отвернулась.

— Не вам, знаете ли, решать, что суразица, а что — не! Ваше дело выполнять. Записывай! — строго приказала Жанне. — Перебор девяносто копеек.

Жанна уткнулась в бумагу.

— Теперь скажите, почему у вас зауживание голенища стоит вдвое дороже, чем по прейскуранту?

— Потому что мы его делаем вдвое лучше, чем предусмотрено этим бездарным документом.

Жанна зажала ладошкой рот.

— Прошу по существу!

— Только по существу! Открываем прейскурант, описание работ. За два с половиной рубля мы должны: подпороть подкладку, ушить сапог по заднему шву, пристрочить подкладку на место и выдать заказчику сапог, который будет похож на этот прейскурант.

— Что-что?

— А то, Леночка, что сапог надо ушивать так, как того нога просит. По заднему шву и по выточке или по заднему и по переднему. Двойная работа — двойная плата.

— Не морочьте мне голову! Я принимала непосредственное участие в составлении этого прейскуранта и прекрасно…

— Ты?! — вскричал Сергей. — Дак тебя-то нам и надо! Скажи на милость, ты хоть что-нибудь петраешь в сапожном деле?

Над выпуклым ярким ртом Елены Николаевны выступила влага.

— Вас это не касается!

— Нет уж, голубушка, кого-кого, а нас это ох как касается! Ты, ни черта не зная о работе, рисуешь на неё цену…

— Прошу не тыкать! Цены научно обоснованы, я не одна их устанавливала, большой коллектив!

— А кто-нибудь из вашего большого коллектива латку на башмак пробовал ставить? Вы из каких соображений в пятнадцать копеек её оценили? Набойки у вас — восемьдесят, латка — пятнадцать, а что быстрее делается — вы спросили у сапожника? Вы подумали, какая чехарда из-за ваших цен начнётся? Пойди по мастерским, попробуй латку поставить или прибить каблук в сапоге без змейки! Тебе чёрт-те чего наговорят, но не возьмут. А уж кто возьмёт, тот и с тебя так возьмёт…

— Вот именно! — закричала, как и Сергей, Елена Николаевна. — Именно такие сигналы и привели нас сюда! Пишут люди: зауживание — пять рублей, каблук прибить — три рубля! Три рубля вместо сорока копеек!

— И вы навострились сапожника к порядку призывать? А на свою галиматью глаза разуть — совести не хватает?

— Вот что, — отрезала Елена Николаевна, — я маленький человек, работаю, где работаю, задания выполняю так, как от меня требуют, и потому претензии ваши не по адресу!

— Мы тоже маленькие люди. И от тебя сейчас зависит, отравлять нам жизнь в отместку за ваше головотяпство или не отравлять.

Елена Николаевна устало опустилась на диванчик.

— Послушайте, Серёжа, обычно нам лебезят, а вы ругаетесь. У вас, наверное, рука где-то высоко?

— Надоело лебезить, Леночка. И виноваты вы больше нашего.

— Серёжа, хва-атит!

— Хватит? Тогда так: собирайте свои бумажки и отправляйтесь в гостиницу. К семи мы за вами заезжаем — я и товарищ.

Старшие танцевали, Жанна с большим знанием дела толковала о линиях и неровностях у меня на ладони.

— Слушай, а как ты делаешь, что у тебя такие чистые руки? — спросила, будто выведывая о заповеди Колюни.

— Я их не пачкаю.

Возникли её ямочки, чуткие ко всему весёлому, и мизинцем, на котором отпечаток пальца проявился под синим пятнышком чернильной пасты, она снова щекочущее повела по линиям и бугоркам, певуче проговаривая их роковые названия и не без веробоязни относясь к пророчествам, оттиснутым на руке.

Краем зрения я видел танцующих наших. В лице и движениях Сергея сквозила ирония. Елена же Николаевна танцевала так, словно в её пластике упрятан был таинственный ритуал, истовое следование которому обещало исполнить нечто заветное.

Я подумал, как они похожи, Елена и Жанка, этой своей убеждённостью, что что-то поставлено над ними — что-то властное над их судьбой.

— Закругляемся? — спросил Сергей у столика.

— Да! — согласилась Елена Николаевна, счастливо отдыхиваясь, и, вся пышущая, прижалась к нему, зашептала что-то.

— Э-э, мамочка, — ответил Сергей. — Ты с меня и телом хочешь взять!..

Она откачнулась. За долгие две секунды лицо её сделалось серым:

— А если так: рассчитаться с тобой?

— Если так — не суетись, я тебе прощаю.

Сергей сыграл педалями, и машина, провизгивая покрышками, выскочила на дорогу, понесла.

— За что ты её так? — спросил я, чувствуя себя подельником в оскорблении, нанесённом Елене, и досадуя, что сломано почти уже сложившееся с Жанкой.

— Достали, Димыч! Так достали — никакого зла не хватает! Не одни, так другие, не другие, так третьи… И все народ от нас защищают. От нас с тобой!

Георгий Кулишкин