Игорь Михайлин | Оставленное навсегда с собой

Впечатления о книге Игоря Лосиевского «Колонна: шестьдесят стихотворений» (Харьков: Курсор, 2017)

Читайте подборку стихотворений Игоря Лосиевского на «Новом Континенте»

Самое интересное в жизни для человека — это другой такой же человек. Сколько сил уходит на то, чтобы его выслушать, понять, втянуть в пределы своего сознания. Если это происходит, Другой становится Своим, устраняются конфликты, отменяются войны. Человек ощущает свою всеобщность.

С такими впечатлениями закрываешь книгу стихотворений Игоря Лосиевского «Колонна», только что появившуюся на книжном рынке Харькова.

Это книга о нас, о современнике, о его душевных терзаниях, воспоминаниях о детстве, рецепции событий нашего времени. В то же время — это книга о вечности, о мире как движущейся константе. В нем есть удерживающая его колонна, неустранимые ценности, которые невозможно опрокинуть никаким политическим режимам. Вот это удивительное сочетание мига и вечности становится украшением книги как целостности. Ведь настоящая красота, призванная спасти мир, — не в форме, а в содержании, в той щемящей правде, которая становится дорога для осознавшего ее. За это мы благодарны литературе.

Автор — и есть тот Другой, который в процессе чтения становится Своим. Читатель выслушал его, поэт вошел в его сознание, стал близок. Такую книгу не убираешь со стола, держишь под рукой, чтобы в свободную минуту перечесть полюбившееся место.

Начинается она маленьким циклом из двух стихотворений под названием «Элегии». Отметим вскользь, что элегия — не забытый жанр, реанимируемый автором. Он активно присутствует в современной поэзии, просто далеко не все поэты используют его название в своем творчестве. На самом деле элегия — это любое стихотворение, отражающее настроения грусти, меланхолии, скорби, печали, это результат философских размышлений о сложных вопросах бытия.

Элегии И. Лосиевского наративны, то есть в них отражены картины внешней действительности. Первая элегия — о природе, о березах, сопровождающих автора всю жизнь, их всегда двенадцать; они растут вместе с поэтом: «это по ним научился считать я, / когда мне пять с половиною было». Фраза «всегда их двенадцать» — рефрен в стихотворении. Это и есть символ константы человеческого бытия. Березы — опора, признак стабильности. В мире все меняется, а они остаются такими же, хотя и подрастают, конечно: «Рушились страны и падали флаги, / мы разуверивались, прозревая. / Только б не вышли из той передряги, / если б не эта защита живая». И далее: «Кроны несут они, точно короны, / стали стволы их, как ноги слоновьи, / держат полвека они оборону, чтобы мы жили добром и любовью».

Вторая элегия не о природе — о людях… которые, впрочем, есть частью природы. Это двое стариков, поющая пара, «им, верно, на пару без малого двести. / У кромки бредущие тротуара, / глубокую старость обретшие вместе». Они держат друг друга за мизинцы колечком, их не разорвать, у каждого в сумке на всякий случай таблетка; они поют на улицах города, не важно, какие песни («какой-то романс о досадной ошибке»). Автор не сообщает, кто они. Они часть городского пейзажа, они поют, как птицы; для них это совершенно естественно, они без этого не могут. В пении — не столько выражение внешней потребности, сколько ответ на внутренний запрос о красоте мира, обострённое — с возрастом, «на рубеже» — чувство счастливой причастности к нему.

Потом, по прочтении, мы поймем, почему книга открывается элегией о природе и о людях, — это два лейтмотива, две главные темы поэтического сборника.

О людях поэт пишет всегда с увлечением. Для него каждый человек — загадка, которую он пытается разгадать. Может быть, самое примечательное из стихотворений на эту тему — «Масленица». Собственно, в заглавии отражено время события. Да почему же события? События как раз никакого и нет. Разве можно считать событием сообщение: «А тихий дворовый реликт — дядя Вася / с утра оклемался и с полудня квасит»? Конечно же, нет. Но… это в жизни, а в поэзии — все иначе. Там царствует поэт. А он может превратить ежедневную мелочь в событие. И он это чудо совершает, предлагая нам свои размышления (чем не элегия) о жизни: «По образу он и подобию разве, / объект затухающий? Бес меня дразнит, / проблема сия — не земного ума, / а сумрак душевный — пока что не тьма».

Вот!!! — останавливает нас поэт. — «Не тьма». Вопрос, заданный вначале: действительно ли каждый человек (и дядя Вася) создан по образу и подобию Божьему, — это ведь, по автору, бесовское искушение. На самом деле, ответ прозвучал тут же: «сумрак душевный — пока что не тьма».

Завершает стихотворение (элегию) обращение к дяде Васе: «Встряхнись, дядя Вася! Пусть ночи длинны — / соседка печёт золотые блины, / как сдоба, пышна, и, глядишь, угостит. / И каждого каждый простит». Автор предлагает нам найти в себе душевную щедрость понять каждого дядю Васю, посочувствовать его одиночеству и увидеть выход из сумрака, то есть, сделать то, что уже совершил автор в своем стихотворении. Силой примера (поэтического) он заставляет читателя следовать за ним.

Такой же симпатией и всепрощением к человеку пронизаны стихотворения «Сосед», «Я на многое в мире закрыл глаза…», «Предсказание», «Полковник Бобров», «Инфузория-Туфелька» да и многие другие. В них человек реализует свою человеческую сущность, отстаивает человеческое достоинство. Этим и дороги эти люди поэту.

За суммарной оценкой все же невозможно не сказать несколько слов о стихотворении «Предсказание». Картина — старушка сидит на крыльце подъезда — кому не известна? Но это не простая старуха — «глазом вороньим душу любому прожжёт жильцу». Она остро чувствует (как ни странно) нравственную сущность соседей: «этого обнадёжит, а на этого осерчает, / не потому, что бабник, — чует нутром: подлец». О соседе снизу она прошептала: «Не жилец»; увидев светлячок кометы в небе, сказала: «Это к войне». Конечно же, никто всерьез не воспринимает старушечьи прогнозы, большинство отвечает смехом. Но вот прошло время, и автор, как бы и сам удивляясь, сообщает: «Зря мы тогда смеялись, стоя у самой бездны. / Умер сосед, на границе — путинские войска». Оказывается, старушка обладала действительным даром Кассандры; та тоже предсказывала правду, но ей никто не верил.

С этим стихотворением в книгу входит тема войны. Не той, которая была, а той, которая ведется сейчас. О ней удивительные стихотворения… Удивительные тем, что не переводят тему в плоскость заурядной публицистики, а удерживают ее на высоком уровне откровенности, исповедальности. Это произведения русского поэта, ощущающего себя украинцем. Его сердце разрывает любовь к русскому слову, литературе, культуре и презрение к современному российскому политическому режиму. Этот мотив выражают стихотворения «Ожидание», «Русская речь», «Педагогическое», «Весна 2014», «Чайхана», «Наглотался пространства и света…», «!Колонна», а также цикл (выделенный, впрочем, не автором, а мною) крымских стихотворений: «Воспоминание о Крыме», «Карадаг», «Прижился плющ, алупкинский дружок…», « Тоска по Югу».

В «Чайхане», написанной с эпическим размахом, едва ли не гекзаметром, поэт как будто беседует со своим отцом, ушедшим в мир иной в декабре 2013 года. Автор повествует: «А у нас — вот чего ты не знаешь — бушует война, / бросил Путлер-шайтан на Донбасс свою чёрную рать». И далее переходит к оценкам, к выражению собственной позиции: «Но понять разве сможет шайтан, а вернее, шакал: / сил не хватит ему, не удержит чужого добра. / Кто воздушных путей в бренной жизни своей не искал, тот подохнет, смердя в куче золота и серебра».

Но самое выразительное стихотворение из этого ряда — «Русская речь». Вот здесь скрестились два чувства: «Думал ли я, что любви не сберечь, / что в тягость мне будет русская речь?» Любовь и тягость от этой любви — разрывающая сознание коллизия. Русская речь для поэта: «слаще вина, / где тайна небесная с тайной земной / своей завораживает глубиной». Стихотворение держится на анафоре: «думал ли я…» Далее, как в хоре античной трагедии, начинается антистрофа: «Думал ли я, что отравит расчёт / русскую речь, точно яд протечёт? / Настали немыслимые времена: / цветет она ложью на свежей крови, / и нет в ней ни капли Христовой любви, / уходит божественная глубина».

Мир людей, оказывается, заселен не только безобидными дворовыми реликтами: дядей Васей и старушкой-Кассандрой. Набирают силу и совсем иные, враждебные самому человеку, злобные и спесивые человекоподобные существа. Они отравляют русскую речь, развязывают войну. Но… автор не с ними, он остается твердо стоять на позиции человека. И русскую речь он не отдал ее отравителям. Он твердо решил ее сберечь, здесь, у нас, в Украине.

Неуютному миру людей противостоит мир природы. Очевидно, по какому-то интимному стечению обстоятельств он представлен, прежде всего, птицами и жуками («Апология птиц», «Удод», «Пой, мой кенар золотой…», «На мотив Леопольда Стаффа», «Время жуков», «Свадьба жуков»). Далее идут стихотворения «Болотная черепаха», «Ящерица». Время действия в этих произведениях — детство автора. Некоторым стихотворениям дан подзаголовок «мемуар». В целом эти стихотворения о том времени, когда «в роще и поле, в овраге, у рва / каждая пядь земли жива, / кого там я только не находил / пока скрывала меня трава».

Прекрасные произведения «Время жуков» и «Судьба жуков». Последнее — маленькая энтомологическая поэма, изложение наблюдений мальчика над поведением «знакомого» жука, который обустраивает жилище, запасает провизию на зиму. Во всем подмечена разумность природного (естественного) инстинкта. Герой поэмы — жук-кравчик — так похож на человека, не только в ведении хозяйства, заботливости о будущем. Вот он влюбляется, носится возбужденно по склонам оврага, удваивает и утраивает запасы, созывает жуков на свадьбу; а потом… жена уходит от него к молодому жуку.

Зачем поэт рассказал нам эту удивительную историю, в реальность которой поверить трудно, если не воспринять ее как воплощение детских фантазий? Рациональный ответ тут невозможен. Многое в творчестве происходит по наитию. Он не мог этого не написать. Скорее всего, произведение «написалось» само, чтобы не дать ускользнуть в никуда волшебному миру детства, оставить его навсегда с собой. И главное — подчеркнуть всеобщность мирозданья, единство законов его бытия. Поэму завершают строки: «Давно это было — две жизни назад, / а может, четыре? Иль все пятьдесят? / У каждого племени времени счет / свой. Да и по-разному время течет. / Куда? — мы едва ли получим ответ. / Давно уже кравчиков в Саржином нет».

Рядом с энтомологической поэмой — потрясающее стихотворение «Болотная черепаха (мемуар о 1959 годе)». Во время летнего отдыха взрослые принесли с Донца черепаху мальчику для развлечения. Она спряталась в панцирь; и только смотрели на него «не обжигая злостью, … внимательные глаза». Поскольку дело шло к вечеру и мальчик не наигрался, решено привязать черепаху к «остову мёртвой ивы», чтобы не сбежала. Но… утром под деревом лежала одна веревка. Поиски беглянки, даже с собакой, не дали результата. «Есть черепаший бог!» — эта реплика из современности, эти слова принадлежат не мальчику, а зрелому писателю. Как, впрочем, и дальнейшие комментарии: «Не понимал, что узник не может играть на равных / что не получишь дружбы, крепко его связав. / Мой поединок с Природой окончился так бесславно, / но на меня впервые смотрели её глаза». Для мальчика это был урок о беспрекословной ценности свободы. Он об этом тогда еще не знал: «Я ничего не понял — совсем ещё был головастик, / бездумно резвился на отмели, на берегу Донца. / Старая черепаха знала: в свободе счастье, / и за неё бороться готова была до конца». И вот сегодня, оборачиваясь назад, автор считает болотную черепаху своей первой учительницей.

Завершают книгу признания: «Как я не стал живописцем», «Как я не стал пианистом». Эти стихотворения опять же — мемуары, написанные самокритично, остроумно, с использованием красноречивых деталей. Прошлое и настоящее становятся рядом. Никто не уходит. Ничто не уходит, пока мы помним о нем.

Надо всей книгой витает дух вечности, представление о том, что современность быстротекуща, ускользает незаметно. В приближающемся финале книги примечательно непритязательное стихотворение «Одесская картинка». Женщина продает креветки, автор идентифицирует их, обращаясь к колоритному одесскому языку: «рачки». Товар она заворачивает в газету, ловко свертывая ее в кулек. Для автора важно указать: «уже на кульках сияет Брежнев, а не Хрущев». Стихотворение (по существу — миниатюра) стремительно катится к завершению: «Быстро кончаются рачки — быстро малец грызёт. / Уже и Союз как смыло. / Будет новый улов!»

Невозможно не сказать хотя бы о некоторых особенностях поэтического стиля И. Лосиевского. Он любит писать длинными строками, дающими возможность реализовать повествовательную сущность его произведений. Многие из них соответствуют заглавию последнего разобранного стихотворения «Одесская картинка». Это картинки, запечатленные в слове. Из автора не вышел живописец красками, но в живописании словом ему, безусловно, не откажешь. Из него не вышел пианист, но его длинные строки не тяжеловесны, как это обычно бывает, а легки и мелозвучны. Каждый вид искусства, в котором он пытался преуспеть в детстве, оставил в нем свой след. Кроме того, длинная строка дает возможность воссоздания неповторимой разговорной интонации; а это всегда склоняет читателя к доверчивости, приближает к нему поэта.

Мышление картинками и даже сюжетами создает основание для некоторой притчевости изложения. Вот вам история из жизни, говорит автор, а вот ее объяснение, комментарий, выводы. Ненавязчивые, вы бы их могли сделать сами, но я вам помогу, — говорит поэт. Он на самом деле редко выставляет себя на первый план. Но с другой стороны, поэт настойчив в развитии своих художественных идей. Удивительна композиция книги: вот вроде бы автор собрал в одно место стихотворения на определенную тему, как говорится, отработал ее. Но вдруг во второй части книги, ближе к ее концу, вдруг снова стихотворение на уже ушедшую тему. Это чтобы читатель не забыл, о чем ранее была речь, вспомнил прочитанное и как бы все время держал его в своем сознании. Так автор достигает целостности восприятия своего поэтического мира и своей идеологии.

Читатель такой книги видится интеллектуалом своего времени, которому доступны исторические аналогии, осмысленное восприятие притчевых построений поэта.