Надежда Исмайлова | Идеальное место для бойни

Ныне чёрный корабль на священное море ниспустим,
Сильных гребцов изберём, на корабль гекатомбу* поставим.
Гомер. «Иллиада».

— Профессор, здесь лежат ноги, — раздался испуганный голос снизу.

— Чьи ноги?

— Не знаю… женские… в белых тапочках…

Когда на поляне появилась группа крепких молодых парней, я уже успела отползти за кусты можжевельника.

«Интересно, кто из них профессор?»

Парни были в одинаковых цвета хаки шортах, рубашках «милитари» и панамах, надвинутых на глаза.

— Где ноги?

— Вот здесь лежали ноги… в кедах, — долговязый парень с длинным носом не отрывал растерянного взгляда от земли.

Последним на холм поднялся мужчина лет пятидесяти. Короткая стрижка, очки в тонкой оправе, прикрывающие еле заметный шрам, рассекающий левую бровь, джинсы, темная плотная майка с рукавами, модные кроссовки. Он был похож на стильную птицу из редкой породы, высоко летающих пернатых. Почему-то вспомнилось: «берегите людей, похожих на птиц».

— Так, где тут артефакт, который поверг вас в шок? — спросил он, задыхаясь от быстрой ходьбы.

«Профессор… поисковая партия. Геологи, археологи?»

— Ему всегда что-то мерещится.

— Мечтает встретить Азыхантропа…

— А тут Азыхантропица.

Парни дружно загоготали.

— Вот ромашки… примяты, — заикаясь, уточнил долговязый парень.

— Да, здесь кто-то был, — озадаченно произнес профессор, внимательно рассматривая следы, — ребята, проверьте кустарники. На острове — чужие.

В жизни не видела ничего фантастичнее, чем этот остров. Зеленые пространства и море. И ни одной живой души. Только любопытные чайки, и этот удивленный кролик у моих ног, застыл, дрожа от страха. И вдруг помчался в своем великолепном беге, только уши мелькали среди ромашек. Полчаса назад наша лодка причалила к берегу. Был хороший день для съемок, и мы похвалили себя за то, что отважились на этот вояж. С утра поднялся ветер, он застал нас в Алятах, и тамошние рыбаки не советовали выходить в море. Мы видели, как они спешно собирали сети и расходились по домам. Но старый лодочник, усмехнувшись, сказал, что у ветров скоро будет пересменка: южный ветер уже уходит, а Хазри еще в пути: и между ними будет затишье часа на два, и, если мы хотим, он берется в это «окно» отвезти нас на Гюлли. Конечно, мы захотели, нам для сюжета нужна была колония чаек.

— Вот бы здесь пожить, — мечтательно сказал оператор.

— Да, только вот ларька пивного нет, — мрачно заметил лодочник.

— А вы точно знаете, что здесь есть гнездовья? — спросил режиссер, оглядываясь вокруг.

— Раньше я работал егерем на этих островах, гнездовья на другом берегу, километра два придется пройти пешком.

— О, мои несчастные ноги, я пас, подожду вас здесь.

— Не страшно остаться одной? — забеспокоился режиссер.

— А чего бояться, — ухмыльнулся лодочник, — здесь никого, кроме ханум, не будет.

Мужчины, нагруженные аппаратурой, резво зашагали за лодочником, а я осталась отдыхать на поляне. Одна в волшебном мире, лежала на спине, глядя в огромное небо. Так выглядит, наверное, рай. Вот бы поселиться здесь…

Услышав, «осмотрите кустарники», я поднялась во весь рост. Застывшие позы. Распахнутые в удивлении глаза. Первым пришел в себя профессор.

— А я вас узнал, что вы здесь делаете одна?

— Я не одна, моя группа снимает гнездовья чаек на том конце острова, а я изучаю этот библейский мир, — вздохнув с облегчением, улыбнулась, — я тоже узнала вас, профессор.

В советской научной иерархии палеонтолог Дамиров не занимал первые места, он даже не был академиком. И не потому, что для столь высокого звания не хватало научных трудов. Труды были, и открытия мирового значения — тоже. Его «Гиппариновая фауна», за которую он получил доктора наук, защищая кандидатскую диссертацию, стала мировым биологическим бестселлером. А доисторический «неандерталец» из Азыха, благодаря его изысканиям, получил в науке мировое гражданство. Дамиров был признанным международным экспертом по различным разделам палеонтологии, антропологии и генетики. Но в своем отечестве ему как-то не везло. Почему?

— Если не тайна, профессор, что вы делаете на Гюлли?

Ученый объяснил, что привез своих студентов. Эти острова дают богатый материал исследователям. Завтра начнутся раскопки, а пока он отправил ребят к скалам ставить палатки для ночлега.

— Можно задать вам не совсем деликатный вопрос, — спросила я, когда мы остались одни, — почему вы не подаете на академика? Вы ведь настоящий ученый.

— Настоящий ученый СССР должен совершить восхождение на три уровня, — с улыбкой начал Дамиров, — стать кандидатом наук, стать доктором наук, стать гражданином США. Не хочу подниматься на третий уровень. А надо бы?

— Нет, конечно, Азыхантропа жалко. Без вас он не получил бы мирового гражданства.

— Аха-ха-ха… давно хотел познакомиться, — сказал Дамиров, — я ведь не пропускаю ни одной вашей программы. У вас прекрасная манера разговаривать, чуть придерживая дыхание… приглушая слова, вы создаете особую атмосферу общения, словно беседуете только со мной. Наедине со мной, как сейчас. И чудесный тембр голоса. «Ах, если бы то лето повторилось»…

— … «и ваша дача была бы по соседству с нашей…». Почему вы вспомнили Мушвика? Мечтаете о даче на Гюлли? Как раз сейчас и я думала об этом.

Дамиров ответил не сразу, будто прислушиваясь к шуму прибоя, который усилил внезапно возникший ветер. Лицо его сделалось серьезным, и шрам, рассекающий левую бровь, заметно побелел от видимого напряжения.

— Хочу вам кое-что показать, — наконец сказал он, — хотите посмотреть?

— Еще как!

— Это недалеко… прямо под вами. Вообще-то, дам в такие места не водят, — он еще колебался.

— На острове есть неприличные места? — весело удивилась.

— Боюсь, вы пожалеете…

— Профессор, — сказала с укоризной, — я не дама… я — телевизионный журналист… из породы непуганых баранов.

По отвесному склону, еле удерживаясь на ногах, не за что было ухватиться, мы спустились к подножию холма. Лаз, к которому подвел профессор, был закрыт валуном, но он сдвинул его с места. С трудом протиснувшись в узкий проход, мы, словно, провалились в щель времени. Тьма, холод, как в Постойной яме, чавкающая грязь под ногами.

— Где мы? — меня охватило тревожное беспокойство.

Дамиров включил фонарик.

— Вот…

Трудно описать это «вот» — все оттенки смущения, страха, и какой-то отчаянной гордости?

— Что это?! – спросила шепотом, не желая поддаваться страху, но ничего с собой не могла сделать.

В застывшей вулканической брекчии луч высветил огромную груду костей, целое скопище скелетов.

— Что за гекатомба?

— Останки …

— Чьи?

— Человеческие… я обнаружил не так давно. Вначале не поверил себе, подумал, что ошибся, что это кости джейрана. Я так хотел ошибиться. Но, подойдя ближе, ужаснулся. Обратите внимание, все скелеты без голов…

— Без голов … — повторила в прострации, — да, голов нет…

Безотчетный страх охватил меня, к горлу подступила тошнота, — это доисторические люди?

— Они погибли лет пятьдесят назад.

— Как вы определили время смерти?

— Это несложно, — усмехнулся, — если мы определяем возраст в пятьдесят тысяч лет, то пятьдесят – для нас не проблема.

— Значит, это случилось в тридцатых годах? Вы думаете, что Мушвик здесь? — я качнулась, почувствовав, как душа бесшумно уходит в пятки, а за ней оседает тело.

Дамиров бросился на помощь, уронив фонарь. Свет погас. Приобняв меня за плечи одной рукой, он шарил по земле другой, чтобы найти светильник.

— Сейчас…сейчас…вы только не волнуйтесь, пожалуйста, ну, дурак же…

Видимо, на какое-то мгновение, я потеряла сознание, потому что в темноте увидела скорбную голову поэта Мушвика с пришпиленной к горлу табличкой «№ 11903». Голова летала над грудой скелетов, подумалось: «Ищет своё тело!»

— Вы вся дрожите.

— Хочу выйти отсюда, — прошептала, — боюсь мертвых…

— Бояться надо живых, — он бережно, под локоть, почти вынес меня из расщелины.

Боже, все на месте. Солнце, воздух, легкий и свежий, море, шум прибоя, остров. Мы стояли на пригорке, прислонившись к теплому склону холма.

— Простите, что я втянул вас в эту историю…

— Что это было?!

— Идеальное место для массовой бойни. Остров необитаемый, кричи не кричи, выстрелов никто не услышит: кругом море, а до города далеко.

— Почему вы думаете, что это расстрел, в телах были пули?

— Нет, но я нашел один скелет с головой, прострелянной в затылок, и понял, в чем дело.

— Кто они: мужчины, женщины, дети?

— Нет, только мужчины от тридцати до пятидесяти пяти лет, примерно…

— Расстрелянное поколение, — от потрясения присела на камень, Дамиров опустился рядом.

— Кто-нибудь знает о вашей находке? Это ведь не простая находка?

— Конечно, я не собирался умалчивать, хотя такие советы звучали от разумных людей. Я сразу сделал сообщение на научном совете.

— И…

— Со мной беседовали серьезные люди.

— Что их интересовало?

— Источники информации. Они беспокоились, что я имею доступ к секретным документам. Я их разуверил. Им было важно знать, какие факты мне стали известны, а главное, что я собираюсь с этим делать…

— И все? А как насчет общественности, должна она знать о таком открытии?

— Общественность не стоит беспокоить, сказали веско, какие расстрелы, где пули? А если и были, может где-то в другом месте, а здесь только прятали концы в кратер.

— А родные?

— «Вы знаете, кто эти люди? — спросили, — может их завезли из другой страны?» — он тяжело замолчал.

— Скажите, профессор, вы не боялись, что ваша находка может принести вам неприятности, ведь эти секреты хранят до сих пор, хотя современные чекисты не имеют к ним никакого отношения?

— Не боялся, и делал это осознанно, видимо, накопилось во мне…

После долгой паузы.

— На протяжении всей моей жизни, кто-то из моих родных обязательно упирался во власть. Неудачно опирался… моя тетя — племянница Нариманова, так вот, когда в 30-х боролись с «наримановщиной», сослали всех ее родственников, мои родители тоже ждали ареста, но пронесло. В 1952 году я окончил мединститут, и нас с братом «распределили» на Керченский полуостров. Фактически это была ссылка.

— А вас за что?!

— «Комсомольская правда» назвала нас «вейсманистами-морганистами в пеленках». Обвинение в буржуазных взглядах во времена разгула «лысенковщины» было сигналом беды.

— И он сработал.

— Еще как?! Была невыносимая жизнь. Не потому что приходилось быть врачом-универсалом: делать операции, принимать роды, рвать зубы… были жуткие климатические и бытовые условия, это был криминальный район, там орудовали банды, шли репрессии против крымских татар.

— Этот шрам на лице, оттуда?

— Пустяки… мой брат там умер… А я вернулся только после суда над Берия… Теперь вот моя дочь вышла замуж за сына не очень удобного политического деятеля, — усмехнулся.

— В чужом пиру похмелье?

— Да, уж, это вносит в жизнь дискомфорт, но я всегда придерживаюсь правила: не вмешиваться в политику. Заниматься только чистой наукой

— … вам совсем плохо, да… вы такая бледная… Простите, не надо было вам показывать…

— Ничего… уже лучше.

— Каждый палеонтолог трагической эпохи протягивает миру отрубленную голову, которая для него особенно симпатична, — он усмехнулся виноватой улыбкой, осветившей все лицо.

— А вы не хотите поговорить со мной об этом в прямом эфире?

— А-у-у! — сверху раздался веселый смех и крики чаек — это мои ребята вернулись, и режиссер заторопил: надо до шторма успеть в Баку.

— Я подумаю, — профессор взял меня за руку, помогая подняться.

— С кем-то посоветуетесь или подумаете?

— Я уже пережил все страхи, милая леди.

— Люди, пережившие подобное, говорят, что страх перед чудовищем остается, даже если оно уничтожено… так что, пойму любое ваше решение.

— Я вам позвоню.

Интервью с Дамировым вызвало шквал эмоций и разброс мнений. Нужно ли растравлять старые язвы, смущать покой людей, сеять раздор, когда уже нет в живых ни жертв, ни палачей. Звонили родственники репрессированных. Они хотели знать, где могила их близких, куда нести цветы в дни поминовения. Все сошлись на том, что обязательно надо поставить памятник жертвам репрессий. Но, кто будет ездить на необитаемый остров? Кто-то советовал установить мемориал на бульваре, откуда увозили заключенных в последний путь. Но кто знает, какое именно это место и на бульваре ли оно? Споры, советы, предложения, затем всё как-то стихло.

***

А потом позвонил Дамиров.

— Нам надо встретиться, — сказал взволнованно.

Трудно было выбрать для нашей беседы более удачное место и время, чем обстановка бакинской, прибрежной осени. Мы устроились на верхней террасе кафе «Олива». Моросил дождь. Предзимнее, не греющее солнце, безмолвное море под нами, пустота бульварных скамеек, прощальный ущерб природы – всё это сообщало особую горечь тому, что рассказал Дамиров.

***

Первый звонок был в два часа ночи.

— Не пытайтесь узнать, кто я… Просто послушайте: вы на правильном пути… почти у цели… точно угадали… все скелеты без голов…

Каждую реплику мрачный, старческий голос произносил с трудом, после раздумья, словно, на кого-то оглядываясь. И смолк. Отбойные гудки. Дамиров застыл: весть с того света?

Снова звонок.

— … людей привозили на баржах, потом на лодках по два-три человека переправляли на остров, и здесь казнили.

Лицо профессора посерело от напряженного внимания, шрам, наоборот, зловеще побелел.

— Почему скелеты без голов?!

— Головы отрезали после расстрела, выбрасывали в другое место, чтобы трупы не могли идентифицировать. Тела бросали в кратер. Никто не ждал такого скорого извержения вулкана.

Отбойные гудки.

— Да, я так и думал, — сказал вслух. «Он позвонит, он должен позвонить», билась мысль. Дамиров прошел к бару, смешал в бокале джин с тоником.

Звонок. Он прижался к трубке, в тишине ночи напряг слух — ни малейшего звука.

— Пожалуйста, не молчите, раз вы отважились на звонок… прошу вас, не уходите, — боясь потерять собеседника, говорил торопливой скороговоркой.

— Вы все видели сами?

— Да, но я не убивал! Я не стрелял, я просто смотрел, молодой был… просто стоял в стороне, ждал, когда это кончится, а он так на меня смотрел… такими глазами…

Глухой протяжный стон или кашель? Слышно было, как старик куда-то пошел, забулькала влага. Потом заговорил сиплым голосом.

— Все это из-за проклятого интервью… Он умер сытый, еще на барже я отвел его в свой отсек и накормил пловом с цыпленком, мама дала мне на завтрак…

Дамиров слушал с всё нарастающим волнением.

— Кто на вас смотрел?

— Я подписал бумагу о неразглашении, — он швырнул трубку, она с шумом упала, телефон отключился.

И почти сразу звонок.

— Все было там… мороз, крики, плач, песни, смерть. Море крови, трупы… они не тонули, их запихивали в кратер баграми. Куча голов в моей лодке…. И эти глаза… а я что, я ни причём, сказали, так надо, лес рубят, щепки летят… а я просто стоял. Всегда в мире так… кто-то кого-то убивает… столько крови… — в горле старика бурлило, хрипело и смолкло, словно, он впал в забытье.

***

— Старик описывал мрачную бурную ночь на острове. И повторял, что был только свидетелем. Тем не менее, угрызения совести не дают ему покоя. Он стар и измучен, и рад, что тайна, которая жгла его все годы, раскрыта, что «он не унесет ее с собой». Вот как-то так, — закончил свой рассказ Дамиров.

— Он не захотел с вами встретиться?

— Нет.

— Последний живой свидетель.

— Последние свидетели — мертвые, — усмехнулся профессор, — и они самые опасные.

— Вы верите в жизнь после смерти?

— Я слишком много раскопал останков, чтобы в это верить. Но какая-то сила над нами, высший Разум, высшие законы Вселенной, определенно есть. Эта регуляция не в мелочах, не в деталях — в глобальных процессах. Я чувствую ее ритм.

Он задумался, глядя в чернеющую морскую даль.

— Вот однажды на одном из островов проснется вулкан, рванет фонтаном, и рассыплет вокруг головы… много голов, которые будут задавать неудобные вопросы…

— … и на них некому будет отвечать. Может, и не надо, чтобы вулкан просыпался?

— А высшие законы справедливости?

— А уроки истории?

— А история, моя прекрасная леди,- засмеялся Дамиров, — самая коварная дама, она оправдает все, что пожелает, из ее уроков можно извлечь любую политику, любую мораль, любую философию, на любой вкус. Важно, чтобы люди, пережившие ад, оставались в нашей памяти… как послание потомкам.

Незаметно стемнело, заволновалось сумрачное море, на грустно-сиротеющем бульваре зажглись фонари, и официанты «Оливы» разнесли светильники по столам.

— А давайте выпьем чай с чабрецом, лимоном… вы любите варенье из арбуза… у них варенье хрустящее, изумительное…

* гекатомба — жертвоприношение

Баку. 2019 г.

Надежда Исмайлова

Иллюстрации Маргариты Керимовой-Соколовой