Евсей Кац | Писательские страсти

Петр Андреевич Козорубов перечел состав жюри. Две женщины и писатель-юморист. Все были знакомы: давно вышедшая в тираж поэтесса, непонятная литераторша, какого-то чиновничьего типа и политический сатирик, еженедельно постивший в соцсетях свой новый фельетон, длинный и нудный.

«С этими все ясно. Проблем не будет. Жаль, что первый приз всего триста долларов», – вздохнул Козорубов.

Петр Андреевич, или просто Питер, проживал на Среднем Западе США, получал скромную пенсию, которую дополнял призами с интернетовских литературных конкурсов. Они обильно расцвели в нулевых и почти все исчезли лет через десять. Выжили только самые небрезгливые: матерные конкультурные и те, кто завлекал махровых графоманов комментариями их худосочных произведений другими графоманами.

На заре заката СССР Козорубов был уважаемым членом Союза писателей. Его рассказы и повести отличались прекрасным стилем и хорошо проработанными сюжетами. По ним можно было составлять пособия о том, как надо писать и Петр Андреевич, a тогда больше просто Петя, видел себя в ближайшем будущем профессором Литинститута. Скорее всего, так оно и было бы, если бы не случились известные политические катаклизмы. Петя со всей семьей оказался в США, где на жизнь пришлось зарабатывать занятием очень далеким от литературы.

Шли годы. Петру Андреевичу страстно хотелось писать. В голове у него созрел замысел романа об ученом-самоучке, пытающемся пробить свой новаторский проект, но Козорубов понимал, что ни времени, ни вдохновения для такой большой работы у него уже не будет. Да и вряд ли роман заинтересует кого-то в России. Пришлось писать короткие рассказы для удовлетворения творческого зуда. Благо, их можно было размещать в соцсетях на писательских сайтах, в которых настоящими писателями и не пахло. Как профессионала, Питера не интересовали комментарии дилетантов, пусть даже восторженные. Те ничего не понимали в литературной технике и с такими же восторгами комментировали совершенно беспомощные работы. Козорубову нужны были отзывы равных, но таких на просторах интернета не наблюдалось. Все авторы, которые чего-либо стоили, обитали в незнакомых для Козорубова местах и к его творчеству не проявляли ни малейшего интереса.

«Ладно, буду брать деньгами», – решил Питер и стал активно посылать свои опусы на различные тематические конкурсы, посвященные то весне, то войне, а то и просто обязывающие хотя бы раз на странице употребить какое-то конкретное слово. Например, одно известное из трех букв в конкурсе конкультурного сайта. К изумлению матерого профи никаких призов он не получал.

«Что за чертовщина? – удивлялся Козорубов. – Мои рассказы по мастерству на голову выше творений победителей и явно выделяются из общей массы. Как можно их не отметить? Может, я чего-то не понимаю?»

Он решил опробовать другой путь и, выпив рюмку, стебаясь, написал рассказ похожий на один из победивших. Подписать своим именем это убожество ему было противно, и он взял псевдоним. Послал на конкурс и почти забыл о своем, как он его называл, дитяте, зачатом под влиянием алкоголя. Рассказ получил второй приз, первый достался автору, превзошедшему Козорубова по глупости и, возможно, по количеству рюмок.

«Эврика!» – мрачно воскликнул Питер и принялся строчить. Сперва он писал рассказ хороший, а потом, с чувством человека, которого заставили полосовать ножом картины в музее, низводил его до ничтожного уровня. И еще, Питер, если это было возможно, тщательно изучал состав жюри. Часто жюри состояло из действующих членов клуба, чьи вкусы можно было распознать по их работам в соцсетях. Оставалось только ненавязчиво следовать стилю судей. Награды не заставили себя долго ждать.

«Триста баксов пойдут на отпуск. Маловато, конечно, придется добавить, но я давно обещал жене в Канкун ее свозить».

Козорубов просмотрел уже выставленные на сайте конкурсные работы. Среди обычной мути стареющих пачкунов, явно не успеющих к концу своего срока вырваться из тисков собственной бездарности, выделялась юмореска Затермана, знакомого Петру Андреевичу еще по Союзу писателей. С ним они выступали на авторских концертах в Ленинграде, где Затерман считался восходящей звездой на юмористическом небосклоне дряхлеющей страны. Он всегда долго шлифовал свои рассказы и монологи, стараясь довести их до совершенства, поэтому писал мало и немного зарабатывал. Никто не рвался выступать с ним в одном концерте, опасаясь сравнений не в свою пользу. Коллеги считали его вздорным типом, так как он едко критиковал халтуру, которая обычно заполняла эстрадные площадки того времени и не боялся высказать свое мнение прямо в лицо.

Питер с наслаждением, свойственным настоящим ценителям слова, перечитывал юмореску Затермана снова и снова. Она была превосходной и в ней присутствовало то, чего совершенно не было у всего остального, выставленного на конкурс – смысл.

«Дурачок, ты Затерман, дурачок, – с горечью подумал он. – Ну кто же пишет для конкурса лучше, чем член жюри, который, на твое несчастью, тоже считает себя юмористом и наверняка высокого мнения о себе. Неужели ты не понимаешь, что ты раздражаешь его своим совершенством, а посему, не видать тебе приза, как собственных ушей. А ведь обидно. За литературу обидно. Во что ее превратили, сволочи, своими дурацкими конкурсами с ничтожными вознаграждениями».

Козорубов тяжело вздохнул и с большой неохотой стал обдумывать свой рассказ. По условиям требовалось что-то античное. Дух неродившегося ученого-изобретателя летал по комнате и жалостливо просил пристроить куда-нибудь.

«Ладно, сделаю тебя древним философом, математиком и поэтом, – решил Питер. – Ты придешь в древний город, где тебя не знают, и совершишь открытие во славу местного царя».

Рассказ получился достойным и повествовал об оригинальном и новаторском для того периода изобретении водонапорной башни, о которой Питер вычитал у какого-то историка. Все было на месте. Герой ставил перед собой задачу и, преодолевая препятствия, решал ее, проявляя при этом недюжую ловкость и живость ума. Затем бывший член Союза писателей принялся за дело, которое он мрачно называл богопротивным.

«Кому интересна борьба за какое-то замшелое открытие? В жюри две дамы, а бабам кроме любви в литературе ничего не нужно. Они, конечно, могут с умным видом рассуждать о философии или даже рецензировать производственные романы, ни разу не побывав ни на одном индустриальном объекте, но единственное, что целиком овладевает их сознание при чтении, заставляет дико мечтать, забывать о муже и детях, это ЛЮБОФФ! Одна страница хилого описания этого явления ценится в женском обществе больше, чем превосходные исторические, детективные и прочие, не отдающие ЛЮБОФФИ все свое пространство книги», – размышлял Козорубов.

Поэт был мал ростом, кривоног и лыс, но в него сразу влюбилась царица. Из-за его стихов. Так ЛЮБОФФ выглядела душевнее. Она прибегала в его келью каждую ночь, и они предавались бурным ласкам. Однако, царица приказывала не зажигать свечи, чтобы не было видно ее лица. Это создавало загадочность. Как оказалось, она была уродиной. Но разве для настоящей ЛЮБОФФИ это препятствие? Только не на этом конкурсе. В финале для того, чтобы вбить по самую шляпку розовый гвоздь в головы жюри Козорубов создал классический хеппи-энд: герой успешно открывает первую в Греции водокачку, а возлюбленная томно повисает у него на руках.

Триста долларов Вестерн-юнион доставил в срок. Послесловия жюри были сдержанными. Очевидно, дамы еще не отошли от культурного шока, вызванного Козорубовским шедевром. Только юморист, разозленный совершенством опуса Затермана, в пику последнему отметил какие-то два маловразумительных творения, якобы обнаружив в них глубоко скрытую иронию. Авторы были сильно удивлены этой находкой, но от второго и третьего призов не отказались.

О Затермане никто не сказал ни слова. Как будто он ничего на конкурс и не посылал. Хотя Питер и предполагал такой поворот событий, на душе у него было не спокойно. Ему было страшно жаль бедного Затермана. Он был уверен, что тот не понимает, за что им так пренебрегли, мучается и дает себе клятву никогда больше ничего не писать.

«Так не должно быть! – сверлила Козорубова мысль. – Это графоманский беспредел надо прекратить! Или хотя бы сгладить».

Осторожно, чтобы жена не засекла, он достал из письменного стола их общую чековую книжку и выписал на имя Затермана чек на триста долларов. Его адрес он знал. Когда-то давно они обменивались мейлами и даже приглашали друг друга в гости. Ночью он тихо поднялся и отнес конверт в почтовый ящик у их маленького дома. Утром заберут почту, жена даже не заметит.

Проснулся Козорубов раньше своего привычного времени. Он попытался продлить сон, но тот не шел: мешала какая-то непонятная, но беспокойная мысль, назойливо вертящаяся в голове. Окончательно проснувшись, Питер осознал ее: он идиот. Как можно было в его возрасте и положении поддаться минутной слабости. Тоже мне меценат выискался с пенсией в тысячу долларов в месяц. За литературу он переживает. Лучше бы ты ее вообще не знал. Надо было на программиста учиться или на кого угодно, только не на писателя. Чтоб она сдохла, эта литература! Только жизнь людям калечит. Триста баксов Затерману. А может они ему и не нужны? Может он уже давно разбогател и пишет просто для того, чтобы позлить бездарей. Надо забрать конверт из ящика пока не поздно. Как раз в это время приезжает почтальон.

Козорубов выбежал из дома. День собирался быть просто великолепным и разнокрасочным. Зеленая трава под утренним солнцем, влажные фиолетовые цветы, оплетающие продолговатый почтовый ящик из черного металла и бело-синее пятно почтового авто вдали. Козорубов дрожащей рукой откинул крышку ящика. Поздно.

Еще дремлющих в субботний день соседей разбудил громкий крик Питера на его родном языке. Русского они не знали, но судя по интонации орущего, слова должны были быть очень нелитературными. Женщины покраснели и приказали детям закрыть уши.

У двери Козорубова ждала жена, которая романов про ЛЮБОФФ не читала, но зато ежедневно проверяла копии чеков в их банковской книжке.

Евсей Кац