Александр РАТНЕР | Душа моя стала радаром

ДУША МОЯ СТАЛА РАДАРОМ

* * *
Когда рушится дом, его не удержать руками.
Для его жильцов, коим стать суждено убитыми,
Стены бывших квартир вмиг становятся потолками,
А плиты перекрытия ‒ могильными плитами.
Не представляю, что квартиры моей не осталось,
Что я погребён взрывом и ранен или контужен,
Что какой-то слепой осколок прервёт мою старость,
И я не успею доесть подогретый ужин.
Не представляю, что я придавлен обломком дома,
Что слышу где-то вдали рыданья и крики,
Что вижу страницы чужого фотоальбома
И рядом тех, чьи в нём запечатлены лики.
Не представляю, что я кричу, а меня не слышат,
Что я абсолютно бессилен выбраться наружу,
Что вблизи соседи, едва живые, так дышат,
Будто каждый пытается выдуть свою душу.
Но когда от взрыва рухнул дом, всё это представить
Мне пришлось ‒ в нём жил друг мой, и был похож я
На безумца: кричал, звал его, не мог там оставить,
Поменялся б местами, будь на то воля Божья.
И лишь когда достали его из-под чёртова люка,
И по нему, уже мёртвому, скользили лучи рассвета,
Я в айфоне, который оказался в режиме «без звука»,
Увидел пропущенный звонок друга с того света.

МОЯ МАМА

Моя мама была красивой и круглолицей,
Носила причёску на пробор и косу сзади,
Никогда в жизни не была за границей,
Ни к какой не была представлена награде.

Моя мама работала простым педиатром,
Лечила детей и когда их смотрела,
Это действо было сравнимо с театром ‒
Как свидетель сего, утверждаю смело.

Она не нуждалась в славе украденной,
Одевалась со вкусом, к тому же неброско.
Мою маму звали Полиной Аркадьевной,
Её знали все мамы Днепропетровска.

Потому что была она диагностом от Бога,
За полвека в диагнозе не ошиблась ни разу
И могла поставить его даже с порога,
Даже по телефону, услыхав одну фразу.

Моя мама была красивой и в старости:
Серебристые волосы и чёрные брови.
И заключались все её радости
В каждом моём стихе, поцелуе, слове.

Моя мама ушла в декабре, третьего числа
2006-го года, в Днепре, в Украине.
Если б каждый ребёнок, которого она спасла,
Подарил ей день жизни, она бы жила поныне.

* * *
Начало марта. Ранняя весна.
Сосновый лес. В лесу скрипит сосна.

И скрип её надрывен, словно стон, ‒
Настолько проникает в душу он.

Она, пожалуй, не было и дня,
Чтоб скрипом тем не ранила меня.

А с противоположной стороны,
Я радовался скрипу той сосны,

Поскольку, услыхав его едва,
Вновь убеждался, что она жива.

Однажды поутру пришёл я в лес,
Прислушался, но скрип сосны исчез.

Её нашёл я в чаще, где она
Упала и дрожала, как струна,

И заплатила дорогой ценой,
Чтоб стала высота её длиной.

Когда б я знал, что, к счастью моему,
Она воскреснет вскоре потому,

Что новой мачтой станет кораблю…
Быть может, что и я не зря скриплю.

* * *
Взрывы, окон разбитых звон,
Оседают стены, сползает крыша.
У мамы убитой взял малыш телефон
И кричит в него: ‒ Папа! Это я, Миша!

Он не знает, что папы давно уже нет,
Что он погиб, подорвавшись на мине,
Что его не успели довезти в лазарет,
А когда везли, он думал о сыне.

Мишу ждёт, скорее всего, детдом
И жизнь, которая отнюдь не малина.
Он будет родителей вспоминать с трудом,
Лишь помнить имена их ‒ Матвей и Нина.

В Михаила Матвеича вырастет он,
Взойдёт на высокие жизни трапы,
Но будет мамин хранить телефон
С безответным в нём номером папы.

* * *
Видать, неспроста и недаром,
Не зря, не случайно, не вдруг
Душа моя стала радаром
И ловит все беды вокруг.

И болью за каждую платит,
Её бесконечно терпя.
Насколько, душа моя, хватит
На беды чужие тебя?

 

А есть и свои… Но, не споря,
Тебя (умоляю ‒ держись!),
Как якорь, тяжёлый от горя,
Бросаю в штормящую жизнь.

Он держит меня и сорваться
В иные миры не даёт.
Я знаю: тебе они снятся,
Ты к ним предвкушаешь полёт

В тот миг, когда станешь бездомной.
Однако, свободу ценя,
От горестей став неподъёмной,
Как ты улетишь от меня?!

* * *
От взрыва птицы перестали петь
И в небо, как осколки, улетели.
Полуживой, лежал я, словно плеть,
Один в на двух рассчитанной постели.

Твой крик в мгновенье взрыва слышен был,
И на него я, раздвигая полночь
Безумным брассом, бесконечно плыл,
Казалось, жизнь ещё одну, на помощь.

Но где ты, если мир штрихует мгла,
А дом ‒ как незнакомая планета?
Казалось, что и третья жизнь прошла,
Пока дождался твоего ответа.

Друг друга мы, спасибо небесам,
Нашли: сперва по хриплым половицам,
По запаху, потом по голосам
И по в ладонях спрятавшимся лицам.

Вернулись в спальню, окна в ней закрыв.
Всё было, как впервые, и сначала.
И в миг, когда второй раздался взрыв,
Уже не от него ты закричала.

ПРЕДОЩУЩЕНИЕ СЕНТЯБРЯ

Сентябрь дошёл до середины,
Суля прохладу впереди.
Как бесконечные гардины,
Висят за окнами дожди.

Ещё стога хранят величье.
Пострижен «под нулёвку» луг.
А в поднебесье клины птичьи ‒
Как указатели на юг.

Гуляя в роще, ветер праздный
Втянул её листву в скандал ‒
Цвета зелёный, жёлтый, красный
Всем светофорам он раздал.

Лягушки давятся от смеха.
Лес обезумел от интриг.
И не достоин даже эха
Случайно вырвавшийся крик.

А к предвечерью воздух крепок.
Сова со сна сопит в дупле.
И небо падает, чтоб слепок
Снять со всего, что на земле.

* * *
Зелёной краской на заборе:
«Хозяева ушли на фронт»…
А мне под утро снилось море,
Уткнувшееся в горизонт.
Там с гребней волн, как брызги, чайки
Взлетали, криков не тая,
А в небе, с профилем гречанки,
Висело облако, и я
Взгрустнул, похоже, по Карибам
И, не найдя идей иных,
Нырнул навстречу гибким рыбам
И разделил молчанье их.
Прохладно было там и сыро,
Зато ни крови, ни смертей.
Подводный мир спасал от мира
Земного, тысяча чертей!
Как в небе птичьим, рыбьим стаям
Дивился там, в морском плену…
Но, к сожаленью, сон растаял,
Я сразу вынырнул в войну.
Гремят не волны здесь, а взрывы,
Летят осколки вместо брызг,
Не рады жизни те, кто живы, ‒
Их балом судеб правит риск.
Здесь мимо профиля гречанки
Летит в глубины синевы,
Как продолженье крика чайки,
Крик обезумевшей вдовы.

* * *
Над Днепром сирена отгудела.
Поутру от свежести знобит.
Кладбище. Могила мамы. Стела ‒
Чёрный полированный гранит.

Мама, как живая, на портрете,
Рядом ‒ отражение моё,
Будто я на том и этом свете
Хоть на миг успел обнять её.

* * *
Эти страшные вести мне душу изранили:
Гибнут братья по крови мои в Израиле,
Гибнут братья по духу мои в Украине ‒
Две войны разрывают мне сердце ныне.
Просыпаюсь, вздрагивая от каждого взрыва
По предместью Киева или же Тель-Авива.
Понимаю, что там ‒ как ни охай, ни ахай ‒
Вы врага прозевали, премьер Нетаньях@й.
Но какая б сила Израилю не грозила,
Враг у вас ‒ и Хамас, и тот, что у нас, ‒ россия.

Две страны, две войны, развязанные похоже,
Те же зверства, от коих тот же мороз по коже.
Боже, неужто не нашёл ты лучшей идеи,
Чем та, чтоб гибли украинцы и иудеи?
А они ведь, в сражения идти наготове,
К тебе обращаются на иврите и мове.
Поэтому если впредь их кровь будет литься,
Некому вскоре станет тебе молиться,
Который, от них в поднебесье лик свой пряча,
Не читает записок, втиснутых в Стену плача.

Не напрасно (будем в выводах аккуратны)
Концы у звезды Давида тризубу кратны,
И не зря Абрам с Назаром, по несчастью братья,
Шлют в один и тот же адрес свои проклятья.
И пока раненый в секторе Газа Абраша
Хрипит: ‒ К тебе, сука, ещё доберусь я, раша,
Назар в Бахмуте каждое божье мгновенье
Сокращает соседней страны населенье…

ПИСЬМО УЧИТЕЛЮ

Дорогая Эмилия Абрамовна Листенгартен,
Мой учитель русского языка и литературы,
Сквозь толстые линзы очков по партам
Скользил ваш взгляд, небеспричинно хмурый.

О как же тогда вы нуждались в защите
От проказников, чьи выходки хуже проказы!
Вы задним числом, если можете, меня простите
За то, что вслух комментировал ваши фразы.

Коль могли, вы б, наверное, мне устроили порку.
Помню ваши слова, когда бессильны стали упрёки:
‒ Ратнер, тебе за год я готова поставить «пятёрку»,
Только, пожалуйста, не приходи на мои уроки.

Но я приходил, злоупотребляя вашим терпением,
И мои комментарии, вызывая смех, не стихали,
А вы, великодушная, гордились моим сочинением,
Написанным ещё слабыми, но всё же стихами…

Ученики ваши выросли из коротких штанишек,
Вы их пофамильно помнили всех едва ли
И, слава Богу, дожили до двух моих первых книжек,
Которые перед чтением ладонями согревали.

А годы подряд скрывались за столетья кулисы.
Я к вам приходил домой, как Пастернак к Ивинской,
И вы на меня сквозь те же толстые линзы
Смотрелись с любовью, сравнимою с материнской.

 

Если б мог воскресить хоть один из ваших уроков,
Я прирос бы к парте, что надписями изрыта,
И с открытым ртом слушал, кто такой Набоков,
И почему знаменита его «Лолита».

Ваш отъезд наложил на наше общенье вето.
Адрес ваш я не знал, а сегодня все его знают:
Я пишу вам туда, откуда не жду ответа.
Интересно, у вас в раю мои книги читают?

А у нас война, и ковиды планету косят.
Я уверен ‒ вы возмутились бы, не иначе,
Что повсюду памятники Пушкину сносят,
Потому что они давать не умеют сдачи.

Я хочу, чтоб вы знали, что седым стал Ратнер Саша,
И что он заключил на стихи со Всевышним бартер,
Что каждая в них строка по праву и ваша,
Мой соавтор, Эмилия Абрамовна Листенгартен.

ПИСЬМО УЕХАВШИМ ДРУЗЬЯМ

Как жаль, что вы уехали, друзья,
В Америки ‒ Европы ‒ заграницы,
В Детройты, Дюссельдорфы, Гданьски, Ниццы,
И повидаться с вами мне нельзя.

Не смею осуждать за это вас,
Хоть некое предательство порою
В отъезде вашем вижу и, не скрою,
Не по себе от этого подчас.

Не верю, что чужбина вам мила,
Что Киев бывшей стал для вас столицей,
А Украина стала заграницей,
Хотя недавно Родиной была.

Под крышами нездешних городов
Живёте защищённо и смиренно,
Не слышите, как небо рвёт сирена,
А душу рвут рыданья юных вдов.

Бить не хочу себя сегодня в грудь,
Что я вослед за вами не уеду
И буду, стиснув зубы, ждать Победу,
А если не дождусь, ‒ то будь что будь.

Вас часто вспоминая, на засов
Я память не закрыл на самом деле.
Ни Skype, ни Viber, ни WhatsApp, ни Tele-
Gramm мне не заменят ваших голосов.

Я слышу их, я вижу вас, закрыв
Глаза, и даже ваших рук касанья
Я чувствую, как знаки наказанья
За мысли, что бессрочен наш разрыв.

Я вам хочу поведать под финал
О радости, и в том её причина,
Что там, где вы, там тоже Украина,
Пусть временный её, но филиал.

Хотя расстались мы в недобрый час
(Наложено войной на добрый вето),
Но на письмо единственное это,
Друзья, взамен ответа жду я вас.

* * *
Идёт война. Какой тут, к чёрту, смех?!
Надежды тают, а прогнозы лживы.
Под Новый год обзваниваю всех,
Тем самым проверяя, все ли живы.

Звоню при свете им и в темноте,
В былом раю, сегодня ставшим адом, ‒
Ведь это удивительные те,
Кто шли со мной то впереди, то рядом.

А многие остались позади,
Им не страшны уже ни чьи угрозы,
В могилы к ним проходят то дожди,
То, в том числе мои, признаюсь, слёзы.

Вновь слышу их родные голоса,
Которые из вечности ворую,
И кажется, всего за полчаса
Успел прожить я с ними жизнь вторую.

А вот уже и голоса живых
Плывут, как золотые рыбки, в трубке,
Хотя война пыталась старость их
Укоротить в кровавой мясорубке.

Пошли им, небо, минимум невзгод
И целого, при всех обстрелах, крова,
И жизнь, чтоб в этот день я через год
Все голоса их смог услышать снова!..

* * *
На рассвете облака ‒
Срезы розового сала,
Будто Господа рука
Их по небу разбросала.

Вряд ли их дальнейший путь
Был заранее проложен ‒
Плыть им впредь куда-нибудь
Без границ и без таможен,

По звезде и по лучу,
В светлый день и в непогоду…
Ничего я не хочу ‒
Мне бы только их свободу.

Чтобы в небе среди дня
Слышать рядом птичьи трели,
Чтобы люди на меня
Снизу с завистью смотрели.

Чтоб забыл я о войне
И покоем надышался,
Чтоб бумажный змей ко мне,
Щекоча, щекой прижался.

Ах, бродяги-облака,
Вспоминая о Батые,
Вы плывёте сквозь века,
Как и я, совсем седые.

И однажды, без гроша,
Наделённая правами,
Пролетит моя душа
В промежутке между вами

Выше, где небес чердак,
Там, где ночи звёздным плугом
Вспахивает Бог-чудак,
И воздаст ей по заслугам.

* * *
Когда ты становишься старшим
В своём опустевшем роду,
Себя перед Богом представшим
Представь в Гефсиманском саду.

Судьба твоя делает выпад
И резко наносит укол.
Из близких ты первый на выход
По свыше команде: ‒ Пошёл!

И душу свою, словно плату
За жизнь, ты отдашь на заре,
Закроешь открытую дату,
Стоящую после тире.

 

Тире оно или же минус ‒
Как знать, но, уже уходя,
Вдруг вспомнишь Одессу, «Гамбринус»,
Где прятался ты от дождя.

Там скрипка поёт до надрыва,
Плывут облака табака,
А ты «жигулёвское» пиво
Слезами разводишь слегка.

Сочувствуя, слушаешь сплетни
Про участи чьей-то зигзаг…
Но выпит бокал твой последний,
Остался единственный шаг.

И с колющей болью в предсердье,
Как будто в него всажен нож,
Ты, веря по-детски в бессмертье,
В провалы забвенья шагнёшь.

* * *
Кому, скажите, и зачем сегодня
Нужны стихи, сонеты, рубаи,
Когда ежеминутно гибнет сотня,
Творенья не читавшая твои?

О чём бы написать или о ком бы,
Когда под шагом ‒ смертная черта,
И с поднебесья вылетают бомбы,
Как пломбы из разинутого рта?

Кого просить, кому молиться, чтобы
Состав войны пустили под откос,
Когда на Бога не хватает злобы,
Пуль ‒ на врагов, на тризны ‒ слов и слёз?

Чем утешаться, горести отведав,
У чьей души надежду одолжить?..
К чему вопросы, если до ответов
Из-за войны ты можешь не дожить?!

* * *
памяти Сергея Радченко
Мои друзья уходят в мир иной,
Опередив меня, передо мной,
И, растворяясь в страшной тишине,
С собой уносят память обо мне.

Мои друзья уходят в мир иной,
По ним я вою, словно пёс цепной,
И вслед за каждым, Бог ему судья,
Не точку ‒ запятую ставлю я.

Мои друзья уходят в мир иной,
Гонимые годами и войной, ‒
Не той, после которой рождены,
А той, в которой гибнут их сыны.

Мои друзья уходят в мир иной,
Не зная, что случится с их страной,
А те, кто живы, ныне вдалеке,
Их можно счесть по пальцам на руке.

Мои друзья уходят в мир иной,
Причём, не покидая шар земной,
Уходят, но при этом не идут
В бессмертье, о котором миф раздут.

Мои друзья уходят в мир иной,
Наверное, и я тому виной,
Их догоню за финишной чертой…
Кто следующий после запятой?

Александр Ратнер