Марк ШЕХТМАН | Русские книги в Израиле

Марк Шехтман родился в Таджикистане в 1948 году. Получил два образования: физико-математическое и филологическое. Работал по специальности на литературных кафедрах ВУЗов республики. Кандидатская диссертация и научные интересы связаны с теорией мифа и научной фантастики. В Израиле с 1990 года. Ныне живёт в Маале-Адумим.
В советский период изданы два сборника стихов. Позже вышли ещё пять книг, в том числе сборник стихотворных пьес. Последняя по времени книга – «Земляк Армагеддона» – вышла в 2019 году. Подборки стихов публиковались в альманахах, коллективных сборниках и журналах России, Европы и США. Победитель и лауреат российских и международных поэтических конкурсов.

РУССКИЕ КНИГИ В ИЗРАИЛЕ

АБДУЛОВ, ПОСМЕРТНЫЙ МОНОЛОГ

На рекламных афишаx вне времени длится лицo,
Где я вечно живой, где я всем улыбаюсь! – и дaже
Пoсле сотен обещанных нам катастроф и кoнцов
Я надеюсь надолго остаться в широкой прoдаже.

Xoтя б в yцeнённой! Простите, шучу, как всегда,
Некcтати, наверно, в массовке вcеобщей пeчали…
Moгу прoдолжать? Cмерть aктера – сoвсем не бeда,
Иначe дyблёры зaчахли бы и oдичали.

И мoре цветoв!… Я вниманьем, поверьте, смущён.
Пpишли дaже дeти, и жёны, и пpочие близкие!
Aх, прaво, не стоит! Я в миpе с лихвой замещён
Kоробками фильмов и рaдужно-яркими диcками.

За съёмoчный день дoживаешь порой до сeдин,
От люльки – до гpоба, от лaски – до жёсткого порно.
Ну, всё на сегодня… Мы сняли дyбль номер один.
Bторого не будет. Xотя, говорят, это спoрно.

ПОЛЁТ НА ВОЗДУШНОЙ ТРАПЕЦИИ

Веря в то, что большое всегда отражается в малом
И что путь муравья так же важен, как трассы галактик,
Обманув тяготенье, вершим мы подкупольный слалом:
Ты – блестяще-прекрасна, а я – серебрист и галантен!

Там, внизу, всё не так – неотчётливо, зыбко и ложно,
То ли да, то ли нет, то как хочешь, а то непременно…
Наверху же, в юпитерах, кроме шарниров и лонжей,
Есть всего лишь два тела над чёрной воронкой арены.

А в начале – как Слово! – раскрутка до свиста и гула.
Воздух бьётся в ушах – и вселяется Бог в акробата.
Поворот – Атлантида! Ещё поворот – утонула…
Ну, работай, партнёрша, чтоб Ною достичь Арарата!

Чтоб доплыл до америк сеньор Христофоро Коломбо!
Пируэт… А за ним – взлёт разгибом над озером Чудским!
И на спаренном сальто – в секунде от ядерной бомбы –
Мы поверим друг в друга с особенной силой и чувством.

И за девять минут на мгновенья разбитой тревоги,
Когда воздух горяч и упруго податлив, как клейстер,
Так весь мир мы раскрутим, что взвизгнут железные блоки
И под купол, бледнея, посмотрит бывалый шталмейстер!

И очнувшись потом, после всех непадений и взлётов,
Под овации в центре огнями залитой арены,
Мы с тобою поймём, эти девять минут отработав,
Что всё как-то по-новому видится нам во Вселенной.

И цветы, и поклон, и рука твоя, будто бы лебедь,
Обольстительным жестом взлетает в сиянье усталом!
Высотой испытав, нас трапеция заново лепит.
…Потому что большое всегда отражается в малом.

РУССКИЕ КНИГИ В ИЗРАИЛЕ

Что морочить вам голову сказками или интрижками,
Если рядом сюжет очень горестный и настоящий?
У подъездов в Израиле ящики с русскими книжками,
Будто траурный знак, появляются чаще и чаще.

Через Чехию, Венгрию, Австрию и Адриатику
Мы за взятки везли, превышая пределы загрузки,
Философию, физику, химию, и математику,
И Толстого, и Чехова – всё, как понятно, по-русски.

Цену мы себе знали и были не глупыми, вроде бы,
Но как много углов оказалось в обещанном круге…
И не шибко успешные на исторической родине,
Русским словом спасались мы, книгу раскрыв на досуге.

Нанимались на всё, до рассвета вставали в полпятого,
– и за швабру, и лом, и лопату, – а чтоб не дичали,
Поломойка-филолог в уме повторяла Ахматову,
А маляр-математик листал Фихтенгольца* ночами.

Мы пробились к профессиям – музыке, скальпелю, формуле,
И гортанный язык перестал тяготить, как вериги.
Мы остались собой, мы судьбину поводьями вздёрнули, –
Но состарились люди, а рядом состарились книги.

Нашим детям и внукам иврит уже много привычнее,
Чем их простенький русский, бесцветный, как стены приюта.
И когда мы уходим, потомки считают приличнее
Ящик с книгами вынести – вдруг пригодятся кому-то.

Я прощенья прошу у любителей слога изящного,
Что безрадостны часто метафоры нового века…
Не считая своих – слава Богу, не сложенных в ящики! –
Этих траурных книг у меня уже – библиотека.

_________________________________________________
* Г.М.Фихтенгольц – автор популярного в вузах СССР
«Курса дифференциального и интегрального исчисления».

ЖЕНСКИЙ ПОРТРЕТ С ЭПИЛОГОМ

Прекрасны были женщина и год,
А рухнули в молчанье и разлуку…
Похожая на августовский мёд,
На яблоко, клонящееся в руку,
Была она. И было ей дано
Не делать ни движенья вполнакала:
Шла – как летела, и пила вино,
И плавала в грозу, и хохотала.

В ней жара было больше, чем в огне.
В ней каждый выдох рвался на свободу.
Она и видом удалась вполне
В красивую славянскую породу.
Одень её хоть в штопаный халат –
И он расцвёл бы на медовой коже.
Ей шли дельфины, дюны и закат.
Ей шёл весь мир! – и я, наверно, тоже.

Отодвигая в тень своих подруг,
Без умысла игрива и надменна,
Она с ума сводила всех вокруг –
Погибельно манящая сирена.
Мужскому взгляду было не уйти:
Её задев, он плыл за нею, вторя
Свеченью линий бёдер и груди,
И меркло небо, и стихало море…

Она – и это чувствовал любой! –
Во всём держась своей манеры броской,
Входила даже в воду, как в любовь, –
С улыбкой и распущенной причёской.
Уплыв, ложилась на; спину она,
В голубизне утрачивая тело,
И пепельных волос её волна
С морской волной сливалась и темнела.

Купалась в тонком. А могла и без,
И шла из вод, самой себя не пряча.
Славянка, Афродита, чудный бес!
Но Бог – её ли, мой? – уже назначил
Судьбу, где в небе тает самолёт,
Где для меня оставлена записка:
«Всё миновало…»
Я в далёкий год
Знал женщину. Тогда казалось – близко.

ЖИЗНЬ НАТАЛИ

Светлей зари! Нежнее лала! Заманчивей звезды вдали! –
Наверно, всех сравнений мало, чтоб рассказать о Натали.
Под люстрами – сама луч света! – едва она входила в зал,
Пылали щёки у корнета, лишался речи генерал.
Ах, если б не наказы мамы поостеречься от забав!…

И тут возник вот этот самый – мал ростом, странен и лукав.
Лик тёмен, как сожжён в пустыне, зеницы – пристальная мгла
И так черны, что даже сини, и зорки, будто у орла.
Сам строен, и танцует дивно, все говорят – в стихах велик,
И шутит дерзко и зазывно, и слухи есть, что чаровник!

Венчались. Муж явился пылким! В подглазьях по утрам круги…
А дальше – счёт гостям и вилкам, беременности и долги,
Близ дома громыханье бричек, зимой не спишь из-за саней.
Да, гений муж, но не добытчик! …Пегас ведь тоже из коней,
А не годится для упряжки, хоть сам не ведает того,
И как понять жене-бедняжке судьбу крылатую его?

К простому тянется натура, и так ли важен ей талант,
Когда искусно строит куры голубоглазый эмигрант,
Хоть и не князь, но белой кости; и что же делать, например,
Когда зовёт подружка в гости, а там красавец кавалер?

Уйти! Немедля! Но осталась… А дальше темень и секрет…
Потом подружка постаралась, и что-то там проведал свет,
И словно высвистанный бесом, поднялся сплетен хоровод:
– У Пушкиной роман с Дантесом? Ну погоди же, рифмоплёт!

Ах, этот шабаш оскорблённых чужим талантом сволочей,
Ещё с Лицея обозлённых занозами его речей,
Рифм, эпиграмм! А с ними вместе теперь торжествовать могли
Все те, кто долго жаждал мести к ним равнодушной Натали!

Дом стал угрюм и будто зыбок, а на прогулках по Сенной
Тянулся шлейф полуулыбок и взглядов за её спиной.
Она к священнику сходила, что с Александром их венчал,
Молилась и поклоны била, а муж молчал, молчал, молчал…

Молчал с детьми, молчал в постели, молчал – как исчезал вдали.
Когда же в январе с дуэли его на санках привезли,
Он ей за сутки до ухода шепнул с хрипением в груди:
– Будь в трауре по мне два года, а после замуж выходи… –
И умер, и, как нам известно, в обитель тайно увезён.

Всё прочее неинтересно: она была, пока был он.
Семь лет говела и вдовела, в дому возилась день-деньской,
Слезу пускала то и дело. Потом посватался Ланской.
Вновь дети, двое или трое, и можно не считать рубли…

Из-за Елены пала Троя, а Пушкин – из-за Натали.
Сошлись события и даты, кровавый пестуя росток,
И женщина ли виновата, когда судьбою правит рок?
И стоит ли пенять напрасно тому, что выше наших сил?
Да, Натали была прекрасна! Недаром он её любил…

ВЫСОЦКИЙ

Он вырос некрасивым, но приметным
Среди московских каменных трущоб.
Он пел про юность на Большом Каретном,
Про дружбу, честь и многое ещё.
Подобно всем мессиям, неформален,
Он стал актёром как-то между дел.
Сказал Любимов: «Пьёт… Но гениален!» –
И он играл, любил, и пил, и пел.

И загремели Гамлет, и Хлопуша,
И слава, и скандальная молва,
А он, себе и музыке послушен,
Россию перекладывал в слова.
В нём хриплая, бунтующая сила
Творила свой прекрасный беспредел:
Швыряла в пропасть, в небо возносила!
И он играл, любил, и пил, и пел.

Его душа работала двужильно
В пересеченье света и теней.
Он стал звездой Таганки и Мосфильма,
Рвал паруса и вздыбливал коней.
И так он был Мариной озабочен,
Что где там спальня! – континент гудел! –
Летал в Париж с букетами – и очень
Её любил! …Играл, и пил, и пел.

Ему хотелось удостоверенья,
Что он поэт! Чтоб подпись и печать!
В СП хотелось! – но Андрей и Женя
Предпочитали сдержанно молчать.
Потом писали, что и были б рады,
Да запретил тот самый «здравотдел»…
Высоцкий умер в дни Олимпиады.
Наотмашь умер – как играл и пел.

Три дня стояла тишина в России,
Понявшей, что она отныне без…
Когда уходят к Господу мессии,
Молчание спускается с небес.
Что он поведал Богу, я не знаю.
Всевышний сутки молча просидел,
Потом сказал:
– Я грешника прощаю.
Я б тоже там играл, и пил, и пел!

НЕ ПИШЕТСЯ…

Вот и кончилось чувство, что всё я могу! –
И каким оно было недолгим…
На последнем, на тающем, сером снегу
Я ищу голубые осколки
Той зимы, что весёлой метелью мела
И сосну за окном повалила,
А теперь её силы ручьём пролила
Новым временем данная сила.

Будет в грозах апрель, будет лето в дыму,
Будет август, от зноя уставший,
И однажды по осени я подниму
Жёлтый лист, мне под ноги упавший.
Те же волны несут нас и та же река,
Под одними ветрами трепещем.
В бурых жилках его, как в руках старика,
Станет время и зримым, и вещным.

И декабрь, и январь… И деревья, и дом
Вновь обнимет кудрявая вьюга.
В каждом вздохе, в снежинке, в касанье любом
Я и время узнаем друг друга.
Я и время – и кто из нас в большем долгу?
Снег в ладони не держится, тает.
Вот и кончилось чувство, что всё я могу…
Ничего, это часто бывает!

ГАРРИ ПОТТЕР, 30 ЛЕТ СПУСТЯ

Опустив на витрину магический стенд
С «Лучшей в мире едой для собак»,
Размышляя, чем скучный занять уик-энд,
Гарри Поттер заходит в кабак.
Было время, хозяин – простая душа! –
Гостю бурный выказывал пыл,
Пиво ставил на стол и не брал ни гроша,
А потом про восторги забыл.

Да и только ли он? Гром ликующих труб
Ненадолго озвучил судьбу
И замолк. И не прячет лысеющий чуб
Застарелого шрама на лбу.
Тёмный Лорд нынче тоже как тягостный сон:
Кто-то… где-то… у нас… не у нас…
То ли Поттер его, то ли Поттера он, –
Кто ж, помилуйте, помнит сейчас?!

Было время – любой пятиклассник учил
Тему «Гарри и Лорд», а затем
Педсовет при Министре её исключил
Из числа обязательных тем.
Да и в школе волшебной теперь говорят,
Мол, не нужно так много наук.
Зелья, магия… Главное – корм для щенят,
Кобелей и беременных сук!

Корм – собачий, как жизнь. Жизнь смешна и страшна.
Что осталось в ней – грустный вопрос.
Дети писем не шлют, постарела жена
И спивается вроде всерьёз.
Пьёт помалу, но медленный этот процесс
Посильнее магических сил.
Вот и Рон, нализавшись, к дракону полез.
Выпил Рон, а дракон закусил…

Нынче Гарри ни к городу и ни к селу.
Свой он разве что серым теням.
Гарри Поттер садится за столик в углу,
Надвигает фуражку на шрам.
И пивную бутылку привычно открыв,
Он себе признаётся опять:
Хорошо б, Тёмный Лорд был немножечко жив! –
Вот бы встретиться, потолковать…

Марк Шехтман

Фотоиллюстрация Натальи Волковой