Отдавая дань памяти Юрию Казакову
«С ненавистью думает он об ученых, о всех этих «отцах» атомных и водородных бомб и всяческих ракет, об этом поистине особом и ужасном племени роботов, продавших свои жизни за деньги, за немыслимую роскошь, за виллы и яхты, за женщин — живущих где-то отдельно от всех, в своих специальных поселениях, в своем секретном уединении. И они даже не людьми представляются ему, а марсианами из страшных фантастических романов, существами, чуждыми всему живому, всем полям и лесам и тихим рекам, любви, рождению, не только чуждыми, но и враждебными всему этому”. Юрий Казаков. “Две ночи” (“Разлучение душ”).
Марфино — место магическое. Раз приехав сюда, понимаешь, что непременно захочешь вернуться опять: к этим стройным шеренгам величественных барских лиственниц, маленьким, украшенным замысловатой резьбой, домишкам, чистеньким дачам, живописным окским берегам. К месту этому прикипаешь сердцем. Как прикипел, когда-то Юрий Павлович Казаков, однажды (напутствуемый Паустовским), ненадолго поселившийся здесь и пронесший через всю жизнь глубокую приязнь к этой сокровенной обители. «Я хочу купить себе тут дом, так мне нравится в Марфине, — пишет он Марине Литвиновой летом 1960 года. — Понимаешь, как здорово? Такие дали, такие детали, что ай люли! Я дрожу… Там есть печка — русская. Буду топить и сушить грибы. Грибы ещё есть — белые. Рыба есть — в реке. Дичь есть. Ах, ах!»
Писатель снимает маленький домик на самом краю деревни у семьи Терентьевых. Топит русскую печь, каждый день ходит по лиственничной аллее по воду на родник к Оке, пишет рассказы, копит северный дневник, трудится, похоже, над единственной в стране антивоенной повестью (увы, так и незаконченной), пропитывается новыми замыслами, которым суждено будет реализоваться в виде образчиков русской прозы, и, похоже, незаметно для себя пускает творческие корни в этой махонькой, богом забытой деревушке.
Впоследствии он будет не единожды мысленно возвращаться сюда, всякий раз тоскуя о том, сколь по сердцу были ему эти места, и что жизнь не сложилась так, чтобы остаться тут навеки. » У меня вот только что родилась гениальная идея, — какое-то время спустя вновь адресуется Юрий Казаков к Марине Литвиновой. — По приезде в Москву и при отъезде в Тарусу, я еду не через Серпухов, а через Калугу. Там я иду в Калужск. отд. Союза писателей, становлюсь на колени и бью челом насчет того чтобы они вошли в Калужское земство чтобы оно мне разрешило построиться в Марфино Ух!..»
Первый раз, в июле, мы приехали с женой Татьяной в Марфино с робкой надеждой побродить по местам (если, конечно, они сохранились), описанным Казаковым в его знаменитой «Осени в дубовых лесах». И уж никак не рассчитывали отыскать в густых зарослях старый заколоченный дом, где эта самая «Осень…» рождалась. А за одно с ней — и другие ярчайшие жемчужины казаковский прозы. В том числе — и страдальческие строки так и не выношенного до конца «Разлучения душ». Местные жители подтвердили: да, это дом Терентьевых, почти сорок лет, как стоит заброшен. О Казакове никто не помнит — как-никак 60 лет прошло…
Меньше, чем через месяц, в августе, в День рождения Юрия Павловича, нашли попутчиков для второй поездки сюда в лице столь же «болеющего» казаковский темой — писателя Сергея Шаргунова и главы Фонда Тарусское наследие Оксаны Савоскул. Прибавилось и число погруженных в тему местных жителей: встретившиеся на спуске к Оке три интеллигентные московские дачницы, поведали нам, что ровно двадцать лет назад встретили на этой же самой Марфинской тропе другого известного писателя — Василия Пескова. Тот тоже пытался обнаружить здесь следы пребывания Юрия Казакова.
В сентябре с семьёй приехали вновь. Марфино, в самом деле не отпускало: эта ветхая, полузабытая литературная купель, этот лиственничный «прешпект, эти дубы, эта Ока, этот воздух… Запаслись памятной табличкой о пребывании здесь классика русской прозы. Искали место, где бы её прикрепить. «Да хоть и на дом сразу», — посоветовал местный житель Павел, остановивший свою машину поблизости. Оказывается, предыдущий наши визиты сюда, а в особенности наши прежние публикации на эту тему , возымели действие, и местные жители заинтересованно обсуждали забытое и неожиданно выявленное соседство с выдающимся русским писателем.
Ну, что ж: на дом — так на дом… Не удержался от искушения в него зайти. Точь-в-точь, как в описаниях гостившей здесь Марины Литвиновой и письмах самого Юрия Павловича: маленькая комнатка (только давно сиротски захламленная), русская печь (только треснутая), книжные полки (только в полувековой паутине), кресло (только без обшивки), кухня с окном на лиственничную аллею (только забранное фанерой). То самое окно, что светило герою «Осени в дубовых лесах», когда он спускался к пристани на Оке встречать свою несбывшуюся судьбу:
«Свет в доме я нарочно не погасил, и освещенное окно было хорошо видно, пока я спускался по лиственничной аллее к Оке. Фонарь мой бросал вздрагивающий свет вперед и по сторонам, и я, наверное, похож был на стрелочника, только под сапогами у меня глухо шумели отсыревшие к ночи вороха кленовых листьев и хвоя лиственниц, которая даже при смутном свете фонаря была золотистой, а на голых кустах рдели ягоды барбариса… Аллея круто уходила вниз по скату, свет в окне моего дома скоро пропал, потом и аллея кончилась, пошли беспорядочные кусты, дубняк и елки. По ведру щелкали последние высокие ромашки, кончики еловых лап, какие-то голые прутики, и то глухо, то звонко раздавалось: «Бум! Бум!» — и далеко было слышно в тишине…
Всю обратную дорогу из Марфино преследовал страх за будущность этой знаковой литературной точки: не сломают ли ветхий дом, не забудут ли дорогое имя, не погаснет ли последний робкий огонек Казаковского литературного мемориала (известно, что дом писателя в Абрамцево не сохранился). Надежды заручиться поддержкой областных властей в этом вопросе не оправдались. Что в общем-то — не новость. Зато почувствовалось неравнодушие самих марфинцев, простых жителей деревни, тесно соприкасающихся с ними дачников — нам показалось, что память о выдающемся писателе Юрии Павловиче Казакове жители Марфино, как бы это не было сложно, попытаются всё же сохранить и уберечь и имя его, и место, связанное с его именем от слишком долго пребывающего здесь забвения. Что, самом по себе — дорого. А в условиях приближающегося 100-летия писателя — вдвойне. Если, конечно, антигерои так мучившего его всю жизнь и трагически оборвавшегося гимна миролюбию «Две ночи» («Разлучение душ») не возьмут верх на так любимой им прекрасной земле…
Алексей Мельников
Фотоиллюстрации автора