Александр Фитц. Пьяному всё по колено

Где-то перед новогодними праздниками 1990 года мне позвонил Виктор Шапирянц.

– Саня, дорогой, – едва заметно заикаясь, сказал он, – извини, что отвлекаю, но у меня грандиозная новость.

– Не волнуйся, я уже позавтракал, – успокоил я его. – Поэтому давай, не спеши и выкладывай.

– Ты же знаешь Лёню? – спросил Шапирянц.

– Того, что делает зубные протезы?

– Ну да, он ещё мой дальний родственник.

– Знаю, конечно.

– Так вот, – таинственно вздохнул Шапирянц, – к нему едет родственник из Стокгольма, который…

На мгновенье прерву это повествование, дабы ввести читателя в курс дела.

В то время я жил в Москве и занимался свободной журналистикой, т. е. был избавлен от необходимости ежедневного посещения редакций. Это обстоятельство сберегало мне массу времени и нервов, которые, ничуть не жадничая, я щедро тратил на преферанс, играя в компании по «маленькой» то с Шапирянцем, то с другом детства – воровским авторитетом Костей Юфером.

Что касается последнего, то о нём я расскажу как-нибудь в другой раз, а вот о Шапирянце – сейчас.

Знаменит, в кругу людей близко его знавших, Виктор был благодаря целому ряду обстоятельств. Во-первых, не обладая какими-то особыми физическими данными: рост – ниже среднего, вес – нормальный, борода – обычная, аппетит – так себе, он совершенно спокойно принимал «на грудь» литр водки, что практически никак не сказывалось ни на его поведении, ни на внешнем виде. Кроме того, в подарочном наборе открыток, выпущенных к Московской Олимпиаде 1980 года, была запечатлена и улица Полянка с Шапирянцем на переднем плане. Как он объяснял, сфотографировали его совершенно случайно, по пути в любимую пивную, которая располагалась аккурат в подвале того самого дома, в котором некогда жил дедушка Калинин. Ну, тот, что был всесоюзным старостой и большим любителем балерин. Но об этом в открытке умолчали – об этом Виктор сам рассказывал, очень образно изображая собственное похмелье и дедушку Калинина.

Вообще-то Шапирянц окончил факультет радиофизики и электроники Московского физико-технического института, но по специальности работать не стал, а устроился в одну хитрую контору, сотрудники которой были обязаны регулярно выезжать на нефтепромыслы и что-то там контролировать. Что конкретно, он и сам точно не знал, впрочем, не это было главным. Из командировок Шапирянц привозил очень редкие книги, читать которые любил никак не меньше, чем играть в преферанс и пить с приятелями водку.

Кроме того, он был славен уникальной библиотекой, начало которой положил ещё его дедушка, а также тем, что учился в одной школе, но на девять лет позже, со второй женой великого писателя земли русской – Александра Исаевича Солженицына – Натальей. И, наконец, жил в совершенно фантастическом доме, похожем больше на многоквартирную сторожку Бабы-Яги, Кощея Бессмертного, Иванушки с Алёнушкой и прочих сказочных героев вместе взятых.

Если, читатель, вам доводилось бывать в центре Москвы, то вы наверняка знаете, что недалеко от Кремля находится 1-й Казачий переулок. А в нем, среди престижно-модерновых банковских офисов и главков межконтинентальных фирм в перестроечные времена — двухэтажный деревянный сруб, который и являлся родовым гнездом Шапирянцев.

История его появления, в столь вроде бы неподходящем месте, следующая. Где-то в начале 20-х годов прошлого века из Бразилии в Москву приехал моложавый господин. Цель его визита, как рассказывают, была весьма прозаичной – проведать двух братьев, которых он не видел лет десять. Побродив по Москве и порасспрашивав людей, он, наконец, отыскал их в каком-то подвале на Сретенке – полуголых, несчастных и голодных. Но вместо того, чтобы не мешкая взять да увезти их вместе с домочадцами к себе в Рио-де-Жанейро или на худой конец в Белу-Оризонти, что в штате Минас-Жерайс, он, выпотрошив портмоне, продав часы, золотые запонки и даже чемодан с запасными рубашками и штанами, приобрёл им участок земли, на котором работяги быстренько воздвигли деревянный дом на двух хозяев.

– Через год, – сказал бразильский брат, – мы его закончим, то есть оштукатурим снаружи и облагородим внутри, а сейчас, простите, деньги кончились.

Но в следующем году он не приехал. И вообще московская родня более его не только никогда не видела, но и старалась даже не вспоминать. И правильно делала. Остап Бендер, как вы знаете, тоже что-то там говорил о Рио-де-Жанейро, а в итоге…

Но не в этом суть. А в том, что один из братьев, которому бразилец подарил дом, являлся родным дедушкой Шапирянца, а другой, соответственно, – двоюродным.

К тому времени, когда в середине 80-х я впервые переступил его порог, то дом был всё так же неоштукатурен снаружи и странен внутри. Но жили в нём уже не две, а – семь семей родственников, что, как однажды заметил Константин Юфер, наглядно подчёркивало не столько любвеобильность, сколько – традиционную, без вывертов, сексуальную ориентацию Шапирянцев.

Но, думаю, лучше бы они её сменили. Хотя бы частично или временно, так как из-за проблем с жизненным пространством, то есть жилплощадью, Шапирянцы иногда конфликтовали, а порой даже не здоровались друг с другом, что позволяло квалифицировать их отношения, как некую разновидность совковой вендетты, когда соседям писают в чайники и украдкой сыпят соль в кастрюли, с кипящим на огне борщом.

Единственно, кто вместо того, чтобы пить соседям кровь, стремился пить с ними водку, был мой приятель Виктор и муж его двоюродной сестры Наты – Лёня.

Любимая дочь 50-летнего тогда Лёни уехала с мужем и внучкой в Израиль, он с Натой жил где-то в Чертаново, а вот полторы комнаты на втором этаже сруба, полученные в виде приданого, использовал под зубоврачебный кабинет. Конечно, назвать то, чем занимался Леонид, – бизнесом можно было с большой натяжкой.

Как правило, все его пациенты расплачивались натурой, то есть – бутылкой, которой, естественно, не хватало. Тогда Лёня извлекал заначку, и, как говорится, пошло-поехало.

Само собой, Шапирянц, если он в данный момент не был где-нибудь в Пандым-Югане или Нефтекамске, принимал во всём этом действе самое непосредственное участие. И не только он, но и другие, не менее колоритные личности. Например, внешне очень похожий на Владимира Ильича Ленина, только худого, собачник Паша, который, окончив МГИМО, вначале служил в ветлечебнице (отсюда – прозвище), а затем стал работать в одной с Шапирянцем конторе. Или – грузчик овощного магазина на Кропоткинской Эдик. Вообще-то он имел дипломы филфака и мехмата, но предпочёл физический труд – интеллектуальному.

Изредка мне доводилось бывать на их посиделках, и каждый раз, признаюсь, я искренне сожалел, что не родился художником и не могу запечатлеть увиденное на холсте. Всякую же мысль о фотоаппарате, а тем более – о словесном конспекте их далеко не тайных вечерь я отвергал, как кощунственную.

Чтобы понять почему – попытайтесь представить комнату, тесно уставленную мебелью начала ХХ века, а также периода развитого социализма, шторы, которые не прикрывают окна, а словно разноцветные, пропылённые знамёна некой неведомой армии, скорее всего наполеоновской, свисают с древков, прикрученных к потолку. И всюду – книги, вперемешку с газетами, журналами и стопками ксерокопий.

По центру стоит большой овальный стол, на котором грудятся бутылки, полупустые консервные банки, разнокалиберные стаканы и рюмки, поблёскивают обёртки плавленых сырков и сереют хлебные корки.

За столом, с серьёзными выражениями на лицах, сидят люди и пьют водку. Друг к другу они обращаются примерно так:

– Голубчик, не сочтите за труд передать мне солонку…

Или:

– Милостивый государь, намедни я заходил к вам, звонил, но мне не открыли.

– Ах, это были вы! Какая жалость. Конечно же, я слышал, но не мог встать. Боялся не дойду – вырвет. Чем-то закусил недоброкачественным…

А вообще-то за этим столом говорили исключительно о литературе, истории, механике, космосе, религии и других высоких материях. Причём, если возникал какой-нибудь спор, например, кто из рыцарей сидел по правую руку от короля бриттов Артура, а кто – по левую, то голоса никто не повышал, а для выяснения истины с полок доставались энциклопедии, справочники, а также первоисточники, изданные как в советское, так и царское время. Вопрос тщательно прорабатывался, а потом, чокнувшись, все дружно опорожняли стаканы и переходили к другой теме.

Время от времени кто-нибудь из собеседников сваливался под стол, но на это никто особого внимания не обращал, тем более – не спешил его оттуда вытащить. Но не это, помню, более поразило меня, а то, что спустя какое-то время, этот некто, ещё из-под стола, ловко и к месту включался в очередной диспут, а затем, взгромоздившись на стул и ничуть не смущаясь произошедшего с ним конфуза, продолжал пить водку и беседовать…

Однако возвратимся к началу нашей истории.

– Так что за родственник едет к Лёне? – спросил я Шапирянца.

– Я же сказал – дальний. Ты его наверняка не знаешь.

– А как зовут? – не успокаивался я.

– Вообще-то Володей, но теперь он переменил имя.

– А фамилию?

– Не переменил. Она у него прежняя – Экер.

– Ты меня обижаешь, – оскорблённым тоном сказал я. – Это я не знаю Экера?!

– Извини, – смутился Шапирянц. – Но тем лучше. Вас не нужно будет представлять. Короче, бросай всё и двигай ко мне. Он тут нам про Запад будет рассказывать, и вообще отметим встречу.

– Уже двинулся, – ответил я и положил трубку.

Тут я вынужден снова сделать маленькое отступление и пояснить, что в те последние месяцы правления почётного комбайнера, заслуженного туриста, неудачливого путчиста, лучшего немца, а заодно перестройщика СССР – Горбачёва, Запад для нас был столь же таинственно неведом, как, допустим, жизнь после смерти. Поэтому всякий, кто приезжал оттуда, был кем-то вроде Синдбада Морехода или Афанасия Никитина, каждое слово которого вызывало уважительное восхищение.

Что же касается Экера, то пусть и не близко, но его я знавал. Был он удачливый фарцовщик, выпивоха и бабник, который, выправив соответствующие документы, выехал на Запад по еврейской визе. Я также слышал, что там, за «железным занавесом», жизнь его не очень-то сладилась. То ли по причине отсутствия дефицита, то ли ещё почему. Зато его супруга, по кличке Матрёшка, сделала головокружительную карьеру в каком-то туристическом агентстве. И теперь, поменявшись с Экером ролями (по принципу: я – добытчик, ты – дурак), страшно третировала его. Единственно, что как-то скрашивало жалкое Володино существование – так это редкие туры на родину, которые субсидировала Матрёшка. Вот тут-то он оттягивался по полной программе: с цыганами, девочками, шампанским…

Помню, направляясь с ним на встречу, я ещё удивился, зачем это Экер решил потратить своё драгоценное время на Шапирянца с Лёней, которые, обладая массой достоинств, «ходками» всё же не были, предпочитая дамскому обществу мужское.

Приятелей я застал на кухне, в состоянии крайней степени взволнованности, радостного нетерпения и стерильной трезвости.

Перехватив мой взгляд, Лёня сказал:

– Наверное, мы сейчас похожи на двух кобельков перед первой в их жизни случкой?

– Есть что-то, – согласился я.

– Эх, Саня, Саня, – вздохнул Шапирянц. – Ты посмотри только, до какой степени униженности довёл нас всех этот Минеральный секретарь. Конкретно – мы с Леонидом имеем желание выпить. И деньги у нас есть, а вот водки в магазинах – нет.

– Вообще ничего нет, – перебил его Лёня.

– Пожалуйста, без эмоций, – тяжко вздохнул Шапирянц. – Мы сейчас не о глобальном, а о конкретном. И надежда у нас только на Володю Экера. У него есть валюта, и он может пройти в «Берёзку».

– Так он к вам только за этим идёт? – спросил я.

– Ну что ты! – искренне изумился Шапирянц. – Во-первых, мы сто лет не виделись и нам интересно, как там на Западе. А ещё Володя потом вроде как в Третьяковскую галерею с Лёней отправится.

– Куда?! – воскликнул я.

– Ну, ты же знаешь его привычки, – явно смущаясь затронутой темы, сказал Шапирянц. – И его жена Матрёшка, прости – Марта, тоже знает. Поэтому в Москву Володю она отпустила с единственным условием, что они с Леонидом будут по музеям и выставкам ходить.

– Да, – расплылся в улыбке Лёня. – Ната нам даже билеты купила.

– Ну, конечно, – вспомнил я, – они же двоюродные сёстры.

– Троюродные, – поправил Шапирянц.

– Это не столь важно, – потирая руки, сказал Лёня. – У него уже всё распланировано. Час с нами, а потом, как говорится, гуляй вошь, пока баня на ремонте.

– Что-то я не слышал этой идиомы, – ухватившись за кончик правого уса, насупился Шапирянц.

Но продолжить это филологическое изыскание не успел. Широко и со скрипом распахнулась тяжёлая дверь, и в квартиру ввалился улыбающийся и розовощёкий Экер.

– Привет пираньям перестройки! – заорал он.

– Вовчик! – в унисон вскрикнули Лёня с Шапирянцем и бросились в его объятия.

Потом все мы уселись за пустой, покрытый несвежей скатертью стол, и Володя сказал:

– Какие планы?

– Да подожди ты, подожди, – с явным осуждением в голосе сказал Лёня. – Успеешь. И в Третьяковку, и на выставку хохломской игрушки, то есть, выражаясь по-научному, никуда от тебя твои бабцы не денутся. Ты нам про Запад прежде расскажи, про жизнь заморскую.

– И, пожалуйста, если можно, – потупив от с трудом скрываемого стеснения взор (не привык просить), добавил Шапирянц, – купи в «Березке» водки.

– Да, водки. И на всех, – порывисто сунув руку в карман, вроде бы за деньгами, сказал Лёня. – Кстати, рубли там у вас берут? У нас, например, – нет.

– Вас туда и не пускают, – усмехнулся Володя. – Но условие. Я – ни капли.

– Как?! – вскричали мы.

– Я сюда не пить приехал, а – трахаться, – с назидательностью в голосе произнёс Володя. – Так что не будем терять время.

– А с чего начнём? – ехидно поинтересовался Леонид.

Но в этот момент зазвонил телефон. Шапирянц взял трубку и сразу же стал медленными рывками, будто кто невидимый бил его сверху, втягивать голову в плечи. Когда почти вся она скрылась где-то под пиджаком, а из ворота рубашки дыбилась только борода да телефонная трубка, он жалобно поманил рукой Лёню.

– Кажется, тебя, – сказал Шапирянц.

– Алё, вас слушают, – по-особому интимно пророкотал Лёня, и тут же смешавшись: – Да, да, дорогая… Ну, конечно… Сначала в Третьяковку, а потом сразу же телефонирую… Как ты могла подумать?.. Да, да, несомненно… Уф…

– Натка, что ли? – спросил Володя, когда он положил трубку.

– А то кто? – тяжко вздохнул Леонид. – Контролирует.

– Ну, тогда пошли в «Берёзку», – резюмировал Володя.

Из валютного магазина, располагавшегося на Кутузовском проспекте, он вышел с огромной, никогда до того нами не виданной, бутылкой «Московской», со стеклянной ручкой на боку.

– Вот это Третьяковка! – восхищённо уставился на неё Шапирянц.

– С Эрмитажем в придачу, – добавил Лёня.

– Ну что, братва, я отчаливаю, а вы уж без меня, – протягивая Шапирянцу бутылку, сказал Володя.

– Нет! – вскричал Шапирянц. – Без тебя мы пить не будем.

– Не будем, – с явным сомнением в голосе подтвердил Лёня.

– Действительно, может, немного расскажешь про то, как там? – сказал я. – Тем более, столько не виделись.

– Ну ладно, – глянув на часы и что-то прикидывая в уме, согласился Экер. – Только в темпе. Вы ж понимаете?

– А то мы не люди! – радостно загоготал Лёня.

… О жизни на Западе Володя повествовал как-то монотонно и сквозь зубы, будто о чём-то неприличном вспоминал.

– И выпивка круглосуточно? – удивлялся Леонид.

– Да там всё круглосуточно, – тяжко вздыхая, отвечал Володя. – Но счастья – нет. Понимаешь? Там даже любви настоящей нет. Все за деньги.

– А сколько? – спросил Леонид.

– Что сколько? – не понял Володя.

– Ну, допустим, проститутка.

– Да я ж тебе и объясняю, что не могу я с проститутками. Мне чувства нужны! Страсть! Я ж так импотентом стану!

– То есть «на шару», – резюмировал Лёня.

– Фу, как вы сегодня непристойно выражаетесь, – брезгливо повёл бородой Шапирянц.

– Стоп, стоп, коллеги, – перебил его Экер, – как говорится, потехе время, а я – пошёл.

После этих его слов лица «коллег» исказились такой непередаваемой мукой и трагизмом, что Володя буквально застыл на месте.

– Вовик, Володечка, родной ты наш, – вдруг как-то по-бабьи, но мужским голосом запричитал Лёня, – не бросай нас, лишенцев, не оставляй сирот неприкаянных…

– Что?! – обалдело уставился на него Экер. – Что ты такое говоришь?!

– Он просит, чтобы ты не уходил, – потупив взор, пояснил Шапирянц.

– Почему?

– Помнишь фильм «Чапаев»? – спросил Шапирянц.

– Ну-у, – подозрительно протянул Экер.

– Помнишь слова: «Брат Митька помирает. Ушицы

просит»?

– Допустим.

– А у нас брат Лёнчик – водки просит.

– Так что, опять в «Берёзку»?

– Если, конечно, тебя это не разорит.

Позвонив по телефону, Володя передвинул свою встречу с какой-то Ларисой, и весёлой гурьбой мы снова отправились на Кутузовский. По пути он снова вскочил на своего любимого конька и попытался уверить нас, что коммунистическая пресса вовсе не лжет, когда пишет, что на Западе человек человеку – волк. Мы, соответственно, ему не верили, особо напирая на тот факт, что какой же он волк, коли покупает нам водку.

– Эх, друганы, – говорил Экер, – не дай бог вам там оказаться. А если окажетесь, то вы меня ещё вспомните.

– Типун, тебе, Володечка, на язык, – громко икая, отвечал Шапирянц. – А если там действительно плохо, то возвращайтесь. Родина-мать поймет и простит.

– Его Матрёшка, пардон, Марта не пускает, – убеждённо гундел Лёня. – Я это точно знаю.

Потом был поход за третьей бутылкой. А затем случилось следующее.

– Володя, дорогой, – сказал Лёня, – прогуляй нас, пожалуйста, по дворику, а то скоро Ната придёт, а мы, как видишь, не совсем трезвы.

Насчет «не совсем» он, конечно, поскромничал. Оба они, что называется, были в дым, но странным образом (об этом я уже рассказывал) сохраняли способность достаточно разумно излагать свои мысли и желания.

– Пусть вас Саша прогуляет, – ткнул в мою сторону пальцем Экер, – а мне действительно пора.

– Он тоже будет, – заверил его Лёня. – Все будут! Но прежде – ты!

– Пожалуйста, Володя, хотя бы разочек, – утирая неожиданно навернувшиеся слёзы, поддержал его Шапирянц.

Какое-то время Экер молча смотрел на них. Потом, тяжко вздохнув, поднялся с кухонной табуретки, вышел в прихожую, и через мгновенье возвратился в необычайно, как мне тогда казалось, шикарной исландской дубленке.

– Выходи строиться! – гаркнул он.

Замечу, что я, как и Володя, был совершенно трезв. И всё же с огромным трудом, крепко держась за хлипкие перила, спустился по ступенькам невысокого, но совершенно обледеневшего крыльца. Что же касается Леонида с Шапирянцем, то те просто кубарем скатились с него.

Когда мы их подняли, то Володя, ухватив друзей под локти, встал по центру, а я – сзади, чтобы страховать в случае неожиданного падения одного из них.

Вот такой странной группкой мы и стали прогуливаться перед Шапирянцевым домом.

– Почему крыльцо ото льда не очищено? – сдавленным от напряжения голосом спросил Экер. – Ведь свалиться можно.

– Потому что дворник запил, – пояснил Лёня.

– А почему дорожку никто песком не посыпал? – снова задал он вопрос.

– А потому, – радостно расхохотался висящий на его правой руке Шапирянц, – что это наша родина, сынок. И ты, проказник, давно не перечитывал «Собачье сердце», а ещё…

Завершить фразу он не успел, так как в очередной раз свалился на мёрзлую, твёрдую как бетон землю. Но ничего с ним не произошло, впрочем, как и с лежащим рядом Лёней, ибо оба они, словно тряпичные куклы, наполненные опилками, падали негромко и совершенно для себя безболезненно.

Наконец мне надоело страховать и поднимать их, и я возвратился в квартиру – сообщить домой, что скоро буду. Едва положил телефонную трубку, как со двора раздались истошные крики и какие-то приглушённые стоны. Прильнув к окну, я увидел распростёртого на земле Экера и барахтавшихся на нём Лёню с Шапирянцем.

Выскочив на улицу, я понял, что дело плохо, ибо Володя был без сознания. На счастье, в это самое время кто-то из шапирянцевых соседей возвращался домой и вызвал «скорую».

Ещё до её прибытия удалось восстановить картину произошедшего. Трезвый, как стекло, Володя поскользнулся, упал, сломал руку и на какое-то время отключился.

Когда его на носилках положили в машину «скорой», то туда же попытались проникнуть чуток отрезвевшие Лёня с Шапирянцем, но их не пустили. И всё же к утру, они пробрались в палату и выяснили, что когда в рот снова потерявшему сознание Володе медики вставляли кислородный шланг, то ненароком… выбили ему два зуба.

Но и на этом злоключения Экера не закончились. Оказывается, в Москву он прилетел без медицинской страховки. Насколько это важно и что это вообще такое – я тогда даже не подозревал. Поэтому был удивлен, узнав, что Матрёшка, с целью возместить понесённые ими убытки, поклялась обязательно сломать Экеру другую ногу и выбить минимум пять зубов. Но уже – в Стокгольме.

Спустя сутки позвонил трезвый Шапирянц.

– Саша, ты поедешь провожать Володю в аэропорт?

– Так его уже выписали? – обрадовался я.

– В общем-то – да.

– И как, на такси?

– Нет, его «скорая» туда доставит, прямо к трапу. Он же в гипсе.

– А мы зачем?

– Ну как же? – удивился Шапирянц. – После всего случившегося мы просто обязаны проводить его в последний путь.

– Куда?! – поёжился я.

– В смысле в Швецию. Ведь теперь Матрёшка навряд сюда его пустит.

… Когда машина вместе с Экером, санитаром, врачом и нами подрулила к трапу самолёта, то мои приятели в категоричной форме заявили: «На борт самолёта нашего дорогого Володечку понесём мы».

Медики спорить не стали, и носилки с обречённо взирающим в серое московское небо Экером действительно понесли успевшие где-то «освежиться» Шапирянц с Лёней. На самом верху трапа кто-то из них неожиданно поскользнулся, и все кубарем скатились к исходной точке. Подбежали люди, подняли их. На Леониде с Шапирянцем – ни царапины, а у совершенно трезвого Экера перелом. На этот раз – ноги.

И хотя он очень просил отправить его таким, какой есть, пусть даже с пятью переломами, его не послушали.

Пока делали рентген и накладывали гипс – самолет улетел. Поэтому в Швецию он смог отправиться только спустя два дня. Правда, на этот раз никто из родных или друзей его не провожал…

… Недавно я побывал в Нюрнберге, в гостях у живущего там Шапирянца. Естественно, вспомнили мы и эту давнюю историю, а также её участников.

Леонид, к сожалению, отошёл в лучший мир. Его жена Ната уехала к единственной дочке в Израиль. Володя затаился где-то на Скандинавском полуострове, а Матрёшка, как выяснилось, возглавляет одно из крупнейших шведских туристических агентств, работающих с Востоком.

Что же касается Шапирянца, то внешне он практически не изменился. Разве борода поседела, да волосы на макушке стали реже. Ну а привычки – те же. И преферанс также любит. Он говорит: «Конечно, мы хотели иммигрировать в Канаду или в США, но не подошли с женой своими интеллектуально-трудовыми анкетами. Поэтому, как еврейские беженцы (не уточняя при этом, от кого конкретно они сбежали) обосновались в Германии. Здесь хорошо, покойно. Почти как в Швеции, о которой рассказывал Экер, но скучновато. А из переживаний, то у нас на двоих оно одно осталось – судьба демократии в России. Очень опасаемся, что красно-коричневые надругаются над Чубайсом, Новодворской, Борей Немцовым, Ирой Хакамадой, Костей Боровым, Шендеровичем, Кохом, конечно Егорушкой Гайдаром и закроют «Эхо Москвы».

Выслушав это его признание, я моментально вспомнил падения Шапирянца на обледеневшую московскую землю зимой 90-го года. Ни руки, ни ноги, ни спины он тогда не повредил. Это точно. А вот головой наверняка ушибся. Причём крепко и не раз. Но где? Неужели в аэропорту, когда вместе с носилками свалился с трапа самолёта? Впрочем, какое это теперь имеет значение.

А сруб в 1-м Казачьем переулке всё такой же. И кажется, ничто не властно над ним. В том числе и время. Но, как сказал Шапирянц, новые хозяева собираются снести его и построить что-то необыкновенное, но чужое.

Александр Фитц, Мюнхен

Напоминаем, что новую книгу Александра Фитца «Легенды старого Ташкента и Другие истории» можно приобрести через берлинский книжный каталог GELIKON. E-mail:knigi@gelikon.de; сайт: http://gelikon-shop.com/; Tel.: (00)49 (0)30-323-48-15, (00)49 (0)30 327-64-638 или непосредственно в Издательстве «Алетейя»: E-mail: fempro@yandex.ru; Tel.: +7 921 951 98 99.