Григорий ОКЛЕНДСКИЙ | Вдалеке от войны

Вдалеке от войны…

***

Раздвоение личности — это когда
Ты живёшь, как у Бога за пазухой,
А в далёком краю погибает трава —
Почернела от горя и засухи.
Капли крови людской выпадают росой.
Тишина неподвижная длится.
Умирает трава на корню, молодой —
Кровью стылою ей не напиться.

Раздвоение личности — это когда
Разделён ты угрюмой границей.
А по сердцу слепая прошла борозда
И застыла в стеклянных глазницах.
Так и мы разделились на после и до,
Всё пытаемся склеить осколки…
Хрупкий мир раскололся, скатился на дно,
И в цене волкодавы да волки.

Камо грядеши?

Россия погрузилась в тяжкий сон…
Двуглавого орла косые тени
Народу не укажут путь к спасенью.
А коль укажут – будешь ли спасён?

Народ безмолвствует… и тихо вымирает
Под колокольный звон.
В столице, тёмной силою играя,
Бесчинствует закон.

Опять штрафные нарезать круги,
Внушать надежды новым поколеньям,
И видеть свет, где не видать ни зги,
Не поддаваясь горестным сомненьям.

Де-ржавы(й) гимн играет патефон,
Скрипят слова, похожие на стон…
Великая безликая страна,
Кому ты в услуженье отдана?

***

Когда пурга накроет каждый дом
под свист метели,
рассевшись за обеденным столом
крот смотрит «телик».
Там гончих псов собрали поутру
делить добычу.
Лягавых скопом кинули в трубу —
таков обычай.
Акела произносит речь-картечь:
готовы к сваре?!
Дрожащей лапой отдавая честь,
zигуют твари.
Акела проверяет сущих псов
на верность флагу.
Хвосты накрутит лающим без слов.
Кто враг? На плаху!
Не промахнись, Хозяин! За тебя
накатим водки!
Мы стая, и пехота, и броня,
лужёны глотки.
Мы город обглодаем до костей.
Закусим дёрном.
Нас переловят, тысяча смертей!
На живодёрню!
Нас будут ненавидеть, презирать,
сдерут три шкуры.
Акела промахнулся, перемать!
А пуля — дура.

***

Я — вдалеке от войны,
возраст солидный.
Вижу тревожные сны —
после ковида.
Где громыхает война?
Где убивают?
В нашем краю тишина —
чайки летают.
Море в холодном поту
катит на берег.
Кто принесёт доброту
миру растерянному?

Мы растеряли слова,
путаем смыслы.
Мертвой лежит голова,
вытекли мысли.
Ты не хотел умирать
вечером звёздным?
Ты не хотел убивать?
Каяться поздно.
Горе блуждает впотьмах,
ищет спасения.
Дети в убитых домах
ждут воскрешения.

Безымянные березы

Исчезнут все — и крот, и хомячок.
И с ними канут в лету патриоты.
Аорта разорвётся о сучок!
Кровища! Захлебнутся пулемёты…

Мужчины повылазят из щелей,
Расправят плечи, сапоги, пилотки.
Из них уже не делают гвоздей,
А лишь чужие фронтовые сводки.

Защитников Отечества — не счесть!
Отечество расширило границы.
Оттуда прилетит дурная весть,
И, как благой, прикажет нам гордиться.

Проводит мужиков в последний путь,
А женщины прольют над ними слёзы.
Им разрешили тихо помянуть
Родные безымянные берёзы…

***

Расскажите негромко о жизни своей —
без утайки, без спешки.
О бессоннице снежных лихих декабрей —
без надежды на нежность.
Как дышалось тогда, равнодушной весной —
в громах грозных парадов.
Как ходили под пули в боях на убой
молодые солдаты.
Про отчаянье лета в короткой ночи,
словно в тесной постели.
Про разрушенный город (горой — кирпичи),
и любовь, и потери…

Бестелесные тени скользят по стене,
дышит воздухом осень.
Урожай кровожадный на долгой войне
ненасытная косит.
Нынче август врачует зеленый лесок —
изуродован взрывом.
И губная гармошка играет вальсок
над высоким обрывом.
А вдали за рекой ощетинились рвы
в ожиданьи подмоги.
На рассвете кукушка кричит на разрыв —
это песнь перемоги.

Возвращение к истокам

Впасть бы в молодость шальную,
в дерзость юности моей,
где по-прежнему волнует
дрожь оплавленных свечей…

Возвращаемся к истокам,
где кисельны берега,
где у детского порога
молоком бежит река.
Там дворы, трава по пояс,
бесконечность и простор.
Все девчонки косы носят,
ты же — челку на пробор.
Там смятение и робость,
и волнение в груди.
«Что же ты такое робиш,
милый хлопчик?! Погоди…»

Там торжественные речи
и огромная страна,
и сосед, с войны увечный,
курит трубку дотемна.
Вспоминает беспощадный
бой священный за весну.
Сыну — трубку завещает,
внуку — мирную страну.
Хрупкий мир. Плакатный лозунг:
«Лишь бы не было войны!»
Салютуют майским грозам
сорок пятого сыны.

…В нашей жизни быстротечной
обвалились берега,
лишь воинственные речи
да словесная пурга.
И застыла по-над бездной
овдовевшая земля,
и вселились бесы в бездарь,
страхи — в днище корабля.
Ничего не сохранили
в горькой памяти страны,
и стоит крестом могильным
унитаз большой войны.

Бедный Йорик

За «языком» ходили в тыл врага,
в кремлёвский дворик.
Там много лет — кромешная пурга.
И бедный Йорик.

Там царский трон, и пушка, и клозет.
Монарший посох.
Он чемоданчик носит тет-а-тет,
как сучий потрох.

Там колокол надломленный стоит.
Молчит, зараза.
Там русский дух ночует, но не спит.
Боится сглаза.

Там топтуны безликие снуют
и смотрят в оба.
Там мальчики кровавые ревут.
Боятся бога.

Опричники в хоромах золотых
бледны от страха.
Начистят рожи, пуговицы, штык.
Гурьбой — на плаху!

В покоях царских мертвой тишины
не слышен шепот.
Висит портрет наперсника войны.
На скулах — копоть.

В тылу врага походный барабан
шагает в ногу.
Отлита пуля. Целится наган.
И слава богу.

Овдовевшей жене

Майне майна, виру вира!
Нету мира, есть война.
Небогатая квартира,
Овдовевшая жена.

…После боя, в час затишья,
К ней спешил он как домой.
Хорошо, она не слышит
Страшный гул передовой.
Побежал солдат в атаку,
Автомат наперевес.
Глаз навылет, полный страху,
А в другой вселился бес.
И за что воюем, парни?
За родимый палисад,
Что весною запах пряный
Источает невпопад?
Кто позвал сюда, братишки?
Ненавидят вас, чумных,
За кровавые делишки,
Боль девчонок молодых.
Как трусливые бараны,
С головой ушли в песок.
Умирать полегче пьяным —
Водки дай на посошок!

…Хорошо, жена не знает,
Что вчера её мужик
Без мозгов остался драных —
Где стоял, упал и сник.

Трубачи мутного времени

Солдат в России больше чем солдат
и пушечное мясо и герой
за жизнь свою не требует наград
за смертью отправляясь на убой

Артист в Бессии гуще чем толпа
коварней чем гуденье комаров
слова чеканит выпуская пар
на очертанья гиблых городов

Поэт в России мельче чем поэт
продажнее чем хор народных масс
в угаре вынимает пистолет
стреляя в сердце каждого из нас

Певец в Бессии глуше чем молва
позорней чем шипенье лужников
где прорастают только трын-трава
да изваянья бункерных божков

Песочница

Мы в Песочнице высокой в революцию играли,
а в кустах неподалеку притаился злой Рояль.
Он прицелился и метко лоб Совка измазал — «сталин»,
зазвучала оперетка и окуклился февраль.
Опечалился Совочек, а во лбу зияет дырка.
Вытекают мысли струйкой на поруганный песок.
И с тех пор и днем, и ночью во дворе Большая стирка,
а Рояль лабает Мурку и наганом бьет в висок.
Та Песочница глубока, и сыры её подвалы,
сколько в ней людей пропало, нам уже не сосчитать.
Даже если выйдешь боком, на тебя напялят «шпалы»
и пошлют куда попало за Совочек умирать.

У Истории колеса проржавели, отвалились —
оттого роняем слезы, собираем автомат.
Мы всегда готовы к бою, мы в таком котле варились,
что костьми пойдем на бойню грузом двести в первый ряд.

***

когда гроза в десятки тысяч громов
сойдет на землю — небо упадет,
Апокалипсис оба наших дома
накроет тьмой на сотни лет вперёд,
и горстка бледнолицых уцелевших,
уйдет в пещеру, в глубину веков —
не будет конных и не будет пеших,
язык исчезнет, и не будет слов.
все онемеют, многие ослепнут,
утратят слух каменья-валуны,
и только возрожденные из пепла
сумеют дотянуться до стены.
случится чудо грозного знаменья —
останки стен сойдутся в полный рост,
и плач людской, безмолвный и священный,
рекой страданий потечет под мост…

…что было после? то покрыто мраком.
возможно, жизнь опять возьмет своё.
возможно, весь сюжет навеян страхом
за наше, без просвета, бытиё.

Григорий Оклендский