Алена ЖУКОВА | Ты одессит, Мишка…

ТЫ ОДЕССИТ, МИШКА…

Он присел на бордюр набережной. Перед ним в багровом мареве заката текла Москва-река. «Как вскрытая вена», — пронеслось в голове, и дальше: «В моря и океаны солнце садится, а тут — проваливается в бездну, как провалился сегодня он…»

Михаил Семенович Левин — профессор Аэрокосмического факультета Бауманки — часто приходил в Филевский парк, но сегодня это скорее напоминало побег: лишь бы не сорваться на жену, унять дрожь в теле и разжать до боли стиснутые кулаки. Как могло такое случиться? Его Лидочка — единственная любовь, ради которой… Эх, что вспоминать! Тридцать два года вместе. Хорошо, что Женька далеко и не видит, до чего все дошло. Он как-то умудряется маму успокоить из своего Сиэтла, а он, Миша, тут рядом и не может. Лида вспыхивает, на губах выступает пена, заходится криком, если слышит от него слово наперекор.

Он утер слезу. В голове в который раз с февраля назойливо прозвучала песенка: «Ты ж одессит, Мишка, а это значит, что не страшны тебе ни горе, ни беда! Ведь ты моряк, Мишка, моряк не плачет…»

Не стал Михаил Семенович моряком — его хромота по «пятому пункту» не дала поступить в мореходку, но в Одесский институт инженеров морского флота, поступил легко. В то время, как знаменитый Миша — выпускник «Водного» (так одесситы называли институт) веселил страну, а она не подозревала, что переживает последние дни, чтобы навсегда исчезнуть с карты мира, Миша Левин защитил диплом и поступил в аспирантуру. Его научным руководителем стал профессор, разрабатывающий новый тип турбин. Успехи Миши, конечно, радовали родителей, но не настолько, чтобы отвлечь от «идиотского развода на старости лет», как говорила бабушка Фира, поджимая губы и закатывая глаза.

Миша был с ней согласен во всем, кроме навязчивого желания срочно его женить. После родительских семейных дрязг, дележа имущества и взаимных оскорблений ему абсолютно не хотелось обзаводиться семьей. Кроме того, он еще не встретил ту, что хотя бы близко напоминала идеал. В детстве он влюбился в Гуттиэре — героиню фильма «Человек-анфибия». Фотографии Анастасии Вертинской, вырезанные из «Советского экрана» и купленные в ларьках Союзпечати, лежали под стеклом его письменного стола. Бабушке все это не нравилось. Она удивлялась, как можно в такую влюбиться — худую, как селедка, и косящую на один глаз.

Мальчишкой он спорил до слез с бабушкой, а став постарше — посмеивался, но продолжал всматриваться в лица девушек, а вдруг… Именно так и случилось — вдруг тем летом… Она вынырнула из моря, зацепилась за камень, выступающий из воды, но не могла забраться — камень был сплошь покрыт скользкими зелеными водорослями и ракушками. Миша стоял рядом, подал руку, помог забраться и сам чуть не свалился в ударившую волну. А, может, эта волна ударила изнутри прямо в сердце? Перед ним была та самая Гуттиэре — прозрачная голубизна раскосых глаз, мокрые волосы, рассыпавшиеся по остреньким плечам, что-то трепетно тонкое, незащищенное в ее образе, жестах… Смаковал ее имя — Лидия! Влюбился безумно, ухаживал красиво, сделал предложение через месяц. Лида приняла, но заявила — тут не останусь. Либо ты со мной в Москву, либо… Она тем летом гостила у тетки на даче: жарилась на солнце, барахталась в море, объедалась вишнями и абрикосами, попивала домашнее винцо из винограда сорта «лидия», причмокивая и целуя Мишу сладкими губами. Ей все тут нравилось, но какую карьеру может сделать в провинции киновед? Лида училась во ВГИКе. Миша, пережив истерику бабушки и недовольство профессора, подал документы в московскую аспирантуру. Его неожиданно взяли. Конечно, не без помощи одесского профессора. Главное — наука. Ее тогда еще никто не делил…

Тридцать два года счастливой жизни. Чуть не каждое лето — одесские каникулы с набегами в Крым. Женьку оставляли на все лето у моря — у бабушки Фиры, пока была жива, а потом у деда и бабы Левиных, которые, перебесившись, сошлись опять. Лида за летние месяцы превращалась в еще большую красавицу, бросалась с головой в хозяйство и обожала ходить на Привоз. Там ей проходу не было от южных кавалеров. Ей это нравилось. А больше всего нравилось, вернувшись в Москву, собирать друзей-гурманов на даче в Подмосковье, закатывая обед по «бабушкиФиры» рецептам.

После четырнадцатого года он отказался ездить в Крым, а Лида заявила, что Одесса тоже поднадоела. Баба Фира умерла, Женька вырос, родители уехали в Израиль и, в конце концов, уже можно было себе позволить и Юг Франции, и Грецию, и Мальдивы…

Последний раз в родном городе он был без Лиды. Восемь лет назад. Она сказала, что для нее этот город сгорел вместе с людьми в доме Профсоюзов. Возражать ей не стал, решил сам съездить и убедиться, что все именно так, как пишут и говорят тут. После поездки понял, что не все… С тех пор местным СМИ не доверял. Лида, как казалось тогда, тоже. Она просто плевать хотела на все, кроме денег. Забросила свою киноведческую деятельность и ударилась в «мыловарение» — так называла работу над сериалами в качестве сценариста. Свои настоящие имя и фамилию в титрах стеснялась ставить, а деньги не пахнут — зато хорошо пахнут те буржуазные мелочи, которые можно на них купить. Он за эти годы защитил кандидатскую и докторскую, стал профессором. Женьку смогли учить в Англии. Оттуда он не вернулся, а перебрался работать в Штаты. Этим летом собирались его навестить — сын объявил о помолвке с милой девочкой — коллегой. На фотографиях, присланных на Рождество, белобрысый Женька обнимал миниатюрную черноволосую кореянку с фарфоровым личиком. Лида психанула: «Вот только этого не хватало! А славянской внешности баб не держат в этих Амазонах?»

Стало обидно и стыдно, хотя никто вокруг не слышал ее слов. Откуда вдруг этот позорный расизм? А дальше — больше: он вступился за кореянку, заметив, что такое изящество и такие раскосые глазки он встретил тридцать лет назад и влюбился без памяти. Лида презрительно поджала губы и выпалила: «Нечего кровь портить. Я уже однажды испортила…» Этого Миша не ожидал. Ее заявление попахивало антисемитизмом. Он потребовал объяснений. Лида хлопнула дверью и ушла в комнату, врубив на всю громкость телевизор с орущими пропагандистами. От этого ора пробежал мороз по спине — все чаще звучало слово «война»…

В ту ночь не спалось. Когда стали бомбить Киев, он растормошил Лиду и застонал: «Война! Они бомбят города, Одессу тоже…» Лида со сна не поняла? кто такие они, а когда поняла, набросилась: «Это мы бомбим, слышишь! Иначе бы они бомбили Москву». Он впервые за эти годы заметил, как подурнела жена — раскосые глаза превратились в щелочки на пухлом лице, тяжелое тело по-тюленьи всколыхнулось, обтянутое скользким шелком пижамы. Лида оттолкнула его и приказала не паниковать, а лечь в постель и не мешать ей спать.

За пару месяцев стало понятно, что им тяжело просто даже находиться в одном пространстве. Последней каплей стала трехмесячная Кира, убитая в Одессе вместе с ее мамой и бабушкой накануне Пасхи — то есть сегодня… Лида готовилась — напекла куличей, покрасила луковой шелухой больше дюжины яиц, запекла баранью ногу — должны были ехать с друзьями на дачу разговляться. Как вдруг «прилетело» — сказала с досадой. Праздник испорчен — только об этом и говорят, а ведь сами виноваты…

Он встал со стула, сжал кулаки до хруста и стукнул по столу так, что пошла трещина: « Заткнись!» Выскочив из дому, побежал в парк. Теперь сидел тут, захватывая ртом воздух, как выброшенная на берег снулая камбала. По набережной катила коляску молодая женщина. Она все время останавливалась, склоняясь над плачущим ребенком и повторяла: «Кирочка, доченька, тихо, успокойся… Держи соску, не хочешь? А водичку? Господи, что же тебе еще надо?»

Михаил Семенович успел заметить, как зашло солнце над Москва-рекой. Встал, прошел на ватных ногах пару шагов, и упал…. Женщина оглянулась и покатила поскорее коляску дальше — кто знает, может, пьяный какой… Быстро темнеет, страшно…

24 июля 2022

Алёна Жукова