Владимир Царан | Исторический след

Исторический след

Пруд на Донбассе называют по-украински: «ставок». В каждом шахтёрском посёлке есть свой ставок, во всяком случае, так было полвека назад, когда я там жил. Техническая необходимость: для обеспечения работы обширного шахтного хозяйства, подземного и наземного, нужно очень много воды. Для её забора и предназначались ставки, как правило, рукотворные. Как там с этим делом сейчас — не знаю, уехал больше полувека назад.

Ставок времён моего детства и юности — это клуб, пляж, спортплощадка (зимой на льду играли в хоккей), место свиданий и многое, многое другое. Например, тату-подиум. Да-да, я не преувеличиваю. В 1953 году после смерти Сталина и известной «бериевской» амнистии оба берега ставка запестрели татуировками специфической лагерной тематики: портретами Ленина и Сталина в странном сочетании с силуэтами православных храмов, летящих орлов и обнажённых женщин, философско-пессимистическими максимами типа «нет в жизни счастья».

А ещё раньше, во время войны, по рассказам наших родителей, союзники Гитлера румыны, тоже участвовавшие в оккупации Донбасса, устроили возле ставка… не знаю, как называется по-русски аналог конюшни, в котором содержатся ослы. Наверное, ослятня или ослятник. В румынской армии ослы несли службу — на них перевозили артиллерийские орудия. А когда румынская «ослиная часть» ушла, под дубом остался новорождённый ослёнок. Я его помню уже взрослым, Боря (так его назвали) исправно служил в шахтной столовой, исполнял обязанности лошади — таскал бричку.

А ещё на берегу ставка, на травке под дубом было казино. Держал его живущий неподалёку парень, специализировалось заведение на обыгрывании пьяных мужиков в дни зарплаты. Но это уже другая тема, я, возможно, как-нибудь решусь рассказать её отдельно. Здесь же хочу сказать: у нашего ставка было странное свойство, он как-бы притягивал к себе самые яркие приметы времени, отголоски каких-то политических, культурных событий. Вышел на экраны трофейный голливудский фильм «Тарзан» с Джонни Вайсмюллером — и на толстой ветке дуба у самого берега ставка появилась «тарзанка», фирменный аттракцион советских пацанов 50-х годов.

Первые транзисторные радиоприёмники, а затем и магнитофоны, газовые зажигалки, джинсы и футболки — всё шло через ставок. Возможно, это всего лишь особенность моего тогдашнего детско-юношеского восприятия мира. Но вот вам история, которую я «размотал» уже в весьма зрелом возрасте….

Когда наш ставок ещё выполнял свою основную, водозаборную функцию, там работала водокачка, на фотографии видны её руины, в правой части кадра.

Механиком в водокачке работал старик, звали его Осипович, имя это или отчество — не знаю. Он охотно пускал нас, пацанов, в свою, как он говорил, «агрегатную», любил рассказывать, как работает насос и вообще поговорить о всяких разностях. Единственное, о чём Осипович говорить категорически не хотел — о шраме у него на лице. Сразу замолкал или переводил разговор на что-то другое.

А шрам был знатный: ярко-розовая полоска от левого виска наискосок через всё лицо, до правой скулы. Мы с пацанами думали, что это с войны, но сомневались: Осипович никогда не говорил нам, что воевал, да и слишком стар он был, а ветераны войны, наши отцы, в ту пору были ещё молодыми. Потом Осиповича сменил другой механик, потом демонтировали водокачку, потом я уехал в «большую жизнь»…

И вспомнился старик и его непонятный шрам через много лет, когда я, уже немолодой лысый мужчина, приехал в родной посёлок навестить старенькую мать. Напомнил другой старик, дид Мыкола, из категории «вечных дидов», наш сосед. Сидели мы с ним под грушей, попивали доброкачественную самогонку, а Мыкола возьми и расскажи….

Оказывается, в Гражданскую войну, примерно в 1918—1919 годах, в нашем городке располагался штаб знаменитой атаманши Маруси (Марии Никифоровой), анархистки, профессиональной революционерки. Её «Чёрнознамённая дружина» наводила ужас и на красных, и на белых по всему Югу бывшей империи. «Атаман Маруся», как она сама себя называла, удивляла своей жестокостью даже махновцев, союзником которых была некоторое время. Хотя родом Мария Никифорова была «из благородных», дочь офицера, и некоторое время жила в Париже, изучала живопись и скульптуру.

Разумеется, всё это я узнал не от дида Мыколы, а прочитал позднее в Интернете. А Мыкола рассказал, как Марусе вздумалось прогуляться возле нашего ставка. Верхом, иначе она на людях не появлялась. Наездницей, как пишут, она была отличной, и сидела в седле «по-мужски», с ногами по разные стороны конского корпуса, и в узких кавалерийских рейтузах. По поводу чего и сострил молодой механик водокачки. Вам, мол, барышня, нигде не трёт с непривычки? Неудачно, конечно, сострил. Маруся обиделась, вспомнила, наверное, как брала в Париже уроки у самого Огюста Родена, ну и «нанесла штрих» на физиономию молодого нахала. Крикнув «хам!», наотмашь, мастерски хлестнула его по лицу нагайкой….

Вот так и появился у Осиповича на лице тот самый «исторический след». А у меня — ещё один повод убедиться, что история обычно оказывается гораздо ближе, чем нам думалось.

Это один и тот же объект, реальный, из моего фотоархива. Но следует иметь в виду: руины водокачки, о которых идёт речь, есть только на одном варианте фото.

«Лезик»

Это не имя и не кличка. И к лезвию отношения не имеет. Слово означало «резервуар», появилось после трансформации: резервуар — «лезирвар» — «лезик», всё просто. Употреблялось в таком значении в 1950-1970 годах нами, пацанами посёлка шахты «Перевальная» — и больше, насколько я знаю, никем.

Естественно встаёт вопрос: зачем нам понадобилось отдельное слово, причём не простое, а конкретный технический термин? Дело в том, что нам, перевальненским пацанам, невероятно, сказочно повезло. Слыхали про зимний плавательный бассейн в Москве? Тот самый, что в 30-е годы построили на месте снесённого Храма Христа Спасителя? Думаете, он один такой был в СССР? Официально — да, а на самом деле у нас тоже был такой бассейн. Бесплатный. Правда, раз в двести-триста поменьше, метров 20 в длину и 10 в ширину. По внешнему виду — прямоугольный бетонный водоём, больше всего напоминавший именно плавательный бассейн.

Правильное название (это я потом узнал) — «резервуар охлаждения технической воды». Находился «лезик» на территории шахты, но немного на отшибе, в безлюдном месте рядом с железнодорожной насыпью. Местоположение для нас, пацанов, чрезвычайно удобное — можно было купаться голышом, без трусов! Которые зимой попробуй, высуши! А купались мы в «лезике» и зимой, и весной, и осенью, только летом переходили на пруд. Вода, охлаждавшая шахтное оборудование, почти всегда была тёплой, дядя Вася, оператор, ворчал на нас, но не прогонял. Ну, разве не сказочные условия?

С противоположной стороны железнодорожной насыпи, напротив «лезика», находился перрон станции Дубки и небольшое здание вокзала. Оттуда с дерматиновым чемоданом я однажды уехал в «большую жизнь». «Лезик» в том же году демонтировали, потом даже яму на его месте засыпали, но в моей жизни он появился ещё раз.

Отучившись, я уехал за тысячи километров от родного Донбасса. На новом месте работы, после неизбежного вопроса «ты откуда?» назвал шахту Перевальную и станцию Дубки. И нашёлся старший коллега, который эти, прямо скажем, не слишком известные места знал! Правда, почему-то распространяться на эту тему не стал.

Причина такой непонятной сдержанности стала понятна потом, когда мы с Михаилом Наумовичем отправились вдвоём в командировку. В лучших советских традициях вечером в гостиничном номере «раздавили» бутылку «Московской», и коллега сам завёл разговор о моей малой родине. Оказалось, во время войны Наумыч служил в железнодорожных войсках, был помощником машиниста паровоза. Весной 1942 года, ещё до оккупации немцами Донбасса, обслуживал участок Донецк — Луганск (Сталино — Ворошиловград), там как раз и находится станция Дубки.

А запомнил он эту ничем не примечательную станцию потому, что однажды их состав прибыл в Дубки сразу после налёта и бомбардировки немецкими самолётами и вынужден был остановиться. Станция, водонапорная башня, шахтные сооружения разрушены и горят, на перроне и путях лежат ещё неубранные трупы. Но больше всего Наумыча, тогда молодого 19-летнего парня Мишу, потрясла ужасная картина, найти объяснение которой он не мог в течение многих лет. «Представляешь, Володя, рядом с железнодорожным полотном какой-то резервуар с водой. А в нём плавают трупы детей! Совершенно голые! В апреле! Откуда они там взялись?!»

Наумычу я всё объяснил, про «лезик» и прочее, всё то, что вы уже прочитали. Теперь сам много лет ищу ответ на тот же вопрос «откуда они там взялись?!» И откуда они вообще берутся в этом мире?

Владимир Царан