Антон Лукин | Мир один на двоих

Светало. У горизонта, где посажена рожь и пшеница, колыхнула алым платком заря. Розовой волной поплыли по бескрайнему небу облака. На всю округу пронеслось громкое противное кваканье. Распелись тоже! Как заводные! Артисты! Небось, радуются тихому утру, новому дню, солнышку. Где-то в траве застрекотали кузнечики. Природа давно проснулась, умылась прозрачной росою, и жизнь забила вовсю ключом.

За деревней у реки возле огромной старой березы стояли парень и девушка. Обоим не больше семнадцати. Чернобровая красавица с вьющейся косой за спиной в белом сарафане прижималась к дереву. Парень, высокий и крепкий в плечах, в зеленой рубахе и серой кепке, стоял рядом. О чем-то беседовали. Разговор вел юноша. Девушка, наклонив голову, молча слушала его. У каждого из нас глубоко в памяти хранится такое утро. Именно такое. Заря, река, дерево… еще бывают качели, скамья, теплый дождь… Как же одинаково мы любим в этом возрасте. Одинаково встречаем рассветы и провожаем закаты. Да и как можно не любить, когда на двоих нам всего тридцать пять лет? Весь мир у наших ног, и все дороги открыты – только выбирай. Юность, юность, как же трепетна ты и прекрасна. Как заря вспыхнешь ярким огнем и уйдешь в бытие, оставив в памяти глубокий теплый след.

Девушка, проведя по коре дерева ладонью, молча пошла вдоль реки. Парень догнал ее, взял за локоть, прижал к себе.

– Настя, – коснулся ее плеча.

– Саша, не надо, – девица наклонила голову. – Не надо.

– Я же приеду.

– Приедешь, – еле слышно произнесла девушка и подняла глаза. – Зачем тогда нужно было говорить… зачем тогда… Я же знала, что поедешь. Захар Дементьевич велит, и поедешь.

– Как я могу отказаться, если народ велит. Люди надеялись на меня, а я им «не хочу». Это ведь тоже не дело.

– Вот и езжай в свой Горький! – девушка попыталась пойти, но парень крепко удержал ее за плечо.

– Меня не будет каких-то девять месяцев. Соскучиться не успеешь, как я ворочусь.

Настя медленно перевела взгляд в сторону, где шумела река, и тихо сказала:

– Клава тоже едет в Горький.

– Ну и что? Подумаешь, Клава. Сдалась тебе эта Клава.

– Я же видела, как она на тебя в клубе смотрит. И подруги мне говорили, что… что нравишься ты ей.

– Глупости.

– А если ты и правда ей нравишься, Саша?

– Мало ли чего из этого.

– И в город она тоже едет осенью.

– Она на бухгалтера поступает. И ни один год там пробудет, – парень улыбнулся. – А я – глазом моргнуть не успеешь, как приеду домой.

– Это только кажется так, что быстро. А на самом-то деле…

– Я тебе писать буду. Каждый день.

– Ты что?!

– А что?

– Родители еще подумают невесть чего.

– Что же мне теперь и письмо написать нельзя, – в голосе прозвучала обида.

Настя промолчала.

– Хорошо, – не сразу ответила она. – Ты только пиши сестре моей, Маше. А я у ней забирать буду. Ладно?

– Только ты мне тоже пиши, – сказал парень.

– Хорошо, – девушка скромно улыбнулась и медленно пошла, поглядывая на реку. Юноша шел рядом.

Рассвело. Вот ведь тоже – светает и темнеет так, что и не заметишь. Вроде бы только вот-вот, совсем недавно темень стояла несусветная, а сейчас, пожалуйста, вокруг ясно, и стрекочут кузнечики.

– Я вчера к бабе Лизе ходила, матушка за молоком козьим посылала. Пришла, а там Егорка…

– Кто?

– Егорка, – Настя засмеялась. – Козленок. Ох, и забавный, ох, и шустрый. Всю поленницу разворотил окаянный, всех кур распугал. А петуха сам боится. Петух своих курочек в обиду не дает. Прогоняет его. Я сама не видела, мне баба Лиза рассказывала. Забавно, да? – девушка остановилась. – А ведь он слабеньким уродился. Совсем нехороший был. Думали не выкарабкается. А баба Лиза выходила его. В избу забрала, через соску молоком поила. Головку вот так вот одной рукой придерживала, а другой кормила. Теперь вон какой красивый стал. Шустрый – глаз да глаз за ним нужен. Маленький ведь еще, вот и хулиганит.

Александр с замиранием слушал подругу. Какая же она все-таки хорошая. И голосок такой добрый, что послушаешь его, и так хорошо становится, так радостно делается на душе, будто только что испробовал волшебную конфету. И любоваться ею одно удовольствие. Какое же это счастье стоять рядом с ней и трогать ее ладонь. Такая она красивая. Красивая и по-детски еще немного наивная.

Александр приблизился на полшага, коснулся Настиного предплечья и поцеловал ее.

– Ой, Саша, не надо. Зачем ты так? – спросила девушка. – А если бы нас сейчас кто увидел?

– Да кто нас может увидеть?

– Мало ли? Может, кто и на рыбалку спозаранку вышел… или… Никита Кондратьевич стадо, поди, уже погнал.

– Я же аккуратно.

– Все равно, – Настя прошла вперед и украдкой улыбнулась. Не услышав за собой шагов, она обернулась. Александр стоял неподвижно.

– Обиделся? – тот промолчал.

– Не обижайся, пожалуйста.

– Я и не обижаюсь.

– И правильно, – Настя взяла друга за руку. – Помнишь, как за той рощей картофель собирали. Нас тогда всей школой посылали. Помнишь? – улыбнулась. – Небо ясное-ясное было, ни тучки, ни облачка. И вдруг, откуда не возьмись, дождик пошел. И такой теплый, легкий, озорной. Прошел мимолетно, словно поздороваться к нам забежал. А как пропал, радуга появилась. И такая красивая, и так рядом, кажется, пробегись немного, и она прямо над тобой будет…

– Вот поженимся, родишь мне сына. Назову его Юрой, – оборвал разговор юноша.

Настя притихла. Большие карие глаза ее заиграли вопросительным знаком.

– А почему Юрой?

– А что? Мне нравится, – пожал парень плечами. – И я как папа должен сам выбрать мальчику имя. Это железно, – улыбнулся. – Юрий Кулаков. Звучит?

– А если родится девочка?

– Если родится девочка, тогда имя за тобой.

Настя призадумалась.

– А дочку мы назовем Зоя. Вавилова Зоя, нравится?

– Отчего же Вавилова, когда ты будешь Кулакова?

Девушка засмеялась.

– Ой! Точно. Кулакова.

Настя, придерживая сарафан, присела на траву. Александр примостился рядом. Рыжее солнце весело отражалось в реке, и теплый ветер изредка проносился, поглаживая щеки и волосы.

– Ты к старику Еремею часто заходишь?

– Стараюсь каждый день, но совсем недолго бываю у него, – ответил парень. – С Лешкой ему дрова позавчера кололи. А так… Заскочишь ненадолго и все. А вы с Любашей навещаете старика? Вроде как собирались.

– Редко мы с Любой ходим к нему, – призналась Настя. – Больше одна навещаю. Жалко его. Совсем один. Газету прочесть и то некому. Это вы молодцы, что дрова накололи. Вы с Лешкой не забывайте его. У него ведь нет никого. А одному, ой, как плохо.

– Плохо, – согласился Александр и, подумав немного, добавил: – Я тебе, Настя, из города серьги привезу.

– Зачем?

– Подарок.

– Разве так подарки делаются? – ласково спросила подруга. – Подарок должен быть внезапный.

– Это сюрпризом называется.

– Все равно. Подарок тоже должен быть неожиданным. Так он намного приятней.

– Тогда я тебе что-нибудь другое привезу.

Настя положила голову другу на плечо.

– Спасибо. Только ты мне не говори, ладно? А то про серьги сказал, я про них уже и думаю, – девушка улыбнулась. – Ой, Саша, а в городе сейчас, наверное, очень красиво. Да?

– Наверное.

– Кругом огни, фонтаны, трамваи ходят… Охота в город, только честно?

– Вот еще.

– Совсем-совсем неохота?

– Ну, если только чуточку, – признался парень.

– А ты будешь по мне скучать?

– Спрашиваешь. Кому я письма обещал писать каждый день, лешему?

Настя тихонько засмеялась.

– Я бы тоже хотела в Горький съездить. Я ведь там не была, только один раз, и то, совсем маленькой. Я и не помню ничего.

– Съездишь. Какие твои годы. И вместе съездим с тобою еще не раз.

– Правда?

– А чего? Конечно. Мы с тобой и в Москву и в Ленинград съездим. Везде побываем, куда только душа запросится. Мы теперь с тобой едины и все будем делать вместе, – Александр обнял подругу. – Куда ты, туда и я, куда я, туда и ты. Целый мир один на двоих.

– Весь мир? – девушка загадочно улыбнулась.

– Весь мир, – повторил парень. – Мы теперь с тобой вместе, и ничего нам не помешает, если мы любим друг друга.

Настя крепче прижалась к Сашиному плечу.

– Мне недавно один сон приснился. Такой нехороший. Ты, наверное, смеяться будешь. Но не надо. Ладно?

– Это же всего-навсего сон.

– Не смейся, не надо, – девушка выпрямилась, приподняла голову. – Снится мне, будто мы с Клавой в лес по ягоды пошли. Ходим, блуждаем, а ни одной ягодки не видно. Все ноги об кусты изрезали. И вдруг вышли мы с ней на поляну, а там земляники видимо-невидимо. Как ковер красный. И ты посреди этого ковра лежишь. Я к тебе. Подошла ближе, хотела ягодку сорвать, а это вовсе и не ягоды, а вода. Красная такая. Словно кровь. И ты в ней утопаешь. Я Клаву окликнула, глядь, а тебя уже и нету. Мне так страшно стало. Я и проснулась. К чему бы это?

– Мало ли чего может присниться. Не бери в голову.

– И Клава там же.

– Сдалась тебе это Клава.

– Сон и, правда, не хороший. Хотела к Тимонихе сходить разузнать о нем, да побоялась. Лучше уж будь что будет. Нечего судьбу раньше времени тревожить.

Вдалеке показались три мальчугана с удочками, шли удить рыбу. Белокурый мальчишка в майке громко и весело рассказывал, что-то друзьям. Теперь уже не посидишь спокойно, не пообщаешься, не полюбуешься на реку. Скоро рабочий народ в деревне отправится по своим делам. А это значит, что и им пора расходиться. Настя приподнялась, отряхнулась, поправила подол.

– Ой, Саша. Как мы засиделись с тобой, – сказала она. – А ведь мне скоро с матерью на пасеку идти.

– Побудь еще немного, – попросил парень.

– Пойду, я Саша. Только ты подожди немного. Сразу не иди.

– Такая ты смешная, – улыбнулся юноша. – Что же теперь и пройтись с тобой нельзя?

Настя направилась к деревне. Александр окликнул ее. Девушка обернулась.

– Я люблю тебя.

Настя быстро пробежала глазами вокруг и, убедившись, что никто их не слышит, улыбнулась и поспешила в деревню. Парень смотрел ей в след: на босые ноги, светлый сарафан и длинную темную косу. Нет, все-таки он ей из города привезет серьги. Красивые. Дорогие. Как однажды матери подарил отец. Обязательно привезет. И подарит их той, с кем хотел бы поделить этот мир на двоих. Александр достал папиросину и закурил. Легкой походкой он отправился в деревню. Проходя мимо Настиного дома, остановился. Окно ее комнаты было распахнуто. Парень надорвал кусок от упаковки папирос и осторожно пробрался к ее окну. Достав из кармана рубахи маленький карандаш, не раздумывая, написал: «Настенька, я тебя очень люблю. Сашка. 22 июня 1941 г». И аккуратно положил записку в цветочный горшок.

По деревне пронеслись петушиные голоса, созывая рабочий народ просыпаться и заниматься делом. Александр шел по улице и любовался деревьями, что шумели листвой. С цветка на цветок перелетали бабочки. Какое прекрасное утро. И таким же прекрасным будет день. Замечательно все-таки жить на этом белом свете. Жить и любить.

Зубная боль

Вечером у Семена Крылова разболелся зуб. Так окаянный стал ныть, хоть на стену лезь. Настрадался Семен в сорок лет с этими зубами – хлебнул горюшка. Был он мужик крепкий, плечистый, в молодые годы подраться любил. Все село в кулаке держал. Да и кулаки его трудно назвать кулаками – как кувалда. Если кого угостит такой ручищей, враз сляжет. Две недели хворать будет, а то и больше. С годами, правда, немного утихомирился, но все равно, по пустякам да с глупостью не досаждай его, не тревожь душонку. Озлобится, посмотрит из-под бровей косо и пошлет на три советских. А коли кто и этих слов не поймет, поможет своей пудовой гирей. И неважно сосед ты ему, родственник какой или начальник. Хоть министр. Никого не боится. Но лет шесть назад выяснилось, что это не так. Есть и у него слабое место. И этим местом оказался кабинет зубного врача.

Как подумает Крылов, что нужно к стоматологу идти, аж в пот бросает. Стоит только на секунду представить, как войдет он в кабинет, как усядется в кресло, и как начнут наболевшийся зуб сверлить, да еще иглой убивать нерв – плохо становится. Трясти начинает.

– Дай еще одну, – Семен обратился к жене, что лежала на диване и листала какой-то журнал. Та проигнорировала. – Тамара!

– И так уже три выпил. Потерпи.

– Таблетку!

Женщина, отложив журнал в сторону, ушла на кухню, принесла обезболивающего и стакан воды.

– На! Больше не проси. Не дам.

От супруга лекарства Тамара прятала, потому как знала, что дай ему сейчас волю, он за час всю упаковку употребит. С каждым разом таблетки все меньше помогали.

– Мужик тут с ума сходит, а ей хоть бы хны. Лежит-полеживает, журнальчики листает.

– Что же мне перед тобой плясать?

– Начинается. Я ей про Фому, она мне про Ерему.

Тамара присела на диван.

– Сколько раз тебе говорить, что не лекарства мне эти жалко, а о тебе дураке забочусь. Чего ты их одну за другой глотаешь, словно аскорбинки?

– Я на тебя посмотрел бы, – обиделся Семен. – Легко языком чесать, когда ничего не болит.

– Нечего и смотреть. Я бы до последнего не сидела, ни ахала и не охала. А пошла бы и вылечила зуб. Протянул кота за хвост, теперь мучаешься.

Тамара ушла на кухню. Семен, придерживая челюсть, прилег на диван. Хотел было уснуть, но не вышло. Не-ет, с этой болью ему не справиться. Все перетерпеть можно, но это…. И ногу, и пальцы, и ребра ломал – терпимо. Тут же – крохотулька такая, с ноготь величиной, а ноет, стреляет так, словно душу режут. Глаз еще левый разболелся. Так всегда, только зубы заиграют, сразу и в ухо и в глаз отдает. Зараза. И сколько раз не обещал сам себе Крылов, что все, завтра в больницу, но наступает это самое «завтра», ничего уже не тревожит, и никуда не идешь. Хотя знаешь, знаешь прекрасно, что через несколько дней снова же этот зуб даст тебе «дрозда». Так заноет окаянный, хоть в гроб ложись.

В сенях послышались, чьи-то шаги. В дверь постучали три раза, и в избу вошел Игнат Тепкин.

– Хозяева дома?! – послышался с порога его веселый и наглый бас.

– Где ж им быть? – Тамара, вытирая полотенцем ладони, вышла в прихожую.

– Не выручите ли спичками, соседи?

– Чем?

– Шучу, – Тепкин улыбнулся. – Пару сотен не одолжите до вторника?

Тамара пристально посмотрела на соседа.

– На бутылку?

– На ее родимую, на ее.

Женщина ушла в комнату за деньгами. Семен с дивана наблюдал за Игнатом. Ждал, когда тот что-нибудь скажет. Этот без шуточки обойтись не мог. Недолюбливал его Крылов за орлиный нос и игривый характер. Седина на висках, а все хихоньки да хаханьки. Не понимал Семен, когда взрослый мужик ведет себя словно дите малое. Смотреть противно. Потому-то, бывало, и получал Игнат от соседа по худой шее. Но это так… больше для профилактики, чтоб не лез. Хотя и это словно вилами по воде. Сколько не ругайся с ним, сколько не води кулаком перед носом, все нипочем. Не понимает. Дурак он, видно, и есть дурак. Зато бабам его прибаутки нравятся. Но с этими тоже все ясно. С их парами извилинами только и дело, что смеяться не пойми над чем. Покажи палец, со смеху лопнут.

– А ты чего барином разлегся? – не вытерпел все-таки Игнат.

Крылов промолчал. Вернулась Тамара.

– Вот, держи. Ольге только не говори, где взял.

– Что я совсем что ли, – сказал сосед и кивнул на Семена. – Чего он у вас, захворал что ли?

– Зуб разболелся. Вот и мучается.

– Зуб? Ха. Так ведь есть одно очень хорошее старинное средство. Вмиг вся хворь уйдет. Как рукой снимет.

– Что за средство? – поинтересовалась Тамара. Семен прислушался.

Игнат прошел на середину комнаты ближе к больному, и остановился.

– Нужна длинная нитка, а лучше леска. Один конец я привязываю к дверной ручке, а другой… слушаете? Внимательно сейчас. А другой, Сеня, тебе в рот, вернее к зубу. Ты глазки закрываешь, я дверью оп, и зубик твой у меня на ладони. Вот и весь фокус.

Тепкин подмигнул Крылову глазом и расплылся в улыбке.

– Я тебе сейчас… – Семен приподнялся с дивана.

– Угомонись! – прикрикнула Тамара и поспешила выпроводить гостя за дверь. – А ты нашел время шутить.

– Так ведь… – Игнат что-то хотел сказать в оправдание, но соседка закрыла перед самым его носом дверь.

Семен по-прежнему, придерживая ладонью челюсть, кряхтел и стонал.

– Завтра же вырву его, к чертям собачьим, – со злобой прохрипел он. – Хватит.

– Давно пора, – поддержала жена.

– Лишь бы только Андрей Евгеньевич отпустил в город. У него ведь, сама знаешь, семь пятниц на неделе.

– Никаких городов, – возмутилась Тамара. – В нашу больницу пойдешь.

– Ага, щас! Разбежался.

– Надо будет, побежишь как миленький.

В город, в платную поликлинику Семен ездил уже четыре раза. Каждый раз тянул резину до последнего, пока зуб не раскрошится как грецкий орех. Залатают его там, запломбируют опытные стоматологи, и будет зубик сиять белизной, как новенький. Но и возьмут за такую работу чуть ли не весь Сенькин аванс. В тот момент Семен готов отдать и две своих зарплаты, только попроси. В эти страшные для него минуты, находясь в кресле с открытым ртом, сидит он не живой не мертвый. И хотя зуб со всех сторон обколот уколами, страх не покидает его бедное сердечко до последней секунды, пока он с онемевшей челюстью не окажется на улице. Никогда бы не подумал Крылов, что будет чего-то так сильно, с таким безумием бояться. Все-таки каждый человек по-своему слаб. Вроде, и крепкий на вид, ничем, казалось бы, не возьмешь, ан-нет, и у него есть тайное окно – слабое место. У каждого свои страхи.

Когда Крылов залечивал первый зуб, то ли заморозка попалась слабая, то ли брак, а только как коснулись иглой оголенного нерва, словно током ударило. Чуть из кресла не выпрыгнул. И теперь каждый раз, открывая в зубном кабинете рот, Семен ждет этой резкой пронзительной боли. И пусть полчелюсти онемело с языком, все равно, он знает, он ждет – будет больно.

– На эти деньги мы лучше пылесос возьмем. А зуб и у нас вырвут. Не переживай, – сказала Тамара. – Еще за это платить. Не аристократы.

– Какие мы умные, – возразил Семен. – А про Шпаликова ты уже позабыла? Сколько раз тебе говорить, что к нему я ни ногой.

– Что он тебя там съест что ли?

– Съесть не съест, а, поди, только и ждет, как я к нему приду, сниму шляпу и сам усядусь в его капкан. Здрасте, мол, Владислав Арсеньевич, а вот и я, собственной персоной. Делайте со мной что хотите, – Крылов на секунду приумолк. – Он ведь мне там, через рот, всю душу изувечит.

– Нужен ты ему больно, – изумилась Тамара. – Все село ходит и ничего. Даже хвалят.

– Ты не забывай про его хиленький носик, – упомянул Семен. – Я у него давно в черном списке. Только вопрос времени – когда!

– Поди позабыл уж про тебя десять раз, – сказала супруга. – Это, во-первых, а во-вторых, он же врач и давал клятву Гиппократа.

– Кому?.. Я тебя умоляю.

Семен взялся за челюсть, зажмурился. Зуб выстрелил новым зарядом боли. И на этот раз обезболивающее помогло ненадолго. Совсем не берет. Так, отпустит на немного, и вновь заноет с новой силой, хоть челюсть выдирай. Видно изошло все его время, пришла пора. И как бы ни было тяжко, Крылов понимал – нужно идти в больницу.

– Ну, хочешь, я сама с Владиславом Арсеньевичем поговорю? Что он не человек что ли?

– Я тебе поговорю! Так поговорю! – Семен из-под бровей глянул на жену. – Не хватало на старости лет такого позора.

– А чего бы и нет? Чай он тоже не дурак и все понимает, что пользоваться своим рабочим положением, это ведь тоже…, извините меня, подсудное дело. Мы закон знаем. И пусть не думает, что откуда-то из лесу вышли, – Тамара стала умничать. С ней это бывало. – Пришел к нему в кабинет и не трясись, как зайка серенький перед волком, а будь умнее. Прикинься грамотным. Сядешь в кресло и так, между словом, ненароком, будто бы завязать разговор, спроси его. Вот же народ интересный в нашем правительстве. Что не день то новые поправки. Не читали, Владислав Арсеньевич, уголовный кодекс в переработке? Что не указ, то новый подпунктик. Этот, естественно, не читал ничего. Сразу в штаны наложит. Поймет, что тебя голыми руками не возьмешь, – сказала Тамара важно. – Пусть нас сами бояться, – и улыбнувшись, подошла к мужу. – Так что, Сенечка, будь умнее. Голова предназначена, чтобы думать, а не лбом гвозди забивать.

Крылов сквозь боль засмеялся. Умела жена его все-таки иной раз удивить. Вот, скажите на милость, откуда у ней эта идея взялась? Как вообще пришла в голову? Ладно бы где в конторе сидела, а то ведь, доярка. Что ей, коровы, что ли нашептали, пока она за вымя дергала? Ох, бабы, бабы, ушлый народ. Насмотрятся детективных сериалов, потом строят из себя Агату Кристи.

– Вот что. Как бы там ни было, а к Шпаликову с разговором не лезь, – велел Семен. – Запрещаю.

– Но и ты у меня в платную поликлинику деньгами сорить губу не раскатывай. Пока дите в школу не оденем и крышу в хлеву не заменим, ты у меня про каждую лишнюю копеечку забудь, – обиделась супруга.

Тамара отправилась в спальню. Семен попросил еще таблетку, но та и ухом не повела, зашла в комнату и прикрыла дверь.

Полночи Семен не мог заснуть. Ворочался с боку на бок – все никак. Да разве уснешь тут, когда болит. Как струна растягивается боль, не унимаясь. А после обрывается – блям! Хоть к потолку подпрыгивай. Вспомнился Шпаликов. Не хотелось о нем думать в эти минуты, но его физиономия крепко засела в памяти после сегодняшних разговорах о нем. Стоматологом он был действительно хорошим. Со всего района ездили к нему люди и хвалили. Просто так говорить не будут, значит, и впрямь, золотые руки в этом деле. Только вот Семену в его кабинет дорога была закрыта. Была неприятная история лет восемь тому назад. Владислав Арсеньевич тогда только из города приехал и устроился в больницу. И так случилось, что в первые же дни их пути пересеклись в магазине, когда Семен пьяный (отмечал День пограничника) разбушевался у прилавка. Владислав Арсеньевич сделал тому замечание, заступившись за кассиршу, за что тут же получил в лоб. Звезданул Семен разок худощавому специалисту и сразу же сломал нос. Отсидел пятнадцать суток, выплатил денег и больше об этой истории старался не вспоминать. Хотя помнил прекрасно, как тот кровавым ртом прохрипел: «Ничего, земля круглая!». Тогда Семена это веселило. Ну что мог этот прыщ в рубашке ему сделать? Теперь же, вспоминая его слова, они не казались ему нелепыми. Оказывается, и этот худощавый, по сравнению с ним, слабый человек, может и ему, при удобном случае, сделать больно. Попробуй, иди, сядь в его кресло, своими костлявыми ручищами он покажет тебе, где раки зимуют, и что земля действительно круглая. В этом Крылов не сомневался.

Утром, собираясь на работу, Тамара вновь спросила мужа, не поговорить ли ей с Владиславом Арсеньевичем.

– Тут времени нет перекурить нормально, а ты больницей своей привязалась, – сказал Семен, надевая рубаху. – Работать надо.

– Опять начинается? Перестал зуб болеть, засиял как лысый на солнце. Снова через два дня плакать же будешь.

Семен улыбнулся, поцеловал жену и покинул избу. Зуб, действительно, уже не болел, и думать о нем в такое прекрасное утро совсем не хотелось.

Антон Лукин

Об авторе. Антон Лукин. 30 лет. Проживает в селе Дивеево Нижегородской области.

C 2005 по 2007 года проходил воинскую службу в городе Курске. Автор 9 книг прозы.
Печатался в периодических изданиях: «Наш современник», «Молодая гвардия», «Север», «Дальний восток», «Южная звезда», «Огни Кузбасса», «Огни над Бией», «Литературная учеба», «Алтай», «Литературная газета», «День литературы», «Московский литератор» и др. В 2012 году за рассказ «Жених из райцентра» – лауреат премии им. Андрея Платонова «Умное сердце». В 2012 году за книгу «Самый сильный в школе» – лауреат Всероссийской премии «Золотой Дельвиг». Гран-призер литературного конкурса «Хрустальный родник» 2014 г. (Орёл). Лонг-Лист премии «Ясная поляна» 2014 г.
Финалист Южно-уральской литературной премии 2015 г. (Челябинск) Шорт-лист Корнейчуковской премии (Одесса)
С января 2015 года Член Союза Писателей России.