Эмилия ПЕСОЧИНА | В ритме блюза

 

В РИТМЕ БЛЮЗА

«Блюз, блюз, блюз… Как добиться ритма блюза в строках?..  Старый Эд вчера сказал, что это почти… Почти блюз!  Вот… Хоть что-то хорошо. Нет, это уже не что-то,  а даже очень много! Значит, и вправду  почти получилось. Эдуард Самюэлевич засекает такое сразу. Вообще-то он Давид Шлёмович.  Но попробуй проживи с таким именем и отчеством! Да еще и с носом еврейской национальности. Зато этот  нос безошибочно чует фальшь в стихах. И  не поспоришь.

…А  как прожить с дурацким уменьшительным  именем Калька? Калерия  Валерьевна Редькина. Вот уж маменька учудила!  До школы звала коротко Лерой. А в первом классе пацаны сразу припечатали: Калька! Так и было все десять лет: «Калька, дай списать! Калька, какой ответ в задаче?»

И в университет  эта дурость перекочевала. Одноклассник на тот же курс поступил — и пошло-поехало! Мало того, что экстерьер никудышный, так еще идиотская кликуха  приклеилась намертво.  Зубами не отдерешь. Нет, зубы как раз неплохие: ровные, жемчугом отсвечивают, хоть зубную пасту рекламируй! Но уши — сплошной кошмар! Два розовых крылатых лопуха перпендикулярно черепу. Никакими длинными, пышными, каштановыми волосами не прикроешь. Глаза вроде ничего, ореховые  в золотистую крапинку… Но кто в них смотрит? Все сразу на выдающиеся уши пялятся. И бюста, можно сказать, никакого. Так, один намёк… Жирный и глупый сосед Славка летом с обнаженным торсом на балконе штангу тягает, груди свои демонстрирует и ржёт: «Слышь, Калька, ты бы тоже вес на грудь каждый день брала, может, там бы чего и выросло!» Идиот мерзкий с визгливым, тонким голосом!

Стемнело быстро.  Ноябрь, как-никак. Дом уже рядом. Теперь бы мимо мусорки прошмыгнуть, там по вечерам крысы шастают. На Славку  похожие. Пищат противно. Ох, кажется, опять писк из бака… Но странный какой-то.  Вроде скулит кто-то… Вот, снова… Надо смотреть. Мало ли что. Нет, это не крыса. Нет, это не крыса. Я не боюсь. Я не боюсь».

Лера откинула крышку, как будто в ледяную воду шагнула. Вонь шибанула в нос. Скулёж стал слышнее, но вдруг захлебнулся и смолк. На поверхности гниющей кучи шевелился довольно большой и плотно завязанный полиэтиленовый пакет.

«Кто-то решил младенца угробить?!  Узел тугой, не развязать. Надо разрывать пакет. Не выходит. Так, надорвать концом ключа и  разодрать шире. Получается. А-а-а-а! Пальцы на мокрую склизкую шерсть наткнулись! Крыса???  Нет, слишком большое что-то… Живое, теплое… Тельце дёргается. Рывок — и готово! Собака! Глаза закатила, хрипит…  От ужаса и удушья вся обкакалась. Но живая, это главное».

Лера  обернула скользкое туловище пакетом, чтобы не уронить, схватила псину на руки и помчалась к подъезду. Если бы сейчас придурок-сосед попался навстречу, она бы его протаранила. Но лестница была, к  счастью, пуста.

«Всё, уже в квартире! Так, под теплую воду немедленно. Отмыть, согреть. Завернуть в махровое полотенце. Вроде дышит, хрипеть перестала. Глаза на место вернулись. Ореховые глаза, между прочим… Уши… Нет, это просто полный бенц! Уши — два паруса торчком! С них пучки мокрой шерстки свисают. Экое чудо прибыло! Рыженькое, даже немножко золотистое. Надо водички дать. Бедная,  лакает жадно, аж давится! Кажется, оживает потихоньку. Уф, хорошо, что сегодня  на работе задерживаться не пришлось.  А то не успела бы, и весь этот ужас произошел бы. Какая же скотина это сделала?!  Есть ведь приюты, если уж животное без надобности оказалось! Или предложили бы кому-нибудь. Или просто на улицу выкинули бы уж, на худой конец. Но вот так? Живого пса в мешок и в мусор?! Вот гады!»

Ушастый рыжик постепенно приходил  в себя и  испуганно озирался. Он выполз из полотенца, встал на лапы и, пошатываясь, сделал несколько шагов.

«Чем же кормить это создание? В холодильнике  есть натуральные йогурты и вчерашняя жареная курица. Попытаемся. Ага, пришлись по вкусу. Отлично. Кто ты: девочка или мальчик? Поглядим. Так, значит, ты у нас боец мужского пола. Теперь поищем в интернете твоих сородичей с выдающимися ушками. Так-так… Похоже, что той-терьеры тебе родня. Нет, Тошкой я тебя не хочу называть. Будешь Тишкой. Придется завтра брать с собой в нотариальную контору, нельзя пока такого клиента без присмотра оставлять. Шефиня, наверное, шум поднимет.  Перетерпим как-нибудь, не изверг же она!»

Лера пристроила нового жильца на коврик в уголку, а сама уселась к компьютеру слагать стихи. Но вместо рифм и метафор в голову лезли всякие  несусветицы. Вот почему, к примеру, ей, лопоухой, теперь досталась собака с лохматыми ветрилами на голове? Это что — насмешка  судьбы? А собственный папа с ушами-локаторами — тоже улыбка фортуны? Интересно, как это её мать — красотка по всем параметрам — умудрилась за невзрачного, блёклого инженера-конструктора, да еще с такими выдающимися ушками, замуж выйти?  По любви вряд ли, потому что родители всегда цапались до полного озверения, не сильно обращая внимание на ребёнка. Или рассосалась любовь бесследно? По расчету тоже не выходило: зарплата у мужа — тьфу, видеть нечего; квартира — однокомнатная,  в старом, сроду не знавшем капремонта доме; «брульянтов» и пудовых слитков золота не прилагалось; перспективы карьеры — хуже некуда. Но вот, поди ж ты! И в неравный брак вступили мудрые предки, и дитя на свет произвели. Мать её Калерией, наверное, из мести нарекла, супругу досадить хотела.  Лерка, повзрослев,  пыталась у отца допытаться про его добрачный период, но тот вздохнул пару раз глубоко — и ни гу-гу! А маманя после двенадцати лет собачливой семейной жизни помахала мужу и дочери ручкой  и укатила в родную Одессу к однокласснику-бармену. Тот жениться не стал, но к делу пристроил.  Грудастая (вот бы Лерке хоть половину такого счастья), голубоглазая, с пухлыми щёчками и губками барменша несколько лет спустя поразила воображение овдовевшего  винодела из солнечной Грузии — и сей брак свершился на небесах, а заодно и в Кутаиси. Бывшей семьей мать больше не интересовалась.

Дитя в переходном возрасте осталось на попечении отца, но как-то перешло через этот самый возраст. Когда Калерии исполнилось восемнадцать, папа помялся и сообщил, что он намерен жениться. Квартиру он оставил дочери, а сам переселился к новенькой жене — и нашёл своё счастье! Марина — заместительница директора небольшого ресторана, дама округлых форм и добродушного нрава — прониклась к мужу великой  любовью и через год откормила его так, что выдающиеся уши спрятались за существенно расширившимися щеками. Немолодые «молодожены» частенько навещали  Леру, и падчерице тоже перепадало ресторанных яств в  немалых количествах. Замотанной, допоздна  торчавшей в университете студентке юрфака  сие было очень кстати. Короче говоря, быт организовался, семейная жизнь папани заладилась. Прижившаяся в Кутаиси маманя, судя по доходившим слухам, тоже не жаловалась на  нового супруга. Вот только у Калерии Валерьевны — молодого специалиста процветающей нотариальной конторы — никаких изменений  матримониального статуса не предвиделось.

Под руководством царственной начальницы Эльвиры Леонидовны Кирилловой Лера впитывала все премудрости обхождения с клиентами и  обучалась рулить на крутых поворотах то вёрткого, то медлительного дышла,  именуемого законом. Бок о бок, точнее, стол о стол с ней работал лысый,  конопатый, вислоносый, тонкогубый, очкастый Семён Фишкин, окончивший юрфак несколькими годами раньше и уже поднаторевший в их общем деле. Он пользовался расположением  шефини, поскольку быстро соображал и  всё безошибочно и моментально запоминал, а также сохранял спокойствие в любых ситуациях. Поэтому к парню отправляли самых нудных и вредных посетителей.

Сёма был наслышан о  дурацком прозвище коллеги, но именовал  её Калерией с подчеркнуто церемонной вежливостью, зато сплошь и рядом то подтрунивал над малоопытной соседкой по столу, а то и довольно едко комментировал её  деловые промахи: «Ну, ты даешь, Редькина! Ты головой думала или куда?». В общем, никаким романом и не пахло. Начальница  зазывала  обоих подчиненных в кабинет пить кофе, пытливо оглядывала, пытаясь обнаружить хоть намёк на «зарождающееся чувство», но страсти там было не больше, чем между рыбами  под речным льдом. Эльвира вела задушевные разговоры о радостях брака, о семейных нотариальных конторах (у неё самой детей не было, а супруг — известный в городе баритон — солировал в оперном театре). Молодёжь никак не реагировала, допивала кофеи  и снова отправлялась на свои места. Совместные  работы допоздна над срочными делами тоже эффекта  не возымели. Лишь однажды конопатый юрист сказал Лерке наедине: «Шефиня, кажется, хочет наше счастье устроить… Она одного не учитывает: если у нас  родятся дети, то при их виде у трамваев дуги начнут слетать.  Природа раз  хорошо пошутила — и хватит. А плодить под  кальку себе подобных — негуманно, как по мне…» Коллега, усердно глядя в бумаги, сквозь зубы сказала: «Успокойся, Фишкин, я на тебя не претендую, уйми фантазию. Подай мне вон ту чёрную папку и сам работай. А то опять до ночи будем тут торчать».

Щекотливая тема была закрыта и закопана под горы папок. На очередном занятии литстудии старый Эд  долго читал новый Леркин стих, потом попросил задержаться и поинтересовался, не влюбилась ли она часом без взаимности. Та буркнула: «Нет! Разлюбилась!» —  и некоторое время сочиняла исключительно философские вирши.

Наутро Тишка  был принесен в контору и помещен в коробке под столом  новой хозяйки. Ему велели соответствовать  своему имени и сидеть тихо. Но пока Лера разбиралась с клиентом, той-терьер решил сориентироваться на местности, бесшумно покинул картонный приют, пошел гулять по комнате и тут же попался под ноги вышедшей из своего кабинета Эльвире.  Та немедленно умилилась, подхватила лохматого путешественника на руки и спросила, кому принадлежит это очаровательное создание. Создание от избытка внимания радостно тявкнуло и лизнуло шефиню в нос. Лера виновато призналась, что это её пёсик. Потом пришлось рассказать, при  каких обстоятельствах был обретен рыжий дружок. Сёму немедленно отослали за поилкой, кормом, собачьим шампунем и прочими радостями для четвероногих.

Весь день Тишка переходил с рук на руки и сиял от счастья. Вечером начальство велело Фишкину дотащить  все приобретенные причиндалы до Лериной квартиры. Путь лежал, конечно же, мимо мусорки, и в ней снова кто-то копошился. Ребята рванули вперед. Из бака торчала чья-то худосочная пятая точка в тренировочных штанах, а от нее свисали две тощие ноги-макаронины. Их владелец, заслышав топот, вынырнул из смердящего ларя, соскочил на асфальт, поскользнулся на просыпанных картофельных очистках и бахнулся на обе коленки. Сёма подбежал первым и помог щуплой фигурке подняться. Свет фонаря позволил разглядеть перепуганного заморыша-подростка с темными кругами под блестящими, близко посаженными глазами.  Одет он был в старенькую синтетическую курточку, к которой прилипли ошмётки мусора.  Возле бака стоял раззявленый полупустой пакет, а в нем  валялись половинка грязного батона, запечатанная  банка с консервами и перепачканный кусок копченой колбасы.

Юристы переглянулись, и Фишкин спросил: «Ты бомжуешь, что ли, друг? Сам из дому сбежал, или мамка с папкой выгнали?» Пацан обиделся: «Я, между прочим, вон в том подъезде живу. Я просто одну штуку важную нечаянно в мусор выкинул, теперь ищу». Потом взглянул на Леру  и заявил: « А Вы во-он в том подъезде живете. Я Вас видел много раз». Соседка покачала головой: «А я вот тебя в первый раз вижу, уж извини! Как тебя зовут? Ты в какой квартире обитаешь?» Вместо ответа мальчишка подхватил кулек и вознамерился дать дёру, но не смог рвануть с места из-за ушибленных коленок. Сёма придержал юнца за рукав: «Погоди, дружище! Так дело не пойдет. Давай знакомиться. Это Калерия Валерьевна, юрист, а я её коллега, Семён Маркович. Представься и ты, сделай милость!» Тот посопел, помолчал, но всё же промямлил: «Тим я. Тимофей Кочергин, в смысле. Из пятнадцатой квартиры. Вы из службы надзора, да?»

В этот момент Тишка, доселе смирно сидевший у хозяйки под курткой, выпростал оба уха и морду и улыбнулся во весь собачий рот. Назвать пастью  щёлку на пёсьей мордочке язык не поворачивался. Тим просиял в ответ и сразу успокоился: «Ух, ты, какой классный! Это той-терьер, да?» Лера воспользовалась моментом и предложила: «Послушай, Тим,  ты весь перепачкался! Тебе может дома влететь. Давай зайдем ко мне в квартиру, там отмоешься, в себя придешь… С  Тишкой ближе познакомишься. Лады?» Паренек кивнул: «Ну, хорошо, пошли!»

В квартире худоба и бледность гостя, стащившего с себя куртку,  еще сильнее бросались в глаза. Калерия включила душ, велела пареньку раздеваться и отмываться и удалилась. Через пару минут она приоткрыла дверь в ванную и просунула через щель свои шорты и футболку. Вышедший после душа Тим немного порозовел и повеселел. Из кухни доносился запах жарящегося мяса: хозяйка кинула на сковородку свиные отбивные. В кастрюле уже булькали толстые макароны. Сёма блаженно щурился и принюхивался: «Пахнет неплохо… Везет же гостю…»  Лерка прыснула: «Ну, ты, положим, тоже гость! Так что и тебе перепадет. Иди, мой руки!»

Макароны перекочевали в тарелки и были щедро политы томатным соусом с базиликом. Румяные отбивные сочно шлепнулись подле гарнира. Картину дополнили соленые огурцы и консервированные помидоры, а на блюдо улеглись свежеподжаренные тосты с тертым сыром. Едоки не заставили себя упрашивать и моментально  всё уплели. Хозяйка заварила чай с бергамотом, высыпала в вазочку песочное печенье  и разложила  в розетки вишневое варенье. После чаепития Тим осоловел и засыпал просто сидя. Лера поднялась, притащила с балкона  раскладушку, достала постельное белье, Сёма по её просьбе снял с антресолей матрац, и  пацана уложили спать. Тот невнятно бормотал — видимо, пытался протестовать, но через минуту уже сладко засопел. Верхний свет погасили, включили настольную лампу. Тишку тоже накормили и обустроили на новенькой подстилке.

Фишкин шепотом попросил еще чашку чаю. Ему почему-то не хотелось уходить. Лера усадила соратника в кухне, заварила свежий чай, достала с полки сдобные сухарики, снова наполнила розетки вареньем. Потом растерянно спросила: «Что делать-то будем? Пацан голодает, это же ясно». Сёма сказал, что он для начала  сходит  в пятнадцатую квартиру и предупредит, что с Тимом всё в порядке. А там видно будет. Калерия категорически заявила, что тоже пойдет. В конце концов, это же её соседи!

Из-за двери пятнадцатой квартиры доносилось невнятное мычание. На звонок никто не открыл. Сёма нажал посильнее и подольше. Дверь распахнулась, и на пороге, пошатываясь,  появился совершенно пьяный седой мужик в несвежей майке, вылезшей поверх мятых грязных штанов. Он безуспешно попытался сфокусировать взгляд близко посаженных глаз на пришедших и заплетающимся языком спросил: «Чего надо?» Фишкин быстро сориентировался: «Мы по объявлению об обмене квартиры. Хотим посмотреть жилплощадь». Хозяин долго и мучительно соображал, но, видимо, не придя ни к какому  логическому выводу, молча ушел вглубь квартиры. Ребята вошли следом в просторную комнату. Везде царил полный раскардаш, пустые бутылки от водки валялись вперемежку с разбросанными вещами, в воздухе стоял крепкий запах спиртного. Вторая комната оказалась закрытой на ключ. На просьбу её открыть дядька помотал головой: «Не… Не могу… Тимка на ключ запирает…» В кухне было относительно чисто, кастрюли аккуратно стояли на полках,  а нехитрая посуда — в сушилке.  Холодильник был пуст, но работал.  Мужик стоял в коридоре и мотал головой, как лошадь, отгоняющая слепней. Посетители осторожно обошли его и, захлопнув входную дверь, вышли на лестницу. Лера выдохнула: «Ну и ну! Бедный Тимка!» Её спутник заявил, что надо со всем этим разбираться, нельзя же пацана бросить на произвол судьбы. Договорились, что Сёма придет завтра, в субботу,  часам к девяти,  тогда они вдвоем поговорят с мальчиком и выяснят, что к чему.

Утром Калерия подскочила ни свет, ни заря и, пока длинные волосы подсыхали после душа, начистила картошки для жарки. А к ней еще селёдочки в магазине купить — будет совсем неплохо. Как раз к девяти часам завтрак поспеет, Тим проснется, Фишкин появится, и  можно будет славно подкрепиться. Конечно, меню не слишком аристократичное, но зато голодным от стола никто не встанет. Папанина жена Марина не устает повторять, что с голодными мужиками каши не сваришь. Готовит она классно и Лерку обучила кулинарничать. Да и папенька счастливый ходит, так что всё правильно!

Волосы уже почти высохли и пышными каштановыми волнами спускались к плечам. Уши правда, всё равно торчали, но не ампутировать же их, в конце концов! Как там кот Леопольд пел? «Неприятность эту  мы переживем!» Но пора идти в  магазин. А вдруг Тимка за это время проснется и сбежит? Штаны-то его высохли.  Оденется да и смоется…

В дверь очень осторожно позвонили. Лерка, еще в домашнем халате, заглянула в глазок. На площадке стоял Фишкин, обвешанный пакетами.  На часах было без пяти восемь. Девушка приоткрыла дверь. Сёма смущенно залопотал: «Привет! Извини, я знаю, что слишком рано… Я  подумал, что Тим может  проснуться и от тебя сбежать. Он парень решительный. И вот еще, посмотри, я по дороге немного еды прикупил, а то мы, наверное, все твои запасы вчера ухлопали. Держи пакеты! Я  пока на лестнице побуду, покараулю…» Хозяйка хихикнула: «Ничего себе: немного еды! Да ты половину  магазина на себе притащил! Давай, заходи! Я сейчас…» Она шмыгнула в ванную комнату и через пару минут выскочила в бледно-голубых джинсиках и небесно-синем джемпере, заранее приготовленных для похода в магазин. Но, похоже, необходимость в покупках отпала.

Коллега так и стоял посреди коридора. Пришлось его вместе со всем продовольствием препроводить в кухню. Семён опять забубнил: «Ты только не смейся, я картошку приволок! И селедку, вроде неплохая на вид! Конечно, в приличных домах на завтрак полагается кофе с круассаном или еще чего-нибудь такое интеллигентное, но давай мы картохи нажарим, а? Или это полное идиотство?» Хозяйка весело фыркнула: «Фишкин, не переживай! Картошка уже начищена, сейчас пожарим и будем вместе идиотничать, тем более, что я собиралась бежать в магазин за селедкой! Ты прямо Аладдин! Угадал моё желание! Вот тебе фартук и нож, чисти селедку и режь». Она  быстро настрогала полную сковороду картошки, чуть поперчила, присыпала сверху травками. Сёма глядел на неё во все глаза: «Слушай, ты здорово куховаришь! Вчера всё очень вкусно  было,  и сейчас тоже пахнет классно! Тебе, кстати, очень идет эта кофточка. И волосы у тебя красивые, и глаза… Не то что у меня, лысого и очкастого… А почему ты на работе не ходишь с распущенными волосами? Зачем ты их в пучок стягиваешь?»  Лера вздохнула: «Я ими уши придавливаю к голове, чтобы клиентов не пугать своими локаторами… Вот такие дела… Что ты еще приволок?  Батон… Сервелат… Апельсины… Мандарины… Яблоки… Мармелад… Печенье курабье… Ну, ты даешь, юрист!» Она всё нарезала и разложила по вазочкам и тарелочкам. Красота получилась неописуемая…

На запахи примчался Тишка, за ним появился сонный Тим в болтающихся шортах и футболке. Он сразу начал оправдываться: «Я вчера заснул нечаянно, извините… Всё так вкусно было, я переел и задремал. Спасибо вам, пойду я домой… Мне бы штаны мои и куртку…» Фишкин жестом пригласил мальчишку к столу, а Лера в момент разложила по тарелкам  картошку, селедку, сдобренную луком и подсолнечным маслом, соленые огурчики. Пацан несчастными глазами смотрел на еду. Лера потянула его за руку и усадила. Ели молча. Однако пёс, унюхавший сервелат,  умильно заглянул хозяйке в глаза, вежливо тявкнул и облизнулся. Пришлось скормить ему  пару кружочков. Заодно и юнцу, уже всё с тарелки умявшему, соорудили  бутерброд и придвинули  вазы с фруктами и сладостями.

После чаю Семён сказал: «Погоди, Тимофей, поговорить надо. Мы вчера у тебя дома побывали. Отца твоего видели. Давно он пьет?» Подросток густо покраснел: «Это дед мой. Мы вдвоем живем. Бабушка в прошлом году умерла внезапно. Она ему пить не разрешала. А теперь что ж…  Как пенсия, так и напивается. Я деньги отнимаю, а он не дает, он же сильнее. Но, как напьется, я потихоньку забираю, что осталось, и прячу. У меня комната на ключ запирается. А на весь месяц все равно не хватает на еду. Я с мусорки приношу продукты, туда много чего хорошего выбрасывают. Надо только помыть хорошо, кипятком ошпарить или прокипятить. А еще в духовке можно прожарить. Я и готовить немножко умею, бабушка научила. Стираю, машинка  у нас работает. Мне надо еще два года продержаться, пока шестнадцать не исполнится. Тогда пристроюсь куда-то работать и учиться».

Лера спросила: «А ты сейчас учишься? В школу ходишь? И где твои родители?» Тимка вздохнул: «Мамку я не помню. Мне полтора года было, когда она  меня тут оставила и уехала. Сгинула. Так бабушка говорила. А об отце вообще ничего не знаю. Я Кочергин, по дедовой фамилии, и отчество у меня Алексеевич. Деда Алексеем зовут, он моим опекуном записан.  В школу хожу,  у меня только по физкультуре тройка, нету сил отжиматься и подтягиваться, вот физрук мне и вкатывает трояки.  А по остальным предметам четверки, даже три пятерки было в прошлом году. Я уроки делаю, всё учу, не сачкую. Мне надо в жизни пробиваться».

Фишкин поинтересовался: «А учителя в курсе твоей жизни?»  Пацан ухмыльнулся: «Нет, не в курсе. Да они особенно и не вникают. Я учусь хорошо, занятий не пропускаю, на ремонт класса деньги сдаю, из тех, что у деда удается отнять.  Не нужно им ничего знать, а то живо в детдом оформят. А я не хочу в детдом. Мне тогда кранты. Или вы теперь им всё расскажете?»

Ребята заверили его, что не проронят ни слова. Тим всё-таки поднялся и решительно спросил, где штаны. В это время кто-то открыл ключом входную дверь, из коридора послышался мужской голос: «Дочка, ты дома?  Мобильный не отвечает у тебя.» А женский голос подхватил: «Ага, Лера, мы звонили-звонили… Мы мимо ехали, пироги решили завезти, я только что испекла». Тишка громко тявкнул, Сёма и Тим подхватились, оба явно готовые к бегству. В кухню заглянули Леркин отец и Марина и страшно удивились,  увидев такую занятную компанию.

Калерия с несокрушимым спокойствием начала взаимное представление: «Знакомьтесь, мой отец, Редькин Валерий Андреевич… Его жена, Марина Антоновна…  Папа, это мой коллега, Фишкин Семен Маркович… Мы работаем в одной комнате. А это Тимофей Кочергин, мой сосед… А вот этого элегантного джентльмена  я назвала Тишкой. Он у меня  два дня назад прописался. Тиша, успокойся, это свои… Ну! Не тявкай! Марина, проходи! Папа, садись! Я сейчас еще картошки нажарю». От завтрака пришедшие отказались, но с любопытством поглядывали  на  сидевших за столом.

Девушка  обратилась к Тиму: «Если позволишь, я расскажу твою историю. Ты не переживай они тоже тебя не выдадут». Подросток молчал. Лера коротко изложила ситуацию и пояснила, что  они с Сёмой пытаются найти решение проблемы.  Первой откликнулась Марина: «Так надо  деда сперва из запоя выводить, а потом уже дальше думать! Я сейчас…» Она вышла в коридор и долго с кем-то говорила по мобильному. Потом вернулась и сообщила: «Глафиру вызвала. С нашей работы бухгалтерша. У ней муж запоями страдал, так она его совсем пить отучила. Даже грамма в рот не брал, представляешь? А два года назад его на переходе мотоциклист насмерть сбил и умчался. Глаша теперь одна, бедная… Сейчас приедет. Опыт у ней по запоям, сами понимаете…»

Действительно, через четверть часа в дверь позвонили, и Марина ввела в кухню высокую, полноватую женщину с коротко подстриженными седыми волосами и чуть раскосыми, очень тёмными глазами, почти как у той-терьера, моментально настропалившего уши. Она взглянула на Тима: «Это твой дед бедует, да? Ну, веди, надо же спасать человека! Есть ключи у тебя? Идём! Марина, тоже давай с нами, может, подсобишь…» Все остальные тоже подхватились, присоединились и гурьбой двинулись в соседний подъезд.

Кочергин-старший сидел в комнате на диване, схватившись руками за голову, раскачивался из стороны в сторону и глухо мычал. Глафира шагнула к нему: «Здравствуй, милый человек! Я Глаша. А тебя как звать?» Тимофей ответил вместо деда: «Алексей он… Алексей Иванович…» Гостья прикоснулась к плечу сидевшего: «Лёша, худо тебе, ясное дело… Но мы с тобой вдовцы, понимаешь? А потому себя блюсти обязаны. Нельзя нам так раскисать.  А то на небе  наши-то опечалятся. Ну, пойдем, Леша… Пойдем, милый… Надо тебя выручать… Марина, ну-ка, подмогни с другой стороны». Женщины подхватили стонущего страдальца под руки и повели в ванную комнату, велев остальным заняться наведением порядка.

Всем миром быстро привели жилье в божеский вид, потом заглянули в комнату к Тиму. Там было чисто, на полках стояло много книг, на столе аккуратно расположились учебники и  тетрадки. В углу лежал ноутбук. Пацан вздохнул: «Вот, на мусорку кто-то вышвырнул, а он еще в рабочем состоянии, только без конца зависает. Мы с другом моим пытались починить, но там, видно, блок какой-то полетел, менять надо. Жаль… Хорошая штука…» Семён взял ноут, включил, поглядел, как тот зависает, и заявил, что заберет с собой и покумекает: может, удастся что-то сделать.

Через час из ванной  появился Алексей Иванович. Он был очень бледен, но уже мог  идти самостоятельно и смотрел более или менее  осмысленно. Дамы неотступно следовали по бокам, готовые прийти на помощь. Глафира скомандовала: «Тимофей, стели на диван чистое белье, мы дедушку твоего уложим отдыхать. Лера, иди домой, вари супчик и неси сюда, человеку горяченького сейчас надо. И вы, люди дорогие, с ней идите, а мы с Мариной пока подежурим».

У Калерии на кухне вся команда дружно взялась за дело по руководством хозяйки, и вскорости на плите пыхтела большая кастрюля куриного супа с лапшой. По просьбе дочери Валерий Андреевич сбегал в магазин,  принес творог, яйца, изюм, сметану, Лера замесила тесто на сырники — и  румяные кругляши один за другим начали шлёпаться со шкворчащей  сковороды на блюдо. Полкастрюли супа и часть сырников отнесли в пятнадцатую квартиру,  остальное с удовольствием съели сами, нахваливая повариху.

Глафира решила остаться ночевать в комнате  Тимофея, поскольку Алексей был еще плох и нуждался в присмотре, Марину с супругом отправила домой, а самого Тимку командировала спать у Калерии на раскладушке. Все ей почему-то подчинялись беспрекословно и с удовольствием. Фишкин пообещал завтра прийти и тоже распрощался.

Утром он снова заявился ни свет ни заря, опять приволок кучу продуктов. Лера соорудила огромный омлет с ветчиной, сыром и сладким перцем. Гости наворачивали за обе щеки и тихонько урчали от удовольствия. После завтрака  все трое решили пойти домой к Тиму и разведать обстановку. Они застали Глафиру и Алексея за столом в кухне. На тарелках дымился паром отварной  картофель,  на блюде лежали куски жареной рыбы и соленые огурцы. Хозяин поднялся и пригласил гостей к столу, но те объяснили, что как раз управились с трапезой.

Алексей Иванович заговорил: «Люди добрые, вы простите меня, дурака старого! Уж сколько раз себе клялся, что больше в рот спиртного не возьму — а вот опять сорвался… И Тимка, бедный, со мной мучается… А теперь еще и вам, а особенно Глафире Викторовне вон сколько хлопот доставил! Она мало того что меня на ноги, можно сказать, поставила, так еще с утра подхватилась, за продуктами сходила да пир мне устроила! Глафира Викторовна, я деньги с пенсии отдам, Вы не сомневайтесь…» Та досадливо махнула рукой: «Нешто в деньгах дело?! Спасать Вас надо, милый человек! Опять ведь пенсию  получите да и в грех впадете!»

Кочергин поморщился, потер лоб рукой и сказал: «Не знаю… Внук со мной не справится, молод еще… Вот разве если Вы бы согласились со мной за пенсией сходить да сразу бы в свои руки и забрали, а там уже с Тимофеем решили бы, где их держать, чтобы я доступа не имел.  Если у Вас время найдется, конечно… А то ведь и впрямь опять запью…»

Женщина кивнула: «Я дам свой телефон, звоните, когда надо будет пенсию получать. Схожу с Вами. Времени у меня теперь хоть отбавляй. Дочка  с семьей заграницей, раз в год если приедут — и то хорошо. А Костя мой на небе. Как сбил его тот мотоциклист, так он на месте Богу душу  и отдал. «Скорая» приехала — а уже всё. Спасать некого было. Вот ведь и трезвый был, и на переходе на зеленый свет шел — а  тот на красный полетел. Человека убил и даже не остановился. Ну, пусть Господь теперь его судит. А я вот в церковь схожу, свечку поставлю, панихиду закажу — оно на душе тогда легче…»

Тимкин дед запечалился, а потом тихонько попросил: «А можете мне показать, как это делается? Катя моя в церковь ходила, а я нет. Надо бы и мне тоже за нее свечку поставить. Она ведь тоже в один миг ушла. Воскресенье было, она из церкви вернулась, радостная такая,  потом затеяла к ужину пирог печь — вдруг упала на пол и дышать перестала. Я «скорую» моментально вызвал, и приехали они быстро, но уже не откачали. Потом сказали, что крупный сосуд  в голове закупорился, и спасти ее невозможно было. Вот так мы с  внуком и осиротели. А теперь вот он со мной мается».

Глаша поднялась: «Сегодня воскресенье, на литургию я уже не успеваю, а вот к панихиде успею. Подам записочку за усопшую Екатерину. И свечку поставлю. Всё сделаю».

• А возьмите меня с собой! — засуетился Кочергин.
• А Вы дойдете? Слабы ведь еще! — усомнилась собеседница.
• Дойду. Вы меня к жизни вернули, вот что я скажу!

Они как-то очень быстро собрались и ушли. Тимка стал собирать со стола посуду. Фишкин сказал: «Ну, ты, я вижу,  на кухне ловко управляешься.  Вот, держи на ведение хозяйства! От деда только спрячь подальше!»  —  и сунул мальчишке несколько крупных купюр. Тот начал отнекиваться, но тут Лера  тоже вынула деньги из своего портмоне и вложила в его ладонь: «Тим, не брыкайся! Это не дело — по мусоркам шастать! Разберемся. Что-нибудь да придумаем. И если что — звони или прямо ко мне беги. Мы ведь теперь не чужие. Вот моя визитка, тут все телефоны».

Два дня спустя Сёма в конце рабочего дня подошел к Калерии и сообщил: «Я поставил на Тимкин ноутбук новый блок питания, теперь всё нормально работает. Так что я тебя с твоим страшным зверем домой провожу и парню ноут занесу». Тишка высунул нос из-под стола и тявкнул в знак поддержки. Ему нравилось, как развиваются события.

По дороге Лера предложила зайти в супермаркет и купить чего-нибудь на ужин. Нагруженные пакетами, они осторожно двигались по впервые выпавшему снегу, быстро примерзавшему к асфальту. Тишка шествовал на поводке, горделиво озираясь по сторонам: мол, все смотрите на меня, красавца! Мусорка уже осталась позади, когда за спинами шедших раздался визгливый тонкий голос: «Слышь, Калька, ты себе собаку специально под свои уши подбирала? Так уже и мужика надо было лопоухого завести!» Ребята обернулись. Гора жира с маленькими сальными глазками высилась над ними и гнусно усмехалась. Сосед Славка  решил позабавиться, ничем не рискуя. Леркин спутник едва доставал ему до кадыка и не отличался мощным телосложением, а о самой девушке и говорить нечего!

Семён очень спокойно развернулся в сторону говорившего, уперся ему взглядом в кадык  и обратился к напарнице: «Паспортные данные этого молодца известны? Место работы имеется?». Голос Фишкина был холодным и острым, как сосулька, падающая  с крыши. Калерия ответила  безразлично, как будто речь шла о цифрах отчета: «Ряхин Станислав Викторович, день рождения шестнадцатого июля, гульба на весь дом  слышна, возраст могу уточнить, проживает на одной лестничной клетке со мной, соседствуем балконами. Работает на краю городского рынка,  там магазинчик автозапчастей, вот он совладелец. А основным владельцем является Александр Сизов,  ранее судимый, кличка «Голуба». Я  справки наводила. На всякий случай. Параграфов и статей при желании — выше крыши». Она тоже глядела строго в Славкин кадык. Юристы беседовали друг с другом, как врачи над постелью  утратившего сознание, безнадежного пациента,  уже не принимая его в расчет.

Не ожидавший такого поворота Славка глупо улыбался и моргал. Потом засуетился,  хихикнул и попытался изобразить дружелюбие: «Ребята, вы чего? Я же так просто, пошутил, по-соседски, мы же свои люди… И пёсик славный…»  — Толстяк протянул руку к Тишке, чтобы погладить, но той-терьер моментально цапнул его за палец, отскочил в сторону и начал зло и громко тявкать. Пока гора орала и ругалась, Семён велел  Лере держаться за него покрепче, потому что скользко, перехватил поводок, скомандовал рыжему защитнику: «Рядом!»  —  и троица не спеша  удалилась.

Уже в квартире девушка сказала: «Участкового можно подключить. Я ему помогла нотариально одно серьезное дело оформить, так что он у меня в должниках». Фишкин брезгливо поморщился: «Обойдемся. Разберемся».  Они быстро соорудили  роскошный салат с кальмарами, дополнили меню горячими бутербродами с копченой лососиной,  закусили нежнейшими бисквитными пирожными и  свежей клубникой, после чего настроение пошло вверх.  У Сёмы запотели очки, он снял их и стал протирать, при этом продолжая беседу и поглядывая на Леру. Она впервые смотрела Фишкину прямо в глаза. Не скрытые за толстыми стеклами, они были  зеленовато-серыми, как вода в летней реке. Гость  заметил, что его разглядывают, сразу же засуетился,  нацепил очки, сообщил, что занесет Тиму ноутбук, торопливо распрощался и сбежал.

В последующие дни коллеги общались друг с другом подчеркнуто вежливо и старались взглядами не встречаться. Эльвира исподтишка наблюдала за парочкой и не могла понять: неужто эти молодые сонные тетери, наконец, пробудились?

Прошла неделя. В конторе было дел невпроворот, приходилось задерживаться. Во вторник Лера нервничала, поскольку опаздывала на заседание литстудии, а ей хотелось показать Эду свой очередной опус. Наконец, удалось закруглиться. Девушка схватила сумку, нацепила пуховик и ринулась  на выход, но её остановил Фишкин: «Калерия, я вижу, ты очень торопишься, а я сегодня с машиной, могу подвезти, если хочешь…, — он замялся —  …и если это тебе удобно, конечно». Он смотрел  тревожно, говорил тихо и неуверенно. До Редькиной дошло: коллега заподозрил, что она торопится на свидание, и  решил аккуратно прощупать почву. Это открытие огорошило её. Ничего подобного до сей поры не наблюдалось. Лера остановилась и спокойно ответила: «Сёма, у меня два раза в месяц заседание литстудии, а я уже не успеваю к началу. Если тебя это не очень затруднит, то подвези, будь добр!»

Они вылетели на улицу и уселись в серебристо-бежевую «Мазду». Фишкин тронул машину и включил музыку. Это был Глен Миллер, чудесный и горячо обожаемый Лерой. Семён через какое-то время спросил, не раздражает ли мелодия. Пассажирка отрицательно покачала головой и прикрыла глаза. Впервые в жизни Калерию вёз в машине мужчина (таксисты не в счёт), которому были небезразличны её вкусы и настроение. Мужчине нравился  американский джаз тридцатых годов, и это могло означать очень многое. Или ничего не означать? Может, это всё глупые фантазии, и Фишкин просто демонстрирует свою всегдашнюю подчёркнутую вежливость?

Автомобиль остановился у входа в литстудию. До начала заседания было еще целых пять минут. Сёма опять занервничал и, глядя в руль, спросил: «Можно тебя подождать? Или тебе это неудобно? Ты прямо скажи». Лера почему-то тоже уставилась в руль и сказала, что ей удобно, если он согласен тут стоять целый час. Фишкин торопливо кивнул, сообщил, что попьет кофе в кафе неподалёку, а потом вернется в машину.

Обратно они ехали молча, но под «Голубую рапсодию» Гершвина. По дороге купили всё для ужина: оба были  весьма голодны. Когда «Мазда»  подкатила к дому Калерии, ребята с удивлением обнаружили, что возле подъезда торчит с несчастным видом Славик с букетом роз и  бутылкой «Шампанского». Они вышли из машины. Сосед двинулся навстречу и попытался вручить даме цветы, а её спутнику бутылку. Те проигнорировали жест, обошли жирную гору с обеих сторон и шагнули  к  входной двери. Раздался знакомый визгливый голос, на это раз звучавший умоляюще: «Ну, я извиняюсь… Ну, я тогда пошутил… Ну, слышь, парень, хватит… Ну, скажи этим своим, чтобы прекратили… Ну, я тебя прошу, ну,  очень прошу…» Юрист притормозил, достал из бокового кармана куртки ручку и листок для заметок, что-то быстро на нем написал, сунул под нос Славику, убедился, что тот разглядел написанное, холодно сказал: «Договоришься на месте!», порвал листок на мельчайшие клочки, спрятал их в карман и вместе с Лерой вошёл в подъезд.

Уже дома она полюбопытствовала: «Слушай, что ты с этим придурком сделал? Он сегодня утром от меня шарахнулся и ждал у себя за дверью, пока я спущусь по лестнице вниз». Семен достал из кармана клочки, заглянул в туалет и аккуратно спустил их в канализацию. Потом коротко объяснил: «Я знакомым ребятам из финансового контроля на его магазинчик указал. Ясное дело, там много чего накопать можно.  Я ему написал примерную цену вопроса. Пусть теперь сам с ними разбирается».

Пока в духовке запекалась под майонезом курица с грибами, баклажанами и сыром, Сёма решил вывести на прогулку Тишку, впервые оставленного дома на целый день в одиночестве и  истосковавшегося по общению. Ужин был готов как раз к их возвращению. Лера, раскладывая еду в тарелки, воскликнула: «Слушай, я тебе хотела рассказать, да всё некогда было из-за дурдома на работе! Я в воскресенье сварила суп с грибами, сделала жаркое и решила отнести  нашим друзьям из пятнадцатой квартиры, а заодно и проверить, как  себя дед Лёша ведёт, не запил ли опять… Прихожу — а там Глафира, все втроем сидят за столом, обедают. Стол красиво накрыт,  кругом чистота, порядок… В общем, лепота! Представляешь, как она сразу всё там обустроила!  Вот ведь удивительная женщина!» Фишкин кивнул: «Да… От нее прямо свет какой-то идет…» Девушка продолжила рассказ: «Они меня  к столу пригласили. Мы поговорили о том о сём, потом Тимофей к себе в комнату пошёл уроки делать, а Глаша и Алексей со мной разговор завели. Они переживают, что, если с дедом что случится —  семьдесят лет, как ни говори — так  мальчика в детдом отправят, двухкомнатная квартира пропадет… Решили со мной посоветоваться. А я тоже не знаю, как тут быть. Может, у тебя какие-то идеи появятся?»  Коллега покачал головой: «Сложное это дело… Знаешь, давай с Эльвирой поговорим, она все ходы-выходы знает…» На том и порешили.

Расправившись с курицей и десертом — на этот раз миндальными пирожными, парочка перебралась в комнату пить кофе  под записи оркестра Луи Армстронга.

«Да… Не гламурные мальчики, открывающие рты под «фанеру», а джаз тридцатых… Калерия, я должен заметить, что у тебя несовременные вкусы! Впрочем, как и у меня… Мы выпадаем из средне-статистических параметров, тебе не кажется?»

«Ну, это я о себе давно поняла… Особенно, когда в зеркало смотрю и вижу параметры моих ушей…»

«Да я не об этом, Лера… В этом плане я тоже, мягко говоря, далек от принятых стандартов. Знаешь, я джазом увлекся, когда еще пацаном был. Всё мечтал, как вырасту и буду с девушкой блюз танцевать. Не понимал, насколько у меня отталкивающая внешность. Но девочки быстро  и доходчиво объяснили. Так я еще не облысел к тому времени! Понимаешь, у нас все по мужской линии рано облысели: отец, дядя, дед. Вот и я тоже… Короче говоря, что тут рассказывать… Сама всё видишь. Как говорится, факты на лицо. Я никогда на дискотеки не ходил: не хотел, чтобы надо мной девицы потешались».

«Я тоже…»

«Что: тоже? Тоже потешалась бы?»

«Нет, Сёма… Я тоже ни разу не была на дискотеках. И на выпускной бал в школе не пошла. Просто получила аттестат и отправилась домой».

«Не понял. А ты — почему?»

«Да по той же причине, что и ты! Мне хватало шуточек  от мальчишек во время учёбы: «Калька,  тебе при беге уши не мешают? Всё-таки повышенная парусность!» Зачем  нарываться? А девицы наши — вроде  так сочувственно — советовали: «Калька, ты уши пластырем к голове примотай! Или  приклей клеем ПВА!» И в универе было примерно тоже самое, только излагалось более рафинировано».

«Послушай, но это же полная ерунда! Это нонсенс какой-то! Ну, ладно, уши! Но ты же красивая девушка! Глаза  с золотистыми искорками, улыбаешься чудесно! Правда, редко у тебя улыбка появляется… Серьезная такая коллега!»

«Ой, Фишкин, тебя послушать — так я прямо голливудская звезда! Да никто всех моих «прэлестей» не замечает, все сразу на уши пялятся!»

«Но я же вот заметил! И волосы у тебя роскошные! Я  всё мечтаю тебя однажды снова увидеть с распущенными волосами! Потрясающее было зрелище тогда, утром, когда я раньше времени к тебе приперся…»

«Да  что тут мечтать… Вот, гляди, пожалуйста…»

Лера отщёлкнула заколку на  затылке,  и на плечи обрушилась каштановая волна, наконец-то, вырвавшаяся на свободу. У Сёмы странно блестели глаза, это было видно даже сквозь толстые стекла очков.

Луи хрипло уговаривал:
«Give me a kiss to build a dream on… »
«Give me a kiss before you leave me…»
«Поцелуй меня, чтобы я мог помечтать…»
«Поцелуй меня, прежде чем покинешь…»*

* (Здесь и далее переводы автора)

«Послушай, Лера… Послушай… Ты ведь можешь танцевать с закрытыми глазами, правда? Если я тебя приглашу танцевать… А ты закрой глаза и представь, что ты танцуешь с каким-нибудь голливудским красавцем… Ну, чтобы мою физиономию не видеть, понимаешь? Но… Если тебе противно, ты мне прямо сейчас скажи. Я заткнусь моментально».

«Погоди… Теперь ты меня послушай. У тебя глаза цвета летней реки. Я видела, когда ты очки снял. Ты за ними прячешься всё время, но я успела подсмотреть. И еще  мне нравится запах твоего одеколона. Я исподтишка принюхиваюсь во время работы. Голос низкий, звучный… Как басовые струны гитары…  И уши у тебя красивые, не такие, как у меня. Поэтому лучше тебе самому закрыть глаза, когда я буду с тобой танцевать. Что за радость: вести лопоухую партнершу!»

«Ну, нет! Я уж точно глаза закрывать не буду! Когда мне еще представится шанс  увидеть вблизи твои золотистые искорки!»

Они встали — и  блюз обволок обоих горьковатым дымом мелодии. Саксофон всё туже затягивал петлю вокруг тел, не давая им разомкнуться. Восхищенно присвистывало банджо. Ударные и контрабас глухо поддакивали.  Фортепиано сдержанно подтверждало: «Да-да,  это бездонное.. Да-да, вы попадаете в давний день … Да-да, дорога в даль, вода в ладонях…»

Саксофон зашёлся на высокой ноте и захлебнулся.  Затем остановилось сердце бас-гитары. Мелодия закончилась. Следовало отступать на прежние позиции, но петля всё еще не отпускала. Калерия сказала: «Так нечестно!  Я тоже хочу видеть твои глаза!» — и осторожно стянула с Фишкина очки. Он растерянно поморгал, дрогнул губами — и  отважился на секундный поцелуй! Замер, почти с ужасом глядя на девушку и ожидая чего угодно: насмешки, возмущения, гримасы отвращения… Но услышал совсем иное: «Это было даже лучше, чем блюз… Я прежде еще ни с кем не целовалась…»

На этот раз эхом прозвучал голос мужчины: «Я тоже… Смешно, правда?»

«Нет! Мне совсем не смешно! А тебе… Наверное, это смешно из-за моих ушей, да?»

Семён не то зарычал, не то застонал и вдруг положил свои ладони на эти разнесчастные торчащие уши. Лера пискнула от неожиданности и замерла,  дивясь теплу и нежности рук, осторожно сжавших её голову. И снова губы прижались к губам. Это было так здорово, что женские руки осмелели, обвили шею мужчины и были полны решимости продлить  чудо.  А потом  обоим стало  всё равно, какие у них уши, носы, глаза… Они целовались — и  что тут еще объяснять… Тишка сидел в сторонке, наблюдал картину и ухмылялся: кажется, в этом доме запахло счастьем…

На следующий день Эльвира Леонидовна во все глаза  наблюдала за необычным поведением своих молодых коллег. Они  общались между собой очень вежливо и официально, но головы их всё время поворачивались друг к другу наподобие подсолнухов.  Ошибиться было невозможно: в воздухе нотариальной конторы потрескивали разряды любовного электричества. У себя в кабинете начальница довольно потирала руки: лёд тронулся! Вот то-то! Давно пора! Дурачьё молодое! Сколько времени зря профукали!

В пятницу дела почти рассосались, и  в перерыв молодёжь попросилась к шефине на аудиенцию, а заодно и кофию попить. Та ждала, что станет поверенной сердечных тайн. Она не могла даже и предположить, что услышанное расколет её болью пополам, как топор-колун разбивает на две части прочное полено.

Лера и Сёма подробно рассказывали Кирилловой историю жизни Тима Кочергина. Реакция шефини была более чем странной и неожиданной. Поначалу она слушала спокойно, как и подобает видавшему разные виды нотариусу, но потом стала смотреть в стол, губы кривились, кажется, против воли, пальцы хватали то карандаш, то маркер и бестолково крутили туда-сюда. Она переспросила имя и возраст мальчика. Резко встала, пошла к окну и стала молча глядеть на улицу. Ребята недоуменно переглядывались и едва заметно пожимали плечами.

Когда Эльвира Леонидовна повернулась к ним лицом, на ней как раз лица и не было. Глаза погасли, плечи поникли, от царственной осанки не осталось и следа. Она  неуверенно опустилась на свое привычное место и полминуты спустя заговорила: «Вы со мной недавно работаете. Я  расскажу кое-что  о моем прошлом, но прошу вас, пусть это останется между нами. Впрочем, история известна многим… Так вот… Моё первое замужество было неудачным. Детей в том браке не случилось. Расстались мы, как говорится, «без печали». Но всё же я долго не решалась снова устроить свою личную жизнь. Потом встретила Колю — Николая Кириллова,  известного оперного баритона. И всё — мы уже через месяц стали мужем и женой. Через год на свет появился сын. Артём… Тёма… Поздний и единственный ребенок.  Чудные кудряшки, умные глазёнки… Весёлый, общительный мальчик… Музыкального слуха, правда, не было никакого. Муж сказал: значит, пойдет по юридической линии. Я всё мечтала, как буду передавать опыт работы, обучать собственное дитя  разным тонкостям, посвящать во всякие закавыки… Когда перед школой его обследовали в детской поликлинике, то обнаружили «плохой» анализ крови и направили к гематологу. Мы с Колей поначалу даже не взволновались: мало ли, может, витаминов каких не хватает. Но вскоре грохнул диагноз: острый лейкоз. Как будто бомбу рядом взорвали. Сыну ничего, конечно, не сказали, он продолжал бегать, играть, и даже не верилось, что его жизнь почти закончилась. Однако болезнь быстро прогрессировала. Шесть курсов химиотерапии ничего не дали.  Тёма превратился в жёлтый скелетик, покрытый синяками. В последней надежде мы повезли его в Германию на пересадку костного мозга. Но это тоже не помогло. Мы похоронили Артёма семь лет назад. Завтра годовщина его смерти. Мы с Колей поедем на кладбище. В этом году нашему сыну могло бы исполниться четырнадцать лет. А сегодня вы рассказываете мне про Тиму, того же возраста. Понимаете? Тима и Тёма. Четырнадцать лет…»

Она замолчала. Лера и Сёма тоже не могли проронить ни слова. В тишине было слышно, как секретарша  в приемной лупит по  компьютерной клавиатуре. На улице бурчали машины и деликатно позванивали трамваи.

Эльвира продолжила: «Я расскажу о мальчике своему мужу. Будем думать вместе с ним над всей этой историей. Тиме пока ничего не говорите. И его дедушке тоже. Дайте мне время».

После работы ребята решили немного прогуляться. В синие густые сумерки и желтые разводы фонарного света опускались беззвучные снежинки. Они медлили, длили одиночество и пытались отдалить  прикосновение к земле, означавшее исчезновение  неповторимости. Сольешься с тяжелой искрящейся массой — и никто уже не заметит непохожести на остальных… Но каждой красавице прежде смерти был дан миг полёта — и белые лучистые звёздочки зависали в спокойном, холодном воздухе.

Сёма прервал молчание: «Лера, могу я тебя попросить? Ну, об одолжении, что ли… Если сочтешь возможным… Прочти мне какое-нибудь свое стихотворение! Что ты пишешь: поэмы, оды, сонеты?»

Девушка рассмеялась: «Ну, нет! Не такой я уж великий поэт! Но, понимаешь, стихи позволяют входить в мир, где  всё возможно! Мне никто не вправе запретить вообразить что угодно и написать об этом! Вот, например, мне пришло в голову придумать стих-блюз!  Я долго мучилась, но недавно старый Эд — наш руководитель — сказал, что  почти получилось. Из его уст это высшая похвала! Если хочешь, могу прочесть. Немножко сумбурно вышло… Ладно, слушай…

***

Осень качает пламя
Старых клёнов за окном,
Шаркает по серому жёлтым
Или кружится с ветром.
Что происходит с нами?
Мы живём или не живём?
Если нет, почему так жжётся
Дыхание веток?

Клён просит саксофона,
К скрипке тянется сирень…
В ноту неба попасть стремятся,
Только музыка мимо…
Хватит летать в зелёном!
Лучше рыжее надень!
Нынче в моде яркие масти
Для тёмного мига…

Осень водоворотом
Или блюзом под дождём?
Дай ладонь твою или душу…
Улетать вместе проще…
В небе не сыщешь брода.
Просто к солнцу поплывём.
Главное, мелодию слушай…
Блюз неба
Мы танцуем вдвоём
Над сгорающей рощей…*
*(Здесь и далее стихи автора)

Фишкин  поглядел в небо, в котором уже правила бал зима: «Классно! Действительно, блюз… Знаешь, если бы Армстронг знал русский и был жив, мне кажется, он мог бы это спеть… Вообще, как странно: ты работаешь рядом со мной уже два года, а я тебя впервые разглядел три недели назад, в то утро, в субботу… Но, когда разглядел, сразу подумал: «Не дергайся, эта девушка слишком хороша! Наверняка, у нее кто-нибудь есть, не чета тебе, чудищу безобразному…» А ты  рассказала обо мне что-то невероятное: запах, голос,  летняя река в глазах… Мне бы никогда и в голову не пришло такое о себе подумать. Но ты не фальшивила, когда говорила  эти диковинные слова. Иначе я бы сразу почувствовал».

«Сёма, я давно о тебе такое думаю. Но и о себе  тоже думаю: кому я нужна с такими ушами! Нечего  даже и мечтать. Особенно, когда ты про трамвайные дуги сказал. Я тогда решила: правильно, так и есть. И стихи написала. А Эд спросил, не влюбилась ли я, часом, безответно…»

«Какие трамваи, Лера? Какие дуги? Ты о чём? Я не понял!»

«Ну, как же? Помнишь, нас Эльвира всё пыталась расшевелить, а ты мне потом тет-а-тет объяснил, что, если у таких, как мы,  родятся дети, то при их виде у трамваев дуги начнут слетать! Помнишь?»

«Да я же себя, уродца, имел в виду! Я не хочу плодить себе подобных, под кальку, так сказать! Хватит, что по белу свету уже одно чучело бродит!  Ох… Теперь понял! Я сказал тогда «под кальку», а ты приняла это на свой счёт. Но я вовсе не собирался намекать на твоё дурацкое прозвище. Прости меня, идиота! Прости, пожалуйста!»

«Сёма, ты никакой не уродец! Ты замечательный! Ты подключился к Тимкиному спасению. Сразу! Без раздумий! А это очень важно! А твой нос или очки — ну, какое это имеет значение, скажи? И какая мне разница, лысый ты или кудрявый? Мало ли красавцев записных, как ты говоришь, «по белу свету бродит», но они  частенько сволочными  ребятами оказываются! Уж мы с тобой как нотариусы видали таких, правда?»

«Как ты странно рассуждаешь! Мне кажется, что девушек прежде всего внешность в мужчинах интересует или, уж если на то пошло, годовой доход! А ты вон что рассказываешь: про Тимку! Ты правильно подметила: я сразу подключаюсь к разным паршивым ситуациям, если понимаю, что могу чем-то помочь. И надо быть действительно сволочью, чтобы пройти мимо. Лера, я не сволочь, даю тебе гарантию!»

«Я знаю. Я это просто чувствую. И Тишка тоже. Он всяких гадов за версту чует и облаивает, а тебе сразу улыбаться начал. Но мне и без Тишки это ясно».

«Спасибо. Уф, кажется, разобрались… Гм… Лера, а можно мне то стихотворение услышать? Ну, то, про которое твой Эд спросил, не влюбилась ли ты…»

«Ай, это просто такая фантазия… Ничего конкретного… Поэтическое воображение…»

«И всё-таки, хотелось бы послушать. Если можно».

«Хорошо, рискну!

***

Смирись – твой вой стоит столбом…
Смирись… Что об стену-то лбом?..
Она тверда и холодна.
А жизнь одна, одна,
Тебе не быть дождем
И ночью роз,
Но жить среди камней
Тебе дано сполна.
И, чем темней,
Тем прошлое видней,
Ясней вопрос:
«Зачем? Зачем? Зачем?»
Бессовестность ночей
В том и заключена,
Чтобы не дать ответ.
Когда погасишь свет,
Когда затихнет дом,
Не отцепить репей
Двух первых строк
От мыслей. Огонек
Надежды глупой жить
В счастливой неге дней
Все ж тлеет. Тем смешней
Осознавать весь бред
Немыслимых вещей.
Чему вовек не быть,
То нас минует. Рок –
Бездушный казначей –
Давно воротит нос
От простодушных грез.
Смирись, между стеной и лбом
Лишь вой и тьма. Смирись. Потом,
Когда уснет в слезах висок,
Дождись провала сна.
В руках небес луна.
Серебряный цветок
Среди камней пророс –
Заменой роз.
И рос ночных разброс –
Заменою дождей.
Радей, радей, радей,
Дабы продлен был срок
Ответа на вопрос:
«Зачем нам жизнь дана?»
Лоб и стена.
А жизнь одна.
Одна.

Девушка замолчала. Они шли в это время по мосту над рекой, уже затянутой палевым и аквамариновым льдом в млечном лунном свете. Фишкин резко остановился и вдруг схватил Леру за плечи: «Ты меня не бросай! Не бросай, слышишь? Я…  Мне почему-то кажется, что я тебе не противен. Я же тоже чувствую. Или  ошибаюсь? Скажи! Только правду говори!»

Вязаная шапочка скрывала уши Калерии, она чувствовала себя ужасно храброй, поэтому вместо ответа обняла своего спутника и подставила ему губы. Оказалось, что на улице, под снегом целоваться ничуть не менее приятно, чем в комнате под саксофон. А снежинки витали над влюбленными и совершали замысловатые па…

***

Кружился снег замёрзшею пластинкой
Под световой иглою фонаря…
Мелькали одинокие снежинки —
Растерянные ноты декабря.

А томный парк от медленных фокстротов
Почти взлетал в молочно-лунной мгле
Вращалось небо на четыре счёта
И прижималось с нежностью к земле.

Соскальзывала с музыки иголка,
Касалась вновь, дорожку отыскав…
Снег то ложился мягкой сонной горкой,
То обретал воздушность мотылька.

Овладевала хлопьями усталость.
Парк лепетал мелодию во сне.
Погасли фонари. Игла сломалась…
И прекратился снег.

В понедельник Эльвира  попросила молодых коллег организовать ей и мужу встречу с Тимом и его дедом. Им можно рассказать всю историю о Тёме. Вечером Лера и Сёма пошли в пятнадцатую квартиру. Глафира там снова  присутствовала. Ребята изложили суть дела, пояснили, что это никого и ни к чему не обязывает. Супруги Кирилловы хотят видеть Тимофея. Что будет дальше, пока совершенно неясно. Глаша и Алексей молча переглядывались, поджав губы. Видно, эта затея  не слишком пришлась им по душе. Но паренёк сосредоточенно кивнул и дал согласие на встречу. Потом сказал, что проводит соседей и вышел с ними на улицу.

Там он заговорил: «Я хочу этих людей увидеть. Сына я им не заменю, это понятно. Но, может, они помогут мне в люди выбиться. Я способный, это все учителя в школе  знают. Но без денег и связей вряд ли чего-то смогу достичь. Я, хоть и не взрослый, а жизнь вижу. Не выкарабкаться мне одному. А дед… Пока Глафира  у нам ходит, он держится, а уйдет она — опять за старое возьмется. Они вроде ладят, но, мне кажется, мешаю я им. Одно дело, когда бабушка была жива: она меня любила, даже баловала немножко. А без нее худо. Дед меня, конечно, тоже любит, но, я думаю, был бы рад, если бы я, например, к матери уехал. Ему б тогда гора с плеч. Но только не знаю я, где мать. Да и если знал бы — всё равно без толку! Не нужен я ей. Был, есть и буду не нужен. Так что пусть на меня эти люди посмотрят. Может, я им понравлюсь. А если нет — значит, буду как-то сам выкручиваться. А чтобы квартира не пропала — тут я вообще ничего не понимаю. Законов не знаю. Уж как будет… В детский дом не хочу. Ни за что. Лучше бомжевать буду… Да, вот еще что: я один пойду на встречу, без деда. Так оно лучше будет.»  Подросток горестно вздохнул, махнул рукой и пошел обратно в подъезд.

В пятницу, в конце рабочего дня, в конторе появился Николай Архипович — муж Эльвиры. Фишкин на машине сгонял за Тимом и привел его в кабинет шефини.  Сёма и Лера домой не уходили, а сидели и переживали, не зная, что происходит за закрытыми дверями. Через полчаса начальница вышла, удивилась, увидев своих сотрудников на месте, но сказала, что это даже к лучшему. Завтра Тимофей переезжает к Кирилловым, надо бы помочь ему собрать вещи. Все остальные вопросы юридического порядка будут улажены. Она и муж сейчас повезут мальчика ужинать, а потом доставят к нему домой. Договорились завтра с утра встретиться возле Лериного дома и  все организовать так, чтобы к вечеру паренек уже перебрался на новое место.

Поздний рассвет едва занимался, когда во двор въехал чёрный «Лексус». Серебристо-бежевая «Мазда» уже стояла на парковке,  а Калерия и Семён прогуливались по  дорожке. Эльвира Леонидовна и Николай Архипович вышли из машины. У обоих под глазами были черные бессонные  круги. Позвонили в квартиру.  Тим выглядел аналогично: он так и не смог уснуть. Алексей Иванович и Глафира стояли  рядом, как почетный караул. От предложенного завтрака гости отказались. Они привезли с собой  пустые картонные коробки, пакеты, сумки.  Начали споро складывать туда вещи, одежду, книги. Скарба оказалось не так уж много, так что через пару часов всё было готово к погрузке. На дорожку выпили кофе, угостились Глашиными  пирогами.  Кириллов предупредил, что договорится о переводе мальчика в другую школу и о смене опекунства. Эльвира сказала, что проблема с квартирой тоже решаема, уже подключены нужные люди. Тим сидел бледный. Потом все поднялись и быстро перетаскали Тимофеево добро в две  машины. Внук обнял деда, поблагодарил Глафиру Викторовну и сел в «Лексус». Автомобили тронулись и исчезли  за поворотом.

В понедельник Эльвира сама зазвала обоих помощников на кофе. Те сразу же поинтересовались, как поживает Тимофей. Кириллова  начала рассказывать: «Я даже не знаю, как объяснить… Он ведет себя не как мальчишка-подросток, а как умудренный жизнью взрослый. Мы с Колей в пятницу, перед первой встречей с Тимом, ломали голову, как начать с ним сложный разговор. Так ничего путёвого и не придумали, решили, что сориентируемся по ходу беседы. А когда увидели истощенного, заморенного ребёнка с отчаянием в глазах, то совсем растерялись. Но он заговорил первым: «Меня зовут Тимофей Кочергин. Вы всё знаете обо мне от Леры и Сёмы. А мне они вашу историю рассказали. Я понимаю, что не заменю вам сына. Усыновлять меня нет резона: через два года шестнадцать лет стукнет. Полюбить меня как родного вы не сможете. Всё это мне ясно. Но я сейчас скажу одну вещь, а вы сами потом решайте. Я, когда маленький был, толком не понимал, зачем нужны мама и папа, если есть бабушка и дедушка. А когда подрос, так захотелось, чтобы у меня родители были, как у всех детей. Но откуда им взяться?.. Неоткуда… Я однажды книжку читал, и там у одного мальчика были названные родители. Понимаете? Не родные и не приёмные, а названные. С тех пор я стал мечтать, чтобы однажды у меня такие родители появились. Может, вы согласитесь так называться? И еще одно хочу сказать. С тех пор, как бабушка умерла, я фактически один остался, на деда надежды особой нет. Я борюсь изо всех сил, хочу как-то пробиться. Но у меня не слишком хорошо получается. Я сейчас есть лучше стал, потому что Сёма и Лера мне денег дали, да и еду уже сколько раз приносили. А с мусорки много не натаскаешь. Так, по капельке, лишь бы с голоду не пропасть. Заканчиваются у меня силы. А я хочу учиться, у меня оценки хорошие. Может, вы поможете мне как-то выжить? Как-то меня поддержать, чтобы я не пропал? Вы  не думайте только, что я такой нахальный или наглый… Я… Я просто уже больше так не могу жить. А как  по-другому — не придумаю…»

Мы  с Колей даже ничего не стали обсуждать. Просто сказали, что согласны быть названными родителями, а завтра перевезем Тима к себе как названного сына. Потом повели его ужинать в ресторанчик, здесь, неподалеку. Я изо всех сил старалась не плакать, глядя, как это изголодавшееся дитя каждый кусочек в рот кладет, а в глазах удивление. Как будто не верит, что это с ним происходит… Потом отвезли домой, к деду. А ребенок, перед тем, как в квартиру зайти,  к нам обернулся и с такой надеждой спрашивает: «До завтра, да? Вы ведь приедете утром, правда?»

Ну, вот…  Потом перевезли мы его, с вашей помощью. Комнату, где раньше Тёма жил, мы  подготовили, и все вещи, которые нашему сыну принадлежали,  оттуда убрали. Прежде не решались. Теперь там Тим. Он пока молчит, в основном. Оглядывается, осваивается. Аккуратный такой мальчик, собранный. Посуду после еды собирался мыть, но мы объяснили, что для этого есть посудомоечная машина.  Коля его в ванную комнату повел, показал, как  джакузи работает — и дитя наше названное, наконец, улыбнулось, плюхнулось туда и  плескалось  в свое удовольствие.  Вы же знаете, у нас собака есть, сеттерша Дженни. Она девушка суровая, чужих к себе близко не подпускает. А Тимошу увидела и сразу разулыбалась, начала к нему ластиться, а на ночь так и вовсе  возле его кровати улеглась. Охранять решила. Я утром проходила тихонько по коридору, и через приоткрытую дверь увидела, что наш новый ребенок сидит на ковре, обняв Дженни, и что-то ей на ухо шепчет.
Коля сегодня утром Тима пока в старую школу на машине повез, забрал оттуда все нужные документы, а потом поехал в гимназию недалеко от нашего дома договариваться о переводе. Звонил мне недавно, сказал, что всё уладил. Так что завтра Тим уже  туда пойдет. Я его провожу. Поэтому на работу позже приду. Спасибо, мои дорогие! Это с вашей легкой руки у нас новая жизнь начинается…»

Лера и Сёма во время этого монолога только ошеломленно головами качали. Вечером после работы они опять решили немного прогуляться. Фишкин шёл молча, потом заговорил: « Вот скажи мне, почему так бывает в жизни, что сначала идут всякие несчастья, всё плохо, кажется, что нет этому конца, да и быть не может! А потом вдруг счастье появляется! Почему нельзя так, чтобы сразу было счастье, а?»

Калерия ответила не задумываясь: «Если бы сразу счастье было, мы бы его не узнавали!»

«Как это — не узнавали?» — удивился   ее собеседник.

«А очень просто! Если человек всё время, с рождения, живет в счастье, он этого не понимает, думает, что счастье — какая-то особенная штука, чудо невиданное. А то, что папа  с мамой любят, заботятся, дом теплый, еды вдоволь, солнышко светит весной, снег зимой красивый падает — так это никакое не счастье, а просто так…  Бесплатное приложение… Потом вырастает человек и всё хорошее  как должное воспринимает.  А  когда потеряет то, что вроде само собой разумелось, тогда и начинает понимать: это же и было счастье!  А если наоборот: сначала лупит жизнь по башке, так что искры из глаз летят, и, как Тим говорил, сил уже никаких нет, а потом неожиданно бац! — и что-то получается, что-то складывается, то вдруг ощущение счастья приходит. От самых простых вещей… Может, какой-то врожденный везунчик только плечами пожмёт: тоже мне,  счастье нашёл… А ты точно знаешь: да, это оно… Нашёл…»

«Да, пожалуй… Ты права… Например, я с тобой впервые в жизни  танцевал… Мои сверстники меня не поймут. Но, может, ты поймешь… Я с того времени,  когда мы с тобой под Армстронга целовались, счастливый хожу. И Тима очень понимаю. Мне тоже не верится, что это со мной происходит. Боюсь, что вдруг это вроде бы сон… А проснешься — и снова пустая и холодная жизнь…»

«Я тоже боюсь, Сёма… Всё, как ты сейчас рассказал… Вот точно такие же ощущения у меня, понимаешь?»

«Лера, тебе-то уж точно не стоит переживать! У меня нет ни малейшего желания возвращаться в прошлую жизнь, без тебя! Но я боюсь, что ты во мне разочаруешься, и мне, как чудищу в сказке «Аленький цветочек», останется подыхать от тоски! Я боюсь, что ты подумаешь: «Зачем мне такое чудище?» — и  всё, конец! Я боюсь, понимаешь? Я уже почти сросся с тобой за это время. Отдирать-то с большой кровью придется! С мясом! Будешь меня отдирать?»

«Дай мне твою ладонь! Ну, на одну минутку! Можно мне её к своей щеке прижать? У тебя такие удивительные ладони!»

«Тебя послушать — так у меня всё удивительное! Очки, нос, лысина… Теперь вот ладони!»

«Ну, я же правду говорю! Зачем мне сочинять?»

Они держались за руки и шли к остановке. Показался трамвай, стал притормаживать. Парочка побежала  к нему — и в этот момент с проводов слетела дуга, зеленые звёздочки и искры рассыпались в лиловом морозном воздухе. Сёма и Лера изумлённо переглянулись и расхохотались. Фишкин заявил, что отныне они будут ездить на его машине, а не на всяких дурацких трамваях. А сегодня можно пройтись до метро! Но вместо этого оба очутились в безлюдном вечернем переулке — и, конечно же, немедленно начали целоваться!

***

У нас клинически зима –
Вот окончательный диагноз –
И снег почти что бриллиантов,
И ветер выжил из ума…
Метель согнулась пополам –
Ей не по силам ноша снега…
Колокола по вечерам
Поют: па-дам, па-дам, па-дам,
И навзничь спит большое небо.

У нас клинически любовь,
И тот, кто в этом сомневался.
Пускай глядит, как в ритме вальса
Под снегом мы кружим с тобой:
Необратимо влюблены
И глубоко больны друг другом…
Таблетки от сего недуга
Еще не изобретены,
И нам постель готовит вьюга.

У нас клинически момент,
Когда все удивленья мира
Не стоят крошечного мига –
Мы признаёмся в том зиме.
Мы на секунду замираем,
Не дышим, но не умираем,
И даже не сошли с ума…
Когда звонят по вечерам
Колокола: па-дам, па-дам –
Кружимся мы и повторяем:
У нас зима, зима, зима…

Эльвира Леонидовна передала Калерии и Семёну  привет от Тима и пригласила встречать Новый год у неё дома, в очень узком кругу. Молодые коллеги переглянулись (они как раз накануне купили елочку и составили меню для совместного празднования у Леры дома) и хором сказали: «Спасибо!» Начальница вздохнула: «Я понимаю, вы хотели вдвоем встречать… Но Тим… Он уже раз десять осторожно спрашивал о вас. Да и мы с мужем были бы очень рады… Приходите, ладно? А потом отдельно вдвоем отметите. И Тишку тоже берите с собой. Что он будет один дома скучать? Кстати, всё ведь фактически со спасения Тишки началось.  А потом Тима начали спасать. И нас заодно… Так придете?» —  Получив утвердительные кивки,  она просияла.

***

Горящая заря меж белых облаков
Провозвестила упаданье с неба
Так терпеливо прошенного снега.
Легко
Летит на землю долгожданный сонм
Посланников иного измеренья.
Он белым голубиным опереньем
Несом
На плечи жаждущих сияния долин
И на ресницы рощ в краях озёрных.
И благодатностью всевышних зёрен
Делим
На обессвеченность и яркость дольний мир,
Из призрачности выпавший в реальность.
И горизонт торжественную алость
На миг
Продлил, возжёг, вознёс, чтоб озарить момент
Слияния извечных антиподов
И смене чисел годового кода
Во тьме
Не дать свершиться.
Снег идёт.
Да будет так!
Парение пирует в пируэтах
Снежинок и танцующей планеты.
Круженье стрелкам попадает в такт,
И маятник качнул сверчок-чудак:
Тик-так…

Ах, конечно, это было чудесно! Огромная гостиная в доме Кирилловых,  сияющий паркет, белый рояль… Елка — естественно, до потолка — с бегущими огоньками гирлянд, отблескивающими в золотистых и малиновых шарах… Свечи в канделябрах, шампанское в серебряном ведёрке… Дамы в бриллиантах и элегантных дорогих нарядах… Лера, правда, ничем таким не могла похвастаться, но волосы она уложила  в сложную прическу, скрывавшую уши и удачно оттенявшую милые и вполне правильные черты лица. Платье из  кружев шоколадного цвета,  с пышным верхом и узкой талией, дополненное янтарным колье, шло ей изумительно. Разрезы на подоле по бокам приоткрывали стройные, очень хорошенькие ножки.  На них то и дело косился Фишкин, походивший в  черном смокинге и  новых очках с тонкой золоченой оправой  на загадочного иллюзиониста.

Однако главное заключалось отнюдь не во всеобщем блеске. Тим — вот это было чудо! Модно подстриженные волосы, белый гольф, тонкий голубой джемпер, классные джинсы — но не  антураж привлекал внимание! Глаза! Как они лучились! Казалось, что где-то там, внутри, находится волшебный фонарь,  и его свет прорывается сквозь зрачки. Всё же улыбка была пока еще очень осторожной. Наверное, так улыбался нищий Том Кенти, до поры до времени игравший роль наследного принца Эдуарда перед мнимыми родственниками, еще не ведавшими об обмане. Но королевская чета Кирилловых была вполне осведомлена о подмене — и всё же взирала на названного сына с нежностью. Эльвира то и дело подкладывала мальчику в тарелку разные вкусности и подливала  в высокий стакан апельсиновый сок. Баритон Николая Архиповича звучал очень мягко, когда он обращался к Тимофею. Гости  (кроме двух молодых юристов, присутствовали близкие друзья семьи— три супружеские пары) были рады, что в доме, прежде полном горя, теперь появились улыбающиеся лица.

Кириллов уселся за рояль и под собственный аккомпанемент пел новогодние песни, потом все хором подхватили Jingle Bells. Наконец, устроили танцы в быстром ритме и плясали от души. Тим порозовел и с мальчишеским задором скакал в такт музыке.

Собак накормили и предоставили самим себе, позабыв о них на время. А между тем Дженни и Тишка сидели подле елки и вели важный разговор. Если бы люди могли понимать собак, они узнали бы много важного.

Ушастый гость начал первым: «Ох, кажется у них всё получается… Я уж просил-просил у неба счастья хозяйке.  По-моему,  меня услышали. Я туда, наверх, сообщил, что она мне жизнь спасла, а потом еще и своей собакой сделала. Это ведь заслуживает особой награды, как ты думаешь?»

Дженни, поразмыслив, отвечала: «Конечно, всё правильно. Там, на небе, в этом знают толк. Я тоже долго выпрашивала для своих радости. Они ведь, с тех пор как Тёма ушёл в свет, перестали улыбаться. Уж как я обоих пыталась развлечь! Такие  трюки выделывала, такие фокусы выстраивала — а всё без толку… Потреплют по спине и уходят. Каждый сидит в своей комнате и плачет тихонько, чтобы другого не расстраивать. Но  я-то всё видела… А теперь этот паренек появился — и мои улыбаться начали! Представляешь? А пацанчик хороший, от него добром пахнет! Он мне все свои секреты доверяет! Знаешь, о чем он мечтает? — Чтобы его по-настоящему здесь полюбили! Как родного! Говорит мне: «Понимаешь, я знаю, что это невозможно, а всё равно очень хочется! Глупо, да?» А я ему объясняю, что нисколько не глупо, а так оно и будет! Этот дурашка мне не верит, но  он, ясное дело, пока в жизни мало смыслит. Я на небо его мечту уже передала, там примут меры».

Тишка подтвердил: «Да… Дети, к счастью, понимают наш язык. А потом взрослеют — и всё! Ни бум-бум! А Лера и Сёма тоже добром пахнут, я сразу учуял. Знаешь, у меня прежде, до Леры, другая хозяйка была. От нее часто какой-то гадостью пахло. И ногти у нее на руках были длинные, острые, красные.  Кололись, когда она меня на руки брала. Я терпел, конечно. Подруги к ней приходили, курили дрянь какую-то, с белым паром… Меня от нее мутило и в сон клонило. Я на кухню сбегал, там воздух чище. Хозяйка часто забывала мне корм положить и воды налить. Приходилось просить, выклянчивать.  А однажды к ней мужчина пришел, от него злом воняло ужасно. Я хотел  скорей в кухню прошмыгнуть, но не успел. Мужик  заорал: «Это что за чучело у тебя! Убери эту крысу вонючую, чтоб я её больше не видел!» Это он обо мне так, представляешь? А потом хотел ногой пнуть, а я за ножку стола спрятался. Тот ногу об деревяшку зашиб и начал  какие-то черные слова выкрикивать, мне непонятные. Я только видел ясно, что сажа и дым изо рта у него летели.

Хозяйка куртку накинула, меня на руки подхватила и понесла из дому. Я думал, мы гулять будем. Мы действительно довольно долго шли по какой-то незнакомой улице. Потом она меня на асфальт спустила и велела гулять, а сама повернулась и стала убегать. Я перепугался, что потеряюсь, и за ней следом помчался. Хозяйка стала меня прогонять, кричала: «Пошел вон, дурак!» Я решил, что в чем-то сильно провинился, стал тереться о ее ноги, просить прощения, хотя и не понимал, за что. Тогда она достала из кармана большой пластиковый пакет, подняла меня, запихнула туда и так, в пакете, понесла. Я пытался выпрыгнуть, но хозяйка заталкивала обратно. Укусить ее я не мог. Не имел права. Я почти выбрался, но вдруг получил  удар по голове, а потом что-то зашуршало, и стало очень темно. Я остался внутри. Пакет сильно качался, воздуха  становилось всё меньше и меньше. Я скулил, выл, но это не помогало. Пластик был крепкий, и прогрызть его не получалось. Потом я почувствовал, что пакет швырнули, и он упал на что-то мягкое. Через несколько секунд послышался глухой стук. Чем-то невыносимо воняло. От этой вони и нехватки воздуха мне стало совсем худо. Поплыли какие-то радуги перед глазами — и всё! Что было дальше — не  знаю. Я пришел в себя уже у Леры в квартире. Понятия не имею, как она меня спасала, но, как видишь, я живой».

Сеттерша  сокрушенно покачала головой: «Ужасная история! Ты спрашивал у неба, что  сталось с твоей прежней хозяйкой? Она тебя убить собиралась. Это  не могло остаться безнаказанным. Сам знаешь. Каждая собака знает».

Пёс  кивнул: «Спрашивал, конечно. Тот мужчина её пару дней спустя избил, она упала  и ударилась головой об угол стола, череп оказался пробит. С тех пор она находится в больнице, двигаться и разговаривать не может, ничего не соображает. А мужика этого дружки за какой-то старый долг тоже избили на улице и в канализационный люк скинули. Труп его через неделю нашли, когда из люка сильно вонять стало».

Дженни вздохнула: «Да, небо быстро отреагировало. Теперь этой женщине уже ни одна собака не поможет. Да и не захочет. Это уже не наше собачье дело — её спасать».

Собаки помолчали. Потом Тишка сказал: «Слушай, люди Новый год встречать собрались! Пойдем к ним, их ведь нельзя без присмотра оставлять». Они побежали к праздничному столу. Как раз начали бить куранты,  а хозяин откупорил  «Шампанское» и разлил в бокалы! Куранты смолкли, все закричали: «С Новым годом!» Собаки прыгали и весело лаяли, а  люди смеялись. Сеттерша тихонько шепнула другу: «Взрослые вроде бы, а ведут себя, как дети! Ты прав, за ними глаз да глаз нужен!» — и снисходительно гавкнула.

Все встали из-за стола, оделись и вышли во двор. Собаки потрусили следом. Хозяин дома стал запускать фейерверки, Тимофей помогал ему. Когда ракеты закончились, компания не спешила возвращаться в тепло, ведь салют еще продолжался, и в соседних дворах старались вовсю! Мальчик стоял между Кирилловыми и  с восторгом смотрел на небо. Николай Архипович одной рукой обнял его за плечи, притянул к себе и тихонько сказал: «Ничего, ребенок! Ты не переживай! Мы с тобой! Всё будет хорошо!» Эльвира погладила растерявшееся дитя по голове и подтвердила: «Тимочка, мальчик дорогой, не волнуйся! Ты ведь теперь наш сын! Наш, понимаешь? Не названный, а наш!» Подросток взял правую руку женщины и левую руку мужчины, поднес к своему лицу и поцеловал. И те, кто назвали себя его родителями, не стали спрашивать, почему на кистях у них появились горячие капли, хотя на улице был мороз. Ведь  у обоих на щеках были такие же капли, становившиеся золотыми, когда в небо взлетали залпы звезд.

Лера и Сёма стояли поодаль. Фишкин поглядывал  то на семейство Кирилловых, то на расцветшее небо, а потом сказал: «Это похоже на звезды, которые летели от трамвайной дуги… Помнишь, когда мы бежали к остановке, а дуга сорвалась… Я теперь думаю, что не так плохо, когда дуги слетают. От этого звезды появляются. Я хочу, чтобы нашему сыну светили звезды по ночам.  А днем чтобы он почаще видел радугу. Говорят, это к счастью… Лера… Послушай… Как ты отнесешься к тому, чтобы стать моей женой и родить мне сына?» Она без раздумий ответила: «Сёма, мои планы идут дальше. Я намерена родить тебе еще и дочь. Как тебе такая поправка?» У мужчины в очках отразились разноцветные огоньки. Он вынул из кармана маленький футляр, достал оттуда тонкое колечко с  бриллиантиком, осторожно  надел своей суженой на безымянный палец и шепнул ей на ушко: «Устраивает по всем параметрам. Принимается к скорейшему исполнению».

Дженни и Тишка переглянулись: небо их услышало и не заставило себя долго ждать. Ведь новогодняя ночь — самое подходящее время для отправки счастья по заявкам. А просьбы собак  и кошек по поводу их хозяев рассматриваются в первую очередь. «Бессловесные» — с точки зрения людей —  твари имеют изрядные льготы там, наверху.

Фейерверки умолкли. Вверху лучились крошечные зелёные звёздочки. Наверное, там ходили невидимые трамваи и развозили счастье. А когда оно достигало адресатов, дуги на радостях слетали — и яркие искорки  рассыпáлись по небу. Их было видимо-невидимо — а значит, счастья столько же… Но, если от тебя пахнет злом,  ты его не получишь.  Искорка погаснет, не долетев. Счастье не может жить вместе со злом и погибает. Поэтому нечего даже пытаться и надеяться. Не выйдет. Научись пахнуть добром, посели его в себе — и однажды прилетит зелёная звездочка. Только не пропусти. Успей подхватить.  Береги её. Другой может не быть. Или быть не может. Тут уж как на небе решат.

Из чьего-то темного, распахнутого настежь окна были слышны хрипловатые вздохи Луи Армстронга:

«When you kiss me, heaven sighs
And though I close my eyes
I see la vie en rose.»
«Give your heart and soul to me
And life will always be
La vie en rose»

«Когда ты меня целуешь, небеса вздыхают,
И, хотя мои глаза закрыты,
Я вижу жизнь в розовом цвете.»
«Отдай мне твоё сердце и душу,
И я всегда буду видеть
Жизнь в розовом цвете…»

Розоватая луна подсвечивала полукруглый просвет между опаловыми облаками, и казалось, что небо улыбается. Наверное, так оно и было. Ведь в эту ночь даже там, в непроглядной головокружительной выси, хотели просто  молча улыбаться и слушать  блюз…

***

Дыхание меж наших близких уст
Рождало снег в далеких облаках,
И стужи медленный крахмальный хруст
Оттаивал в сомкнувшихся руках.

От наших взглядов мириады искр
Взлетали, зажигая сонмы звёзд,
И жемчуга для белокурых игр
В ладье ладони тонкий месяц вёз.

Любовь сияла в ледяной слюде,
Себя ваяла в тысячах камей,
И крыльями проснувшихся судеб
Сметала снег с деревьев и скамей.

В жару январском пили мы метель,
Все синие колодцы иссушив,
И дивный златокрылый свиристель
Свирельно воспарял со дна души.

Черёмуховый мир кружил-витал
Над замершим биением сердец,
И звонкая ковала пустота
Из лунного сияния венец.

И серебрился царственный покой,
И тишина стояла у виска…
И Царь Небесный ласковой рукой
Звезду
Для нас
На ниточке
Спускал…

Эмилия Песочина

Фотоиллюстрация автора