Дмитрий РАСКИН | Дачный роман

 

Дачный роман

Родители уговорили Глеба провести месяц на даче. А что, диплом у него практически готов, осталось всё только выверить, оформить, этим как раз и займется на свежем воздухе, будем надеяться, что с пользой для его не слишком-то крепкого, утомленного городской экологией организма. «Пусть преддипломный отпуск станет отпуском именно», – всегдашняя тяжеловесная назидательность мамы. «Да, провинция, безусловно, но всего-то двадцать минут электричкой до города, а ноутбук стирает грань между городом и деревней», – отец радуется этой своей остроте. Ну, а что касается Юленьки… здесь Глеб перебивает родителей, она вряд ли к нему приедет, слишком уж городская, не согласится на «удобства во дворе». «Разлука даже на пользу пойдет. Проверите свои чувства», – папе так понравилась шутка, что он повторял ее весь вечер по поводу и без повода.

Родители поехали на дачу на майские, навели порядок, оставили Глебу полный холодильник еды, ему придется только разогревать на плитке, работающей от газового баллона, да заваривать чай – уж с этим-то даже он как-нибудь справится. «Так вот, резко бросаете меня во взрослую жизнь, да?», – в тон родителям отвечает Глеб.

Десятого отец на машине повез маму с дачи на работу, Глеб же ранним утром (мучительное вставание по будильнику!) отправился на вокзал. Почему не поехал с родителями на первое мая? А чтобы не было за соседскими заборами гари и вони мангалов, детского визга, пьяного смеха «отрывающихся» компаний. После таких долгих праздников все эти радости вернутся в дачный поселок еще не скоро, надеется Глеб.

После защиты диплома у них будет свадьба. Юля уже готовится. Потом они летят в Турцию (навряд ли ее снова закроют!). Потом Глеб, выпускник экономфака, волей судьбы и по связям отца, идет работать в сбербанк.

Полупустой вагон, деревянные, покрытые стареньким облезающим лаком сиденья в лучах утреннего света были золотыми, Глеб восхитился: «Как в детстве». Не ожидал от себя: «Сентиментальное путешествие получается, кажется». И деревеньки, поля и рощицы, облака, небеса, полустанки заняты главным, настоящим своим и главным – проплыванием за окном.

От платформы до дачного товарищества где-то километра два проселком. Справа и слева сосны, дятел стучит в глубине леса, да не в такой уж и глубине, лоскутья сосновой коры на солнце, тихий ветер в кронах – обещание добра и смысла во всем этом. Глеб посторонился, пропустил машину – наверное, какой-то местный начальничек едет по своим «руководящим делам».

Шиферная крыша дачи густо усыпана сосновыми иглами, старыми, порыжевшими. Родители грозились «привести крышу в порядок», но, видимо, руки не дошли, и слава богу. Белая пена сада – вишня уже зацвела. А яблони? Еще нет, только еще готовятся, собираются с духом.

Первый этаж дачи – кухня, папа для вящей торжественности называет ее кухней-гостиной, на втором две комнатки: его, Глеба, и родительская. Закинул вещи в свою комнату и спустился вниз, занялся обследованием холодильника.

После завтрака Глеб отправился на прогулку. Вообще-то он пообещал себе каждый день заниматься дипломом с самого утра и до часу, но «каждый день» начнется у него завтра, а сейчас он будет бесцельно бродить по окрестностям.

На соседнем участке (отделен от их дачи невысоким, где-то по грудь, забором) женщина, но это не Людмила Павловна, хозяйка дачи, Глеб видит ее впервые. Занята какой-то, скорее всего, восточной гимнастикой. В джинсовых шортах и в лифчике от купальника. Рослая, не по годам стройная. Точнее, она где-то на стыке стройности не по годам и усыхания по возрасту. Улыбнулась Глебу. Обычное, чуть скуластое лицо, но улыбка, как ее обозначить? хорошая улыбка делала лицо каким-то, можно сказать, особенным. Уже выйдя за территорию поселка Глеб вдруг почему-то подумал: «А бедра у нее все-таки широковаты».

Вечер. Глебу удалось растопить камин, горд таким своим достижением, сейчас готовит ужин. На плитке всё разогревается медленно (мучительно медленно!), пока можно позвонить Юле. Садится с мобильником в кресло. И кресло, и диван, и стулья, и клеенка на столе, и вилки с ножами и ложками – это вышедшая на пенсию мебель и утварь их городской квартиры, дом престарелых для доставшегося им по наследству буфета, для раздвижного, но давно уже не раздвигающего по причине дряхлости неприподъемного стола.

– Юлька, привет! Как ты?

– Уже по тебе соскучилась. А ты?

– Есть немного.

Он говорит из такта, маскируя свое «как-то и не успел о тебе подумать» таким вот любовным поддразниванием. (Кстати, действительно надо было б ему чуть соскучиться, даже как-то неловко перед ней.) Юля ему верит.

И толстый ломоть ветчины с картошкой, и круто посоленная яичница, и черный, опять-таки с солью, хлеб, и недорогое, купленное в привокзальном ларьке вино – всё сейчас было необыкновенно вкусным, божественным.

Вот он уже в своей комнатке, мог бы лечь на кухне на диванчике, там теплее, но ему хотелось именно здесь.

Проснулся от холода. Спустился вниз. Вышел по нужде. Звезды. Он никогда не видел в городе таких звезд. Им тесно это небо.

Звуки, дыхание ночи. А это кто? Соловей? Да, соловей. Перекатывает, полощет в горлышке свою песню.

Забрался в кровать, укутался в два одеяла. Ощущение счастья. Полноты, безраздельности счастья.

Глеб, как и намеривался, добросовестно поработал над дипломом до часу дня. Сейчас он пойдет к реке.

Вчерашняя женщина не занималась гимнастикой на своем участке, она пыталась дотащить до калитки бак с каким-то хламом.

– Добрый день, – улыбнулся ей Глеб. – Вам помочь?

– Вас послало мне Небо.

Бак оказался не слишком тяжелым, просто он не предназначен, чтобы его нес один человек. Они высыпали его содержимое в яму для мусора на границе дачного поселка.

Женщину зовут Лариса, она двоюродная сестра хозяйки дачи, пообещала ей разгрести сарай, навести порядок. Это не плата за постой, конечно же, сама напросилась, захотелось, видите ли, доброе дело сделать. Доброе дело, это же так интересно, для разнообразия. А сюда она сослана дочерью, потому как доченька должна попробовать: уживется ли она со своим другом. А кроме ее, Ларисиной, квартиры пробовать им и негде.

Этот голос Ларисы, ее смех… Глеб сказал, что вместе они быстрее добьются полной победы над сараем.

Победа, однако, не далась без жертв – Глеб умудрился пролить на себя банку масляной краски (не сообразил, что она открытая). Лариса долго его отмывала, потратила, кажется, все свои запасы подсолнечного масла и жидкостей для снятия лака. Их шутки, экспромты, их пикировки по ходу действа.

– Уф, наконец-то, – осматривает его Лариса. – Уже и не надеялась. А, может, стоило тебя так и оставить? В конце концов, можно было бы посчитать сие инсталляцией, – задумалась, – или перфомансом. Как тебе больше нравится?

Подала ему банное полотенце.

– Ой, Лариса! Ну что вы! Мне неудобно.

– Давай-ка, насухо. Все-таки еще не лето. Не дай бог простудишься. Меня потом совесть замучает.

Она оставила его обедать. Сварила грибной суп из пакета. Глеб сбегал к себе, взял все запасы сыра, оставленные ему родителями.

– Вот, Лариса, отдаю самое дорогое.

– Что, тебя уже снова тянет на пальмовые масла? – улыбнулась Лариса.

За обедом Глеб узнал, что Лариса физик, кандидат наук, ее НИИ умирал долго и мучительно, она ушла одной из последних, можно сказать, погасила за собой свет. А сейчас она делает расчеты для одного московского института – зарплата, естественно, небольшая, но такая работа «на удаленке» ей нравится. Дочка ее, конечно, торопится, ребенок же еще, только первый курс заканчивает, но ее как мать никто и не спрашивал, поставили перед фактом. Хотя мальчик вроде бы неплохой. На вопрос Глеба о ней самой ответила цитатой: «Развод – одно из высочайших достижений человечества!».

Потом они пошли гулять. Глеб показал ей здешнюю, заросшую кувшинками речку.

Перевел через покосившийся мостик на другой берег, там тоже его «места» – с самого детства его вывозили сюда каждое лето.

Возвращались уже вечером. Глеб вдруг поймал себя на том, что хочет обнять ее за плечи и идти с ней так, дышать запахом ее волос. Удивился, отчасти испугался даже. «Маньяк, да?» – попытался отшутиться, отделаться самоиронией.

Долго не мог заснуть, не помог ему даже тихий ночной дождь, чьи мерные капли падали на крышу как доказательство, что в мире реален только покой и нет ничего важнее покоя.

Кое-как досидел до часу над своим дипломом, позвонил Юле, потом родителям, говорил с ними со всеми долго, умышленно долго, чтобы они не вздумали перезванивать ему вечером.

Они бродили по лесу весь день. Лариса взяла с собой огромный, доставшийся ей от бабушки китайский термос и бутерброды. На каком-нибудь склоне или если надо переступить через большое упавшее дерево, перейти по доске ручей, он подает ей руку. Чувствовать ее пальцы, их холод, почему они холодные? сознавать их длину, а эта ее жилка, идущая по тыльной стороне ладони и раздваивающаяся у основания указательного и среднего.

Возвращались уже затемно, вдоль берега. Сейчас им осталось только подняться в горку, и они дома. Всплеск где-то посередине реки.

– Это рыба? – Лариса спросила шепотом, будто боялась вспугнуть рыбу.

– Да.

– И такая большая. А я думала, что рыбки уже спят.

Глеб поцеловал ее. Она не удивилась, не возмутилась. Ответила коротким поцелуем и тут же отстранилась:

– А справка у тебя есть?

– Я привился, – он поддержал ее тон, – с антителами всё в порядке. – И, не выдержав тона:

– Я вас люблю. – Испугался сказанного, зачастил: – Сразу, как увидел, только сначала не понял этого, и слова еще не было, но вот появилось.

– Я тебя тоже.

Глеб думал, что она сведет к шутке, как-нибудь более-менее по-доброму его высмеет. А она сказала так просто.

– Правда, моя любовь довольно поверхностна, но дело здесь не в тебе, у меня всегда получалось так.

Ведет его за собой в мансарду. Поднимаясь по узкой лестнице, он довольно-таки больно стукнулся макушкой о низенький потолок, и это рассмешило их обоих.

И начались ночи. Эта женщина поразила, оглушила его. Его прежний небогатый опыт вроде был и неплох, но он и представить себе не мог, что возможно такое. Она учила его: легко и весело, и без ущерба для его самолюбия. И эти ее переходы от заботы и нежности к когтям и страсти. Ее сок, ее запах. И каждая встреча несла что-то новое, вот так, и в деталях, и в главном. А вот он уже добился ее финального вскрика. И это счастье долго лежать так, обнявшись после. Ее глаза закрыты, и лицо, настолько отрешенное, что кажется каким-то другим, чужим? но это не отталкивает, не настораживает – провоцирует нежность и жалость.

Он всегда просыпается первым. Ее голова на его плече. Интересно, во сне она сознает его, чувствует его объятие?

Ему не очень-то нравились ее складки кожи на шее, две складки – как она язвила на собственный счет, «складки тлена и возраста». И была еще одна, куда как более интимная деталь, что ему неприятна, но какая разница – он же любит! То, что начиналось как влюбленность, как любовное приключение, вдруг оказалось любовью. Ему тошно и пусто без нее. И он делал так, чтобы не быть теперь без нее. Всё, чем они занимались вместе, гуляли ли по окрестным лесам, готовили еду, смотрели фильмы – всё получалось у них настолько радостно, счастливо. Между делом Лариса проверила математическую часть его диплома и нашла ошибку. «Класс! – восхитился Глеб. – Любить тебя оказалось к тому же еще и выгодно».

А днем звонит Юля. Днем ему приходилось врать. А что он мог? Сказать, что телефон разрядился? Так она позвонит по скайпу. Юля. А ведь еще совсем недавно он думал, что любит ее. Верил, что любит. Такой вот ровной, необременительной, приятной, можно сказать, удобной любовью. Он, как писали когда-то в романах, «был у нее первый». Его удивило, как спокойно и буднично она отнеслась к тому, что произошло между ними. «Пора уже», «так положено», «как у всех» было написано на ее лице. Он в общем-то понимал – то, что она с ним, Глебом, есть лишь стечение обстоятельств – на его месте мог оказаться кто-то другой примерно такого же возраста, примерно такой же внешности и примерно с такими же перспективами на жизнь. Только до сего дня он считал это «стечение обстоятельств» счастливым. Более-менее счастливым.

Стремясь избавиться от чувства вины перед Юлей, он искал в ней изъяны, но нет… ничего особенного, и Юля не виновата, что ему теперь пресно и скучно с ней. Нет, он не идеализирует Ларису. Что, он не видит ее самовлюбленности?! Сколько бы сама она не называла это свое милое качество эгоцентричностью. Знает и о ее равнодушии ко многому из того, что так для него важно. Но он любит. Любит. Только разве он знает, кто он и что он для нее! И куда всё это идет? «Никуда», – пожала плечами Лариса. Он не согласен, он попытался о смысле. Она ответила в том духе, что жизнь не имеет смысла, но это не такая уж трагедия, как ему представляется, а маленькие смыслы есть, правы в своей преходящести, доподлинны в мимолетности и всё такое. А ее, скорее всего, ждет одинокая старость, она, в общем-то, понимает. Глеб начал было, что ничего-то она не понимает, ведь у нее теперь есть он, но она сказала: «Не надо». Не надо бреда, даже если бред и возвышает его в собственных глазах.

Гроза, наверное, собиралась долго, но им, что в мансарде увлечены любовью, было ни до чего. И для них она разразилась внезапно. Гром расколол небо как раз над ними. Казалось, сейчас их завалит обломками тверди. Воздух той изумительной чистоты, того вкуса, что бывают только в грозу. Они вскочили – закрыть рамы, пока стекла не разлетелись вдребезги. Со стола уже летели бумаги и какие-то мелкие, легкие вещи. Молния. Ее свет будто прошел их насквозь и не встретил сопротивления. Запрыгнули в постель. Сидят в темноте, обнявшись. Снова молния. Снова темень. Ветки вяза, что мирно рос себе у ее дома, сейчас бешено хлещут по стеклам, по утлой крыше. Новый, еще более жуткий раскат грома. Стало ясно, насколько небо больше и страшнее земли. И обрушились тонны, мегатонны ливня. Их каморка-мансарда, быть может, уже летит в бесконечность, в другую Вселенную, в ничто, позабыв о пустяках пространства, времени, смысла. Лариса вцепилась когтями ему в предплечье до боли, почти до крови. Этот радостный ужас мгновения. Глеб впервые пережил условность или как раз всамделишность жизни и смерти, целостность и глубину никому ничего не обещавшего непостижимого бытия.

Сигналит отцовский джип: «Просыпайся, Глеб! Сюрприз!» А он в кровати у Ларисы. Хлопают дверцы, пискнула сигнализация, слышатся голоса мамы, папы и Юли. Черт! Спустился вниз. Пригнувшись, чтобы его не увидели, побежал вдоль забора Ларисы к калитке. На корточках, совсем уже гусиным шагом выбрался с ее участка. Хорошо, что в соседних дачах сейчас ни души. «И где же наш замечательный сын? – отец высунулся из окошка второго этажа. – Странно. – Увидев Глеба на дорожке. – А вот и он». Он скажет, что ходил купаться, сообразил Глеб. То есть, хотел пойти, но услышал их и вернулся. (Ну да, он же сухой.)

Объятия, поцелуи. И Юля его целует. А Лариса, конечно же, всё видит из окна. Надо было заранее объясниться с Юлей, сознаться. Сам виноват. Потому, что трус? Просто трус. Не ожидал от себя?

За «попытку купания» ему тут же влетело от родителей: в мае еще рано, тем более утром, да еще пошел без полотенца! мозгов совсем нет?! Глеб покаялся. Отец сказал, что чистосердечное признание смягчает его вину.

Семейный завтрак. И Юля держится уже как член семьи. И обсуждают приготовления к свадьбе. Чувствуется, что родителям нравится практичность и здравый смысл Юли. Они спокойны за будущее своего Глеба. Вскользь спросили, а что это за новое лицо на даче Людмилы Павловны? Глеб ответил небрежно, какая-то родственница, насколько он понял, двоюродная сестра.

Глеб старался не подавать вида, но его настроение все-таки было замечено. «Это что еще за депрессняк?». Глеб отшучивался. Родители решили, это из-за диплома. Переутомился что ли? Ничего, бывает. «Глеб, ты давай прекращай. Это всего лишь диплом, а не кандидатская», – Юля сознает свою ответственность за него.

Глеб боялся, что Юля захочет погулять с ним в лесу или сходить на реку. И что ему делать? Скажет, что натер мозоль. Точно! До крови. Надо же, герой плутовского романа! Но Юля действительно была «слишком городская», и «природы» ей вполне хватало здесь, на участке. Тем более, что в лесу наверняка сыро и грязно после вчерашнего ливня. А вдруг, если б они пошли гулять, оказались наедине, он смог бы сказать ей правду? Всю правду?! Он встретил другую женщину. Какая картонная фраза. Он больше не любит ее. Такая правда будет ей понятна. Это щадящий по сравнению с «другой женщиной» вариант правды? И не любил никогда. Просто ему нужно было время, чтоб это понять. Но она-то любит. Любит той самой, как он недавно выразился, «удобной любовью», это ее предел, потолок. И она совершенно искренна в своем чувстве. Искренна и добросовестна с ним. Так страшно ей признаваться. А она уже заказала платье. И список гостей составлен, и многие уже извещены. В каждом ее слове, в каждом прикосновении к нему, в каждом поцелуе угадывалось: «мое», «мое, и точка». Или же Глебу просто уже видится, мнится так?

Перед сном мама вопросительно глянула на Глеба. Имелось ввиду, где стелить Юле?

– В моей комнате, – сказал Глеб.

– Понятно.

Взял у нее простынь:

– А я тут, на кухне.

Мамино удивление, нет, ничего не сказала, но явственно было это ее: «Неужели у них ничего еще не было? Быть не может. Или у них какие-то нелады сейчас? То-то, смотрю, Глеб весь день не в своей тарелке. Ладно, дети сами разберутся».

А вот уже удивилась и Юля. Глеб мямлит, что не может так вот, при родителях.

– Ничего себе! – рассмеялась Юля. – Какие мы нежные! А как ты в таком случае вообще планируешь нашу семейную жизнь?

«Семейная жизнь» у них запланирована в его квартире, с родительской спальней через стенку. Во всяком случае, на первых порах так.

Фыркнула:

– Как хочешь! Не хватало еще, чтоб я тебя уговаривала.

Утром, пока все еще спят, Глеб подошел к забору:

– Лариса!

Лариса, не прекращая своей гимнастики:

– У тебя сейчас лицо такого, знаешь ли, мужа, что сходил налево, искренне сожалеет, хочет сохранить семью.

– Лариса, ты не понимаешь.

– Это ты не понимаешь. – Подошла к забору, взялась за верхушки досок. – Живи. Просто живи и не драматизируй. Есть естественный ход этой самой жизни, в конце-то концов, а я так. Конечно же, так. Пора б самому догадаться, то есть посмотреть в глаза правде или чему там обычно в глаза смотрят. Да и всё было ясно с самого начала. А я, дурочка, – ищет слово, – увлеклась. – Слово ей не понравилось, ну и пусть. Пусть. – У тебя же будущее. Целое такое будущее, понимаешь?! То ли или иное будущее. И нет у меня никаких прав ни на тебя, ни на сам этот «естественный ход». И слава богу. Мне вообще тяжело. Не моя это мерка. Мне бы чего попроще. – Вдруг тихо и мягко. – Я благодарна. –Повторила. – Благодарна. Но сколько же нам можно вставать на цыпочки, силится переупрямить здравый смысл или там порядок вещей? Только сами себя обманываем. Скажешь, я не права?

– Права.

Глеб пытается сказать, что нужна ему она, она, а не ее правота. Она, а не «порядок вещей». И это его внезапное чувство свободы от будущего… своего будущего. Накрыл ладонями, сжал ее пальцы.

Родители засобирались в город. Ну да, чуть пораньше, дабы успеть до того, как возвращающиеся с уикенда садоводы и дачники встанут в многочасовой пробке. Глеб сказал Юле, что им надо поговорить. Нет, не сейчас, не наспех. Он уже во вторник приедет в город, ему препод, научный руководитель, назначил, а потом они встретятся и поговорят. Хорошо? Но, если она хочет, можно и по скайпу. Если по скайпу, то завтра, да хоть как только она домой вернется. Да, лучше сразу! Юля, несколько раздраженная, уставшая и от такого отдыха, и от «выпендрёжа Глеба», не придала было значения его словам, но где-то посередине его объяснения заподозрила неладное.

– Ну давайте, целуйтесь быстрее, и едем, – уже из машины кричит мама Глеба.

Дмитрий Раскин

Фотоиллюстрация Дианы Приходько