Евгения БОСИНА | Скажи «халва»!

Евгения  Босина  родилась в Киеве, окончила филфак Киевского госуниверситета.  В 1990 г. вместе  с  семьёй  репатриировалась  в  Израиль. Живёт  в  г.Нагария,  преподаёт русский язык. Стихи  начала  писать на Святой земле – вдруг  и  без видимых причин. 
Член Союза русскоязычных писателей Израиля,  лауреат  премии им. Д. Самойлова,  автор  пяти поэтических сборников. Победитель  и  лауреат  различных  международных  литературных  конкурсов.

СКАЖИ «ХАЛВА»!

***

Попробуйте сказать «халва»,
но обязательно три раза.
Нет, прошептать – едва-едва…
И вспыхнет свет в садах Шираза,

и смуглой розы лепесток
вдруг задрожит и оборвётся,
и шумный, пёстрый мой Восток
во мне, как детство, отзовётся.

Не тот, который глух и слеп –
кровавый, душный, неподвижный,
песок зыбучий, тяжкий хлеб, –
а тот, который с полки книжной.

О, мой придуманный Восток!
Так сладко-сладко, знойно-знойно!
Мой сон, мой лепет, мой восторг,
о, мой Багдад, где всё спокойно,

всё навсегда, на тыщи лет!..
Миндаль цветёт, арык бормочет,
и вколот белый минарет
в шуршащий чёрный бархат ночи,

И тот, чьё имя Гянджеви,
уже седлает иноходца,
и, кроме смерти и любви,
сегодня всё нам удаётся!

Итак, начнём… Один раз, два,
и три… И ждите, ждите знака.
Попробуйте сказать «халва»,
но чтобы после не заплакать.

***

Ни стёртых лиц, ни вымученных строчек,
Ни улиц, ни помоек, ни машин…
Ты – далеко.
Ты – путевой обходчик.
Живёшь себе и царствуешь в глуши.

Пресветлый царь! Вот удочки, вот лыжи
Да слепенькая чистая изба.
Ты уцелел –
чего ж ещё? Ты выжил,
Ты путь хранишь, а путь хранит тебя.

Ты всем простил, и все тебе простили,
Ты всё забыл.
Что помнить – пьянь да рвань?
В скиту, в углу, на краешке России,
Эй, кто-нибудь, попробуй-ка, достань!

Ты далеко от торжища и боя.
Ты – в меньшинстве.
Но что есть меньшинство?
Твой путь с тобой и твой Господь с тобою.
А более не нужно ничего.

***

Опять, опять тоска по снегу
Грозит сезонным обостреньем:
Неровным пульсом, плачем, смехом…
Но, врач и мастер сновидений,

Пришёл январь, взмахнул рукою
И распахнулись, как когда-то,
Лесов приёмные покои,
Полей пресветлые палаты…

Плыл снег, летел, как белый аист,
Крылом касался осторожно,
И жар спадал, и сны сбывались –
То внутривенно, то подкожно,

Кружились звёзды и не гасли
В своей завьюженной купели…
А я спала, мне снилось счастье:
не свет, а снег в конце туннеля.

И пахло счастье утром стылым,
Сосной, нетопленою дачей
И почему-то… детским мылом –
Тем, от которого не плачут.

***

Там, где горя знать не знают,
Где леса и птичьи звоны,
Есть, мой друг, река такая –
Цвета глины обожжённой.

Сквозь слепящий блеск заката,
Сквозь небесные ворота
Держит путь в залив Ла-Плата
Речка цвета терракоты.

Цвета небыли и были
Рукава её, изгибы,
И скользят в придонном иле
Терракотовые рыбы,

И живут там, и пребудут –
Каждый с трубочкой из пенки –
Терракотовые люди
Пламенеющих оттенков,

И поют о вечном лете
Терракотовые птахи,
Потому что всё на свете
Из огня, воды и праха,

Из любви, тоски и боли.
А река блестит, змеится…
… Что же так сегодня колет –
Где-то слева, под ключицей?

***

Правее и выше туманности Рака,
куда-то в сентябрь и дальше, к Весам,
по чёрному небу летела собака –
по ярким, по жарким ночным небесам.

Дул ветер, сухой, нестерпимо-горячий,
и звуки… тот самый, десятый хорал…
А в теле крылатом, летучем, прозрачном –
душа ли светилась, огонь ли пылал?

Стекали во тьму раскалённые брызги…
О, Боже, избавь, упаси, оборонь
того, кто увидел так ясно, так близко
горящего пса и летящий огонь!

Но что это значит? Какие напасти,
изломы какие назначены нам?
Летела собака невиданной масти
по тайным своим неотложным делам.

Я видела это, я слушала ветер,
глядела ей вслед – ни жива, ни мертва…
А впрочем, кого только ночью не встретишь,
особенно летом, в созвездии Льва.

***

…то ли он – Чжуан-цзы, которому приснилась
бабочка, то ли бабочка, которой приснился
Чжуан-цзы.

Тесно, тряско, невыносимо долго,
маршрут неясен, что в конце, – неизвестно.
С собой – ничего, кроме чувства долга,
местного времени, переменного места,

вечного этого льдистого крошева,
хлеба, зрелищ, продолжения рода.
Выйти нельзя: говорят, не положено
(впрочем, случается, кто-то выходит).

Что ж остаётся? Смотреть и слушать,
боль остаётся, ноющая, тупая…
Очень хочется пить, нестерпимо душно,
орут за стенкой, но человек засыпает.

Слепят фонари, мелькают лампочки
невнятных каких-то промежуточных станций,
а человеку снится, что стал он бабочкой,
и человек решает не просыпаться.

***

Бог сохраняет всё, особенно слова…
И. Бродский.

Сожжёшь или порвёшь, и, выдохнув едва,
забудешь, а они вернутся непременно.
Бoг сохраняет всё, особенно слова,
и потому слова вовек неубиенны,

и потому живут: внутри тебя, вокруг –
в земле, дожде, листве берёзы или бука:
стекает по стеклу не капелька, а звук,
мерцают меж ветвей не яблоки, а буквы.

В молчании стены, в дыхании костра –
нетленны, как душа, вне времени и места…
А странный этот мир – не проба ли пера,
не есть ли черновик божественного текста?

И будет, как тогда: гончарный старый круг,
и глина льнёт к рукам, и печка жаром пышет,
и в гулкой тишине расслышав новый звук,
Он всё перечеркнёт и набело напишет.

СКАЗКА НАОБОРОТ

Так слушай… Из завьюженных пустот,
из тех краёв, где обитают зимы…
О, в этой сказке всё наоборот,
неправильно, вовек непоправимо!

Ах, Сказочник, опомнись, Бог с тобой!
Зачем твой взор невидящ и прозрачен,
зачем осколок, крохотный и злой,
не мальчику, а девочке назначен?

Нет-нет, жива – без жара и без слёз,
давным-давно привыкшая к осколку,
а мальчик… мальчик, что же… мёрз и мёрз,
и тосковал, и плакал втихомолку.

И был январь – внутри и за стеной,
и город в этом снежном липком тесте…
Раскол, оскал, осколок роковой,
ошибка, затерявшаяся в тексте.

И кажется: ведь только-то и дел –
чуть-чуть исправить слово или фразу,
но Сказочник ужасно постарел,
не видит букв…
Ну, в общем, не до сказок.

Евгения Босина
Фотоиллюстрация Инны Кержнер